"Тихий свет святыя слава…" –
Благозвучно клир запел…
В это чудное мгновенье
Я земное все забыл,
И в восторженном виденьи
Я у Бога в небе был.
Возвышенные религиозные чувства поэта, описанные в "Вечернем пении", в стихотворении "Вечер" сменяются более спокойным, тихим мировосприятием. Взгляд путешественника вновь устремляется на картины природы:
Служба кончилась. Я снова
Теплой верою согрет,
Вышел с холма лугового
Посмотреть на Божий свет.
Автор возвращается к восторженному созерцанию мира земного, который, как и прежде, открывает перед его взором свои завораживающие красоты, но уже более величественные и склоняющие зрителя к масштабным философским размышлениям:
Я смотрел. Часы бежали.
Раскаленный солнца шар
Пал за лесом в синей дали, –
Запад вспыхнул как пожар,
Разноцветными огнями
Луч по воздуху скользил,
Прыскал по небу стрелами
И дождинки серебрил.
Поэт очарован увиденным:
"Есть ли где во всей вселенной
Мир прекрасней?" – я вскричал.
Вопрос этот был сокровенным, вырвавшимся из восторженной груди и риторическим. Каково же было удивление путешественника, когда он вдруг услышал ответ на свой не предназначенный для постороннего слуха возглас:
– "Есть, за гробом", – вдохновенно
Чей-то голос отвечал.
Благодаря этому таинственно возникшему краткому диалогу концовка стихотворения П.П. Ершова обретает аллегорический оттенок, вскрывает глубокий не столько философский, умозрительный, сколько мистически-религиозный смысл, приоткрывает завесу над вечной таинственностью сакраментального вопроса о жизни и смерти:
Я взглянул: вблизи за мною
Старец сгорбленный стоит;
Светлый взор под сединою
Важной думою горит.
Он смотрел на запад дальний,
Одевающийся в тень,
И улыбкою прощальной
Провожал угасший день.
Поездка завершена. Начавшаяся с жадного стремления негодующего на мир поэта вырваться на волю, к природе, затем наполненная остро-эмоциональными впечатлениями, она завершается на закате дня. Восторженно-взволнованные лирические переживания идут на спад и переходят в аллегорическое видение – встречу пылкого героя-путешественника, обладающего разгоряченным умом и порывом страстей, с мудрым старцем, который своим спокойным и светлым взором с улыбкой провожает угасающий день: мудрость соединила бренную и бурлящую эмоциями и многоцветными картинами земную жизнь с вечностью таинственного, уходящего за грань земного бытия мира, открывающегося ясному и горящему "важной думою" взору сгорбленного старца.
Таким образом, весь цикл "Моя поездка", состоящий из весьма разнохарактерных по мировосприятию и лирическому настроению небольших стихотворений, представляет собой единую картину, непрерывно развивающееся перед взором читателя полотно человеческой жизни, представленной в живых лирических фрагментах. Скрепляет всю эту мозаичную панораму трепетных пейзажей и переживаний путешествующего по пригородным местам поэта единое религиозное чувство, вначале растворенное в лирическом восприятии картин внешнего мира, а затем выливающееся щедро в духовных рассуждениях и завершающееся мудрым аллегорическим показом смысла земной жизни человека и христианской устремленности человека в жизнь вечную.
Почти одновременно с созданием цикла "Моя поездка" в начале 1840-х годов П.П. Ершов делает несколько лирических зарисовок, которые теперь публикуются в его собраниях сочинений под общей рубрикой "Отрывки". До недавнего времени 5 ("Блеща жаркими лучами…", "Чудесный храм", "Была пора: глубокой темнотой", "Панихида" и "Благовещение") из 8 известных "отрывков" не печатались, вероятнее всего, по причине их религиозного содержания. Безусловно, это преимущественно не отшлифованные до конца сочинения, напоминающие лирические эскизы, наметки стихотворений, которые могли бы быть объединены в завершенный цикл, подобный "Моей поездке". О религиозной направленности этих произведений говорят уже их названия. Здесь возникают образы, словосочетания и обороты речи, встречающиеся в ранних стихотворениях поэта и характерные для мировосприятия воцерковленного православного человека: "нектар рая", "хлеб небес", "риза ночи", "небес недремлющие очи", "песни херувима", "Страстная седмица", "набожный народ", "Распятому молиться", "обряд урока дивнего смиренья", "священное дело умовенья", "Христова кровь", "ликует небо, плачет ад!", "отрадная звезда", "проповедь Христова", "апостольское слово", "вселюбящий Отец", "праздничный венец", "глагол проклятья", "Творец <…> был Судия", "благовестный глагол", "Дева Назарета", "целование привета"… В этих "отрывках" описывается атмосфера предпасхальных дней, в стихотворной форме излагаются евангельские мотивы и сюжеты, возникают аллюзии из библейских книг, используются как свободно перелагаемые, так и почти дословные цитаты из Священного Писания.
Многочисленные стихотворения, написанные П.П. Ершовым в 1840-е – 1860-е годы, прямо отражают православное мировосприятие поэта. Религиозные чувства пронизывают стихотворения сугубо личного звучания, связанные с сокровенными фактами биографии автора, а также послания к друзьям и близким знакомым. Так, молитвенное начало пронизывает стихотворение, написанное поэтом в связи с днем рождения своей жены С.А. Лещевой, которая за год до того потеряла своего первого мужа и обратила на себя внимание 23-летнего гимназического преподавателя Ершова. Возвышенное религиозное чувство здесь переплетается с житейскими заботами и мирскими страстями автора:
Вот минул год, как я уединенно
В сей самый день молился за тебя,
И стих кипел в груди воспламененной,
И сердце плакало, страдая и любя.
Но та мольба была мольба прошенья,
Тот голос робкою надеждою звучал.
И часто звук под тяжестью сомненья
Неконченный на сердце замирал.
Теперь я вновь колена преклоняю,
И вновь молюсь, мой ангел, за тебя;
Но полный счастия, теперь я не страдаю,
И в звуках радостных звучит моя мольба.
О, нет, не юноша, волнуемый желаньем,
Здесь молится супруг, здесь молится отец…
Как сладостен сей двойственный венец,
Увитый счастием, златимый упованьем!
29 июля 1840 года
К религиозным чувствам отъезжавших в Москву дочерей своего тобольского знакомого П.Д. Жилина обращается поэт в послании "На отезд А.П. и С.П. Ж<илиных>" (14 июня 1841). В житейской ситуации прощания с близкими людьми Ершов открыто проявляет свое христианское мировосприятие, понимание событий и фактов человеческого бытия как непреложных явлений в земном существовании, определенном Божьей волей:
Счастливый путь! Счастливый путь!
Привет, всех благ вам на дорогу!
Скрепите трепетную грудь
В прощальный час молитвой к Богу.
И Он вас в путь благословит
Всемощным манием десницы,
И в легком отблеске денницы
Пред вами ангел полетит.
В стихотворном обращении (1855) поэт по-христиански желает добровольно отправляющемуся на Крымскую войну В.М. Жемчужникову:
Да будет Бог твоим покровом –
В бою мечом, в огне – щитом!
И возвратись в венце лавровом
И жив и здрав в твой отчий дом.
В своего рода завещательном стихотворении "Одиночество" поэт подводит итоги собственного земного бытия:
Враги умолкли – слава Богу,
Друзья ушли – счастливый путь.
Осталась жизнь, но понемногу
И с ней управлюсь как-нибудь.
Завершая жизнь с миром в душе, прощаясь с врагами и друзьями, Ершов все же простирается мыслью в будущее, надеясь, что на "звук живой" его стихов "проснется кто-нибудь другой". Современный читатель наверняка услышит во вдохновенных строках Петра Павловича Ершова живое биение благородного щедрого сердца писателя-христианина, прочтет в них мысль ясную и возвышенную.
Последние дни жизни Ершова были омрачены развивавшейся у него мучительной болезнью (водянкой). В это время с особой ясностью проявились характер и духовный мир поэта. О тех сокровенных днях Петра Павловича Ершова рассказал в своих воспоминаниях А.К. Ярославцов: "На усильные просьбы родных – обратиться к пособиям доктора – он иногда, и то с трудом, соглашался, говоря: "Завтра, может быть, приглашу доктора", а завтра почему-либо опять отклонит это, прибегая к домашним пособиям. Конечно, от серьезного лечения удерживала его и мысль о скудных средствах, ввергших его уже в долги. <…> Болезнь, быстро развившаяся, окончательно одолела его: он предчувствовал исход ее. По его желанию, – так как в это время был Успенский пост, – жена и одна из дочерей его говели. 14 августа приглашенный в дом после заутрени со Св. Дарами священник исповедал больного и приобщил его. Тут же исповедались жена и дочь. С глубочайшим благоговением исполнил он святой долг: несмотря на убеждения – остаться в креслах, он поднялся и, стоя на слабых ногах, сам читал предпричастные молитвы, а, произнося их, не мог сдерживать слез своих. В этот день он принудил себя сесть за обед с причастницами, в кругу семейства. Это был его последний обед, за которым он оставался почти безмолвен и отказывался от пищи. 16 августа, сидя в креслах, он помолился пред иконою со всем семейством. 17 числа ему как будто сделалось легче: он вздумал выйти в залу и завести стенные часы. Но 18 августа, когда дети по обыкновению пришли здороваться с ним, он, благословив их, сказал жене: "Не отпускай детей: сегодня ветер". Прибывшим докторам он отвечал на все вопросы; сказал, что всю ночь провел худо, ни на один бок не мог лечь, чувствует слабость; что в глазах у него точно черные мухи. В этот же день он благословил все семейство и простился с ними. <…> Томясь впоследние, молвил он жене своей: "Чем бы себя развлечь, не знаю", – попросил газету, и не мог читать: ослабшая рука его опустилась. Чрез несколько минут он поднялся с кресла, взял маленькую подушку и перешел к своей письменной конторке, – как бы проститься с тем задушевным местом, где он передумал многое; облокотился на нее, прилег на подушку, потом поднялся, поцеловал крест, который постоянно носил на груди, отошел от конторки, проговорив слабым голосом: "Места нигде не могу себе найти!..". Опять сел на кресло и в забытьи стал обращать глаза вверх; но лишь приходил в сознание, часто повторял: "Матерь Божия, Боже милостивый, сжалься над мною!..". Чрез несколько минут снова поднялся, перешел на другое кресло, опустился в него и тихо и спокойно скончался; душа, как бы очищенная долгими страданиями, оставила свое временное жилище. После первой панихиды священник, принявший последнюю исповедь его, утешая осиротевшее семейство, сказал: "Петр Павлович умер истинным христианином"." (с. 198–199).
20 августа 1869 года "огромная толпа жителей Тобольска проводила тело усопшего автора Конька-Горбунка до могилы на Тобольском кладбище за валом или, как тамошние жители выражаются, на завалье".
В памяти наших современников имя Петра Павловича Ершова преимущественно ассоциируется с любимым с детства "Коньком-Горбунком". Но, видимо, настало время заново осмыслить и глубже вникнуть в многообразное литературное наследие этого замечательного русского писателя именно как истинного христианина.
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта portal-slovo/
3-11-2013, 01:39