Дискурс (фр. discours, от лат. discursus — рассуждение, довод) — одно из сложных и трудно поддающихся определению понятий современной лингвистики, семиотики и философии, получившее широкое распространение в англо- и особенно франкоязычных культурах. Значение слова — речь, выступление, рассуждение. В рус. языке, как и во многих европейских, этому слову нет эквивалента. Оно переводится как Д., дискурсия, речь, слово, текст, рассуждение. Предметом теоретического изучения Д. стал относительно недавно.
Основоположник современной лингвистики Ф. де Соссюр редко пользовался термином «Д.», поскольку считал язык единственным предметом лингвистики, противопоставляя его речи, понимаемой как практическая реализация языка. Однако его последователи, напротив, уделяют Д. растущее внимание. Э. Бенвенист почти не употребляет термин «речь», предпочитая ему «Д.». Э. Брюссанс включает в соссюровскую дихотомию язык/речь третий член — Д., располагая его между языком и речью и наделяя его опосредующей функцией. Язык при этом выступает как абстрактная система знаков; Д. — определенные комбинации, с помощью которых говорящий использует язык; речь — сам механизм и процесс речевой деятельности.
Традиционно лингвистика ограничивалась изучением слова и фразы. Взаимодействие с др. гуманитарными науками — семиотикой, социологией, психологией — вывело лингвистику за пределы фразы, включив в ее предмет новую составляющую: Д. Начало этому положила статья амер. лингвиста Э. Харриса «Анализ дискурса» (1952). При таком подходе фраза является простым высказыванием, а Д. — сложным высказыванием, состоящим из нескольких фраз. Ж.К. Коке определил Д. как «трансфразовое измерение языка». Теперь в лингвистике и семиотике появилась новая дисциплина — дискурсивный анализ. Фр. семиотики Г. Греймас и Ж. Куртес находят соответствие между Д. и выдвинутым советскими семиотиками (Ю.М. Лотман и др.) понятием «вторичные моделирующие системы», которые строятся на основе «первичной моделирующей системы», каковой выступает естественный язык.
Д. как сходен, так и отличен от языка и речи. С речью его сближает то, что он также является процессом и деятельностью. Однако в отличие от речи Д. предполагает систему, он обладает свойством целостности, имеет внутреннюю организацию, форму, к нему применимы понятия вида, жанра и стиля. Свойство системности сближает Д. с языком. Язык является универсальной абстрактной микросистемой, тогда как Д. — конкретной мини-системой. Д. — это речь, наделенная социокультурным измерением, или язык, преобразованный говорящим субъектом и включенный в конкретный социокультурный контекст. Типология Д. включает религиозный, политический, литературный, филос. и др. дискурсивные жанры. Мы в подобных случаях обычно используем понятие языка, считая, что каждая область культуры имеет свой язык: литературный, филос. научный и т.д.
Понятия Д. и дискурсивного анализа нашли широкое применение в социальных и гуманитарных науках. Историки используют их при исследовании архивных документов. Социологи и психологи — при изучении разного рода анкет, интервью и бесед. Р. Барт положил начало применению дискурсивного подхода в литературоведении и критике. М. Фуко рассматривает через призму языка и Д. эволюцию всей зап. культуры, уделяя особое внимание науке, философии и литературе. Исторически Д. выступал в самых различных значениях, формах и жанрах. Конкретными его примерами являются тронная речь короля по поводу к.-л. важного и торжественного события; вступительная речь (слово) или заключительная речь (слово) при открытии или закрытии научного или иного конгресса; речь по случаю приема в академию или получения высокой награды или премии. Фр. поэт эпохи Возрождения Ронсар (16 в.) назвал свой сборник поэм «Дискурсы». Известный труд Р. Декарта «Рассуждение о методе» (17 в.) был написан как предисловие к трем др. работам. Свою речь «Рассуждение о стиле» (18 в.) Ф. Бюффон произнес в связи с его приемом во Французскую академию, где он дал известное определение: «Стиль — это сам человек». «Д.» может быть названа и достаточно обширная работа. Так, «Философское рассуждение о современности» Ю. Хабермаса, во фр. названии которого используется слово «discours», представляет собой двенадцать лекций, прочитанных во фр. ун-те.
***
(discursus: от лат. discere – блуждать) – вербально артикулированная форма объективации содержания сознания, регулируемая доминирующим в той или иной социокультурной традиции типом рациональности. Неклассический тип философствования осуществляет своего рода переоткрытие феномена Д. – как в контексте вер-бально-коммуникативных практик (анализ социокультурной обусловленности речевых актов в структурализме и постструктурализме; трактовка Хабермасом Д. как рефлексивной речевой коммуникации, предполагающей самоценную процессуальность проговаривания всех значимых для участников коммуникации ее аспектов – см. Структурализм, Постструктурализм, Хабермас), так и широком социо-политическом контексте (расширительное понимание Гоулднером Д. как инструмента социальной критики – см. Философия техники). Значимый статус обретает понятие «Д.» в контексте лингвистических аналитик (интерпретация Д. как «речи, присваемой говорящим», у Э.Бенвениста и в целом постсоссюрианская традиция), в рамках семиотической традиции (например, презумпция дискурсивной компетенции в концепции семиотико-нарративных аспектов речевой деятельности А.-Ж.Греймаса и Ж.Курте – см. Нарратив, Семиотика), в проблемном поле исследований культурологического характера (например, интерпретация Д. в качестве языковых практик, «экстраполированных за пределы предложения» в контексте изучения функционирования «телевизионной культуры» у Дж.Фиске?) и т.д. Доминантной тенденцией анализа Д. во второй половине 20 в. становится тенденция интеграции различных аспектов его рассмотрения – вне дисциплинарных барьеров. Теория Д. конституируется в качестве одного из важнейших направлений постмодернизма, методология которого оформляется на пересечении собственно постмодернистской философии языка, семиотики, лингвистики в современных ее версиях (включая структурную и психолингвистику), социологии знания и когнитивной антропологии. В связи с вниманием философии постмодернизма к проблемам вербальной и – особенно – речевой реальности (см. Постмодернизм, Постмодернистская чувствительность) понятие «Д.» оказывается в фокусе внимания, переживая своего рода ренессанс значимости. Так, например, в самооценке Фуко, аналитика Д. конституируется как один из фундаментальных приоритетов его творчества: «я просто искал ... условия функционирования специфических дискурсивных практик». Собственно, предметом «археологии знания» выступает «не автор, не лингвистический код, не читатель или индивидуальный текст, а ограниченный набор текстов, образующих регламентированный Дискурс» (Фуко). Аналогичные приоритеты могут быть обнаружены в деконструктивизме Дерриды: «разрыв («Рассеивание», текст, носящий это название, есть систематическое и разыгранное исследование разрыва) надо... заставить бродить /ср. с discere, т.е. «блуждать» – М.М., C.Л./ внутри текста» (см. Деконструкция, Деррида). В отличие от историко-философской традиции, понимавшей Д. как своего рода рационально-логическую процедуру «скромного чтения», т.е. декодирования по мере возможностей имманентного миру смысла (см. Метафизика), постмодернизм интерпретирует дискурсивные практики принципиально альтернативно: «не существует никакого предискурсивного провидения, которое делало бы его /мир – М.М., C.Л./ благосклонным к нам» (Фуко). В контексте классического мышления Д. репрезентирует автохтонный смысл и имманентную логику объекта; постмодернизм же – в контексте «постметафизического мышления» – центрирует внимание на нонсенсе как открытой возможности смысла (см. Нонсенс) и на трансгрессивном прорыве из смысла в его открытость (см. Трансгрессия). В контексте конституируемого постмодернистской философией «постметафизического мышления» Д. интерпретируется «как насилие, которое мы совершаем над вещами» (Фуко). Репрезентирующий в себе специфику характерного для той или иной социокультурной среды типа рациональности, Д. – посредством накладывания ее матриц – деформирует автохтонные проявления «предмета говорения», в силу чего может быть охарактеризован как «некая практика, которую мы навязываем» внешней по отношению к Д. предметности (Фуко). Согласно постмодернистскому видению дискурсивных практик, в Д. объект не репрезентируется в его целостности (см. Отражение), но процессуально осуществляется как последовательная (темпорально артикулированная) спекулятивная (семиотически артикулированная) актуализация последнего (аналогична дискретность исполнений музыкального произведения с его семантической тотальностью у Ингардена). Аналогично, в постмодернистской трактовке субъект-субъектных отношений фундированная презумпцией понимания коммуникация уступает место процессуальности вербальных игровых практик и процессуальности дискурсивных процедур (ср. у Б.Заходера: «Не знаю сам, своими ли словами // Я излагаю сказанное Вами, // Или – еще не сказанное Вами // Я выражаю Вашими словами»). В процессуальности Д. феномен Я теряет свою определенность, оказавшись всецело зависимым от того, что Фуко обозначил как «порядок Д.»: «я есть то, что я есть, благодаря контексту, в котором нахожусь» (Х.Л.Хикс). В этом плане важнейшим аспектом постмодернистских аналитик Д. является исследование проблемы его соотношения с властью. Будучи включенным в социокультурный контекст, Д. как рационально организованный и социокультурно детерминированный способ вербальной артикуляции имманентно-субъективного содержания сознания и экзистенциально-интимного содержания опыта не может быть индифферентен по отношению к власти: «дискурсы... раз и навсегда подчинены власти или настроены против нее» (Фуко). По оценке Р.Барта, «власть (libido dominanti) ...гнездится в любом дискурсе, даже если он рождается в сфере безвластия». Исходя из этого, постмодернизм усматривает в демонстрируемой сознанием «воле к знанию» отголосок тирании «тота-лизирующих дискурсов» (Фуко). Частным проявлением «власти Д.» выступает «власть письма» над сознанием читателя, реализуемая как «интенция Текста» (Э.Сейд, Р.Флорес). Дискурсивное измерение письма ограничивает принципиальную «свободу Текста» (Ф.Лентриккия), создавая во внутритекстовом пространстве «плюральность силовых отношений» (Фуко) и конституируя текст в качестве «поливалентности дискурсов» (Ф.Лентриккия), т.е. своего рода «психического поля сражения аутентичных сил» (Х.Блум). Как субъект-объектное, так и субъект-субъектное отношения растворяются в игре дискурсивных кодов (почему Д. и характеризуется Батаем как «разлучающий»), утрачивая свою определенность: человек как носитель Д. погружен в дискурсивную среду, которая и есть тот единственный мир, который ему дан. – Единственно возможной в данном контексте гносеологической аналитикой мета-уровня выступает для постмодернизма анализ самого Д.: исследование условий его возможности, механизм осуществления его процессуальности, сравнительные аналитики различных типов Д. и т.п. Фуко формулирует по этому поводу так называемое «правило внешнего», которое заключается в том, чтобы идти не от Д. к его якобы наличествующему внутреннему смыслу, а от проявлений Д. – к условиям его возможности. В рамках подобной стратегии философствования центральным предметом философии оказывается Д., понятый в аспекте своей формы, а это значит, что центральное внимание философия постмодернизма уделяет не содержательным, а сугубо языковым моментам. Д. рассматривается постмодернистской философией в контексте парадигмальной для нее презумпции «смерти субъекта»: согласно Фуко, «Д. – это не жизнь; время Д. – не ваше время... в каждой фразе правил закон без имени, белое безразличие: «Какая разница, кто говорит, – сказал кто-то, – какая разница, кто говорит»...» (см. «Смерть субъекта», «Смерть Автора»). Постмодернистская парадигма «смерти субъекта» не только влечет за собой выдвижение феномена Д. на передний план, но и задает ему фундаментальный статус: «речь идет о том, чтобы отнять у субъекта (или у его заместителя) роль некого изначального основания и проанализировать его как переменную и сложную функцию дискурса» (Фуко). В этом контексте Д. начинает рассматриваться как самодостаточная форма артикуляции знания в конкретной культурной традиции – вне каких бы то ни было значимых моментов, привносимых со стороны субъекта. – В этом семантическом пространстве Д. конституируется как могущий осуществляться в автохтонном (так называемом «анонимном») режиме: «все дискурсы, каков бы ни был их статус, их форма, их ценность», разворачиваются «в анонимности шепота» (Фуко). Таким образом, Д. трактуется постмодернизмом в качестве самодостаточной процессуальности: «Д. ... имеет форму структуры толкований. Каждое предложение, которое уже само по себе имеет толковательную природу, поддается толкованию в другом предложении», – реально имеет место не интерпретационная деятельность субъекта, но «моменты самотолкования мысли» (Деррида). Это означает, что какова бы ни была цель дискурсивной процедуры, всегда – и в рамках письма, и в рамках чтения – «субъект... не бывает экстерриториальным по отношению к своему дискурсу» (Р.Барт). Вместе с тем, именно процессуальность дискурсивных процедур оказывается тем пространством, в рамках которого человек «сам превращает себя в субъекта» (Фуко). Указанная процедура выступает предметом специальной аналитики в «История сексуальности» Фуко (см. Хюбрис), в «Дискурсе любви» Кристевой, во «Фрагментах любовного дискурса» Р.Барта, фиксирующих, что, в конечном итоге, «любовь есть рассказ... Это моя собственная легенда, моя маленькая «священная история», которую я сам для себя декламирую, и эта декламация (замороженная, забальзамированная, оторванная от моего опыта) и есть любовный дискурс» (собственно, влюбленный и определяется Р.Бартом, как «тот, кто говорит» определенным образом, точнее – с использованием определенных клише). Сохраняя конституированную в историко-философской традиции презумпцию социокультурной артикулированности Д., философия постмодернизма полагает, что «Д. – это сложная и дифференцированная практика, подчиняющаяся доступным анализу правилам и трансформациям» (Фуко). Форма объективации одного и того же содержания может – в зависимости от доминирующего в обществе типа рациональности – варьироваться в самом широком диапазоне (например, от классической христианской формулы до «покупательную способность даждь нам днесь» в «Утренней молитве» у Н.Ю.Рюда).
Развивая эту идею, Фуко фиксирует следующие типы возможных трансформаций дискурсивных практик:
1) деривации (внутридискурсивные зависимости), т.е. трансформации, связанные с адаптацией или исключением тех или иных понятий, их обобщения и т.п.;
2) мутации (междискурсивные зависимости), т.е. трансформации позиции говорящего субъекта, языка или соответствующей предметности (смещение границ объекта);
3) редистрибуции (внедискурсивные трансформации), т.е. внешние по отношению к Д., но не безразличные для его эволюции социокультурные процессы.
Согласно точке зрения Фуко, для конституирования типологии Д. ни формальные, ни объективные критерии не являются приемлемыми: «существуют ... собственно дискурсивные свойства или отношения (не сводимые к правилам грамматики и логики, равно как и к законам объекта), и именно к ним нужно обращаться, чтобы различать основные категории дискурсов». В качестве критериев классификации дискурсивных практик Фуко избирает «отношение к автору (или отсутствие такого отношения), равно как и различные формы этого отношения», экспрессивная ценность Д., открытость их для трансформаций, способы отношения Д. и придания им ценности, способы их атрибуции и присвоения, способы адаптации Д. к культуре (объективирующиеся в отношении к культурной традиции) и т.п. Важнейшим моментом постмодернистской типологии Д. является выделение особой ситуации в развитии культурной традиции, – ситуации, которая связана с автором, находящимся в «трансдискурсивной позиции». Последняя специфична тем, что открывает новый горизонт трансформаций соответствующего проблемно-семантического поля, различных по своей сущности, но неизменно релевантных исходному (авторскому) типу Д.: согласно Фуко, происходит возвращение к исходному Д., но «это возвращение, которое составляет часть самого Д., беспрестанно его видоизменяет... возвращение есть действенная и необходимая работа по преобразованию самой дискурсивности» (так, например, пересмотр текстов Галилея не может изменить механику, лишь добавляет нечто в массив суждений о ней; пересмотр же текстов Маркса – существенно меняет марксизм). Существенным аспектом постмодернистской концепции Д. является его интерпретация в свете идеи нелинейности (см. Нелинейных динамик теория): Д. рассматривается в контексте таких презумпций, как презумпция его креативного потенциала, презумпция заложенности в нем тенденции ветвления смысла, презумпция имманентной неподчиненности Д. принудительной внешней каузальности и т.п. Особое значение приобретают в этом контексте такие (наряду с приведенным) этимологические значения латинского термина diacursus, как «круговорот» (см. Хора) и «разветвление, разрастание» (см. Сюжет). По ретроспективной оценке постмодернизма, классическая культура, выделяя среди Д., «которыми обмениваются изо дня в день», те, «которые лежат в основе некоторого числа новых актов речи... бесконечно сказываются, являются уже сказанными и должны быть еще сказаны», тем не менее, жестко ограничивала креативный потенциал последних фигурами комментария и автора.
Прежде всего, это ограничение касается (направлено против) возможности случайности. По мысли Фуко, «комментарий предотвращает случайность дискурса тем, что принимает ее в расчет: он позволяет высказать нечто иное, чем сам комментируемый текст, но лишь при условии, что будет сказан и в некотором роде осуществлен сам этот текст». Д. замыкается на себя, пресекая самую возможность семантической новизны в подлинном смысле этого слова: «открытая множественность, непредвиденная случайность оказываются благодаря принципу комментария перенесенными с того, что с риском для себя могло бы быть сказанным, – на число, форму, вид и обстоятельства повторения. Новое не в том, что сказано, а в событии его возвращения» (Фуко). Аналогичные функции выполняет по отношению к Д. и такая фигура классической традиции, как автор, с той лишь разницей, что если «комментарий ограничивал случайность Д. такой игрой идентичности, формой которой были... повторение и тождественность», то «принцип... автора ограничивает ту же случайность игрой идентичности, формой которой являются индивидуальность и я» (Фуко). Детальный анализ механизмов регуляции дискурсивных практик со стороны культуры позволяет Фуко сделать вывод о глубинной ограниченности и подконтрольности Д. в культуре классического западно-европейского образца. Фуко связывает это с тем, что реальная креативность дискурсивных практик, открывающая возможность для непредсказуемых модификаций плана содержания, подвергает, по его мнению, серьезным испытаниям глубинные парадигмальные установки европейского стиля мышления. Прежде всего, это относится к идее универсального логоса, якобы пронизывающего космически организованное (и потому открывающегося логосу познающему) мироздание, чьи законы в силу своей необходимости делают все возможные модификации порядка вещей предсказуемыми и не выходящими за пределы интеллигибельных границ. – Таящиеся в Д. возможности спонтанности, чреватой случайным и непредвиденным выходом за рамки предсказуемых законом состояний, ставят под угрозу сам способ бытия классического типа рациональности, основанный на космически артикулированной онтологии и ло-гоцентризме.
Таким образом, за видимой респектабельностью того статуса, который, казалось бы, занимает Д. в классической европейской культуре, Фуко усматривает «своего рода страх»: «все происходит так, как если бы запреты, запруды,
10-09-2015, 22:42