Момджян К.Х.
1. О «логомахии» и «логомахах»
Итак, выше мы привели наиболее абстрактные определения деятельности, характеризующие ее как субстанцию, т. е. способ существования социальной действительности, который выделяет ее во внешнем мире и служит основанием ее внутренней системной целостности.
Считая невозможным определить субстанцию через ее собственные модусы, мы пытались охарактеризовать деятельность через родовое понятие движения, рассматривая ее как форму самодвижения, конкретнее — как разновидность информационно направленной активности саморегулирующихся адаптивных систем. Характеризуя, далее, специфику социальной активности, ее отличие от способа существования биологических систем, мы связали ее с синтезом целенаправленности как высшей формы информационного поведения и труда как особого типа приспособления к среде, адаптивно-адаптирующей активностью.
Фиксируя эти признаки деятельности, мы заранее предупредили читателя о предварительном характере наших определений. Очевидно, что, констатация целенаправленного трудового характера человеческой деятельности, не подкрепленная рассмотрением ее реальных механизмов носит сугубо поверхностный, описательный характер. Полнота объяснения требует перехода от «внешних» спецификаций деятельности к анализу ее внутреннего устройства, благодаря которому она и обретает свои отличительные свойства.
Именно такой содержательный анализ деятельности — уже не как некой «формы движения», атрибутизации его родовых свойств, а как действительного субъект-объектного и субъект-субъектного опосредования — мы предпримем в данном и последующих разделах данного труда. Но возникает один «посторонний», можно сказать, традиционный для российского менталитета вопрос: «с чего начать» конкретное рассмотрение структурной, функциональной и динамической организации деятельности, ее реальных форм и состояний? Учитывая, что среди тех, кому адресована эта книга, находятся будущие преподаватели, которым предстоит читать систематический курс социальной философии, в котором темы должны быть связаны неслучайной последовательностью, а не выскакивать произвольно, «как черт из табакерки», сделаем несколько самых общих замечаний о логике построения такого курса.
Нужно сказать, что вопрос «с чего начать» (и как продолжить) рассмотрение социальной реальности, активно обсуждался и обсуждается многими школами социальной философии, предлагающими различные варианты такого «начала». Однако некоторое число специалистов считает проблему «начала» надуманной, не имеющей реального значения для познания, а интерес к ней — проявлением приснопамятного «схоластического теоретизирования» или, если использовать более нейтральный в идеологическом плане термин, некоторой «логомахии».
Мы полагаем, что подобный подход, логическим завершением которого является призыв «начинать, с чего начнется» (в соответствии с известной рекомендацией — «ввязаться в бой, а там посмотрим»), нельзя принимать всерьез. В отношении социальной философии он столь же неуместен, как неуместно приглашение строителю начинать постройку дома «с чего придется» — можно с фундамента, а можно и со стен или даже с крыши. Реакция строителя на подобное приглашение будет очевидной, и этим она отличается от реакции философов, умудряющихся искать и «находить» аргументы в пользу самых странных идей.
Объяснением такой позиции (но едва ли ее оправданием) может служить лишь искреннее непонимание критиками «логомахии» сложных и неявных законов, определяющих процессуальную системность науки.
В самом деле, следует принимать в расчет, что не только общество, но и моделирующая его философская теория представляет собой динамическую саморазвивающуюся систему. Отдельные категории и целые тематические блоки, образующие ее, нельзя рассматривать в духе Парменида как нечто константное, неподвижное, лишенное генетических связей и взаимопереходов, подчиненных законам мыслительного процесса — столь же объективным, не зависящим от произвола человеческой воли, как и законы природы32.
Как и все в этом мире, философская теория общества имеет свои «начала и концы», которые не зависят от вкусов и пристрастий ученых и которые нельзя не учитывать в процессе преподавания. Важно лишь понимать, что на разных этапах своего самодвижения социальная философия характеризуется разными «началами». Одно дело — начало реального познания объекта, создания науки, предполагающее движение от чувственно-конкретного к первичным абстракциям; другое дело — начало систематизации уже накопленных абстракций, означающей переход от «теории в себе» к «теории для себя», и, наконец, третье — начало рефлексивного изложения созданной теории33.
Принцип «начинать с чего придется» может быть (с большими оговорками) отнесен лишь к первому из «начал», когда ученые отбирают и стремятся осмыслить наиболее интересные с их точки зрения свойства объекта, еще не владея информацией об их реальной, объективной значимости.
Переход к систематизации накопленного материала и его последующему изложению убивает эту «свободу выбора», возможность исходить из субъективных гипотетических предпочтений «интересного неинтересному», «важного — неважному» и т. д. Обнаружив реальную систему опосредований и взаимопереходов между различными разделами, аспектами и уровнями своей теории, критически мыслящий ученый, стремящийся связно рассказать о ней непосвященным, вынужден подчиняться объективной дисциплине материала и соотносить его со столь же объективными законами мышления, которые запрещают человеку (не верящему, естественно, в теорию врожденных предустановленных идей) предпосылать концептуальные следствия концептуальным причинам, сложное — простому, мыслительно конкретное — мыслительно абстрактному и т. д. и т. п.
В самом деле, никого не удивляет тот факт, что знакомство с математикой начинается для нас с таблицы умножения, а не сразу с теории дифференциального и интегрального исчисления. Такая же объективная последовательность изложения существует и в социальной философии, для которой проблема начала есть прежде всего проблема логичного, последовательного, однолинейного изложения материала, лишенного скачков и повторений, которые могут характеризовать и характеризуют реальное развитие познания34.
Как нетрудно заключить из вышесказанного, началом содержательного рефлексивного изложения ставшей социально-философской теории мы считаем констатацию субстанциальной природы социального. При этом мы прекрасно понимаем, что это «начало» является результатом долгого и трудного развития излагаемой науки, которое начинается, конечно же, не с поисков субстанции, а с фиксации «непосредственного бытия» общества, т.е. совокупности простейших, неопределенных в своей сущности чувственно-конкретных характеристик, постепенно «испаряющихся до степени абстрактного определения» этой сущности.
Субстанциальная характеристика социального как раз и снимает в себе все возможные различия между чувственно-конкретными проявлениями социума, а с другой стороны, содержит в латентной форме все его логические модусы, все концептуальные спецификации объекта. Признав деятельность субстанцией социального, мы как мы приковываем себя к ней, обрекаем себя на постоянный ее анализ. Что бы ни изучал социальный философ: принципы структурной организации общества или функциональные опосредования сфер общественной жизни, динамику истории или принципы ее типологии, — он изучает все ту же человеческую деятельность в различных ее проявлениях и спецификациях35.
Сказанное определяет логику дальнейшего изложения. Предположив деятельностную природу общественной жизни, мы должны конкретизировать это утверждение, восходя от наиболее простых характеристик человеческой деятельности ко все более сложным ее проявлениям, от самых «тощих» абстракций ко все более конкретным утверждениям.
Это означает, что наряду и в связи с субстанциальным началом изложения мы должны обнаружить некоторое простейшее проявление деятельностной субстанции, начиная с которого можно последовательно рассмотреть мир социального в прогрессирующей сложности его характеристик.
Иными словами, речь идет об установлении некоторой элементарной «клетки» социальной субстанции, которая, подобно клеткам живого организма, является простейшим носителем субстанциального свойства и из множества которых складываются сложные «надклеточные» образования36.
Установление подобной клетки социального вызывало и вызывает острые споры философов и социологов37 (равно как и протесты противников «логомахии», не понимающих, что обнаружение «клеточки» помимо всего прочего удобно педагогике, так как позволяет ей начать рассмотрение сущностных свойств социального с наиболее простой его модели38).
Отвлекаясь от содержательной полемики по специальным методологическим вопросам, мы признаем простейшим целостным проявлением общественной жизни социальное действие и начинаем с него свой анализ деятельностной субстанции. Тем самым мы следуем сложившейся философско-социологической традиции, так как именно действие являлось логическим началом для многих крупнейших теоретиков — от М. Вебера до Т. Парсонса, не жалевших сил для углубленного анализа этой формы социальной реальности.
2. Об «изначальности» социального действия
Лесоруб валит топором дерево, токарь обрабатывает на станке металлическую болванку, продавец заворачивает купленный товар в бумагу, писатель ударяет по клавишам пишущей машинки, политик ставит свою подпись под документом — таковы многочисленные примеры социальных действий, ежеминутно совершаемых людьми.
Нетрудно видеть, что во всех приведенных примерах мы имеем дело с осмысленным поведением человека, его деятельностью, принципиально недоступной животным. В то же время речь идет о простейших явлениях этой деятельности, тех микро-актах, из которых складываются сложные формы совместного человеческого поведения — наука, политика, спорт, торговля и пр., образующие в своей совокупности человеческое общество.
Стремясь предварить анализ сложных форм общественной жизни рассмотрением простейших актов деятельности, мы сталкиваемся с серьезными методологическими трудностями. В самом деле, нетрудно видеть, что все приведенные примеры действия не могут быть объяснены сами из себя. Так, действия продавца, заворачивающего товар в бумагу, будут вполне бессмысленны, если отвлечься от действий покупателя, которому предназначен товар; подпись под документом становится осмысленной лишь как итог переговоров с партнерами, которые она венчает, и т. д. и т. п.
Мы видим, что эти акты социального действия обретают функциональный характер лишь при условии их «встроенности» в сложную систему взаимодействия, интеракций между людьми, координирующими совместные проявления активности. Именно это обстоятельство имел в виду П. Сорокин, полагая, что роль может быть понята лишь в контексте целой драмы, и протестуя против ее «исходности», т. е. исходности отдельных человеческих действий для социальной теории.
Возражая против этого методологического вывода, мы не можем не согласиться с посылками, из которых он был сделан. Не вызывает сомнений субстанциальная первичность взаимодействий по отношению к отдельным актам действия, в которых человек опосредует свою связь с партнерами или соперниками по взаимодействию воздействием на топор, перо, бумагу и прочие предметы. Этот вывод логически вытекает из признания изначальной коллективности человеческой деятельности, являющейся одним из важнейших признаков последней.
Выше, характеризуя свойства деятельности, мы начали с целенаправленной адаптации к среде путем ее предметной переработки, т. е. указали на свойство, отсутствующее в иных царствах бытия. Однако наряду с этим признаком, специфицирующим социальную субстанцию, мы можем и должны выделить отличительные признаки другого рода, которые, говоря философским языком, специфицируют субстанцию, будучи специфицированными ею.
Речь идет о выделении таких отличительных свойств деятельности, которые наличествуют и в других сферах бытия, не являются монопольным достоянием социального, но получают в нем особое качественное выражение, особые формы и механизмы проявления.
Одним из таких признаков деятельности является ее коллективный характер. Конечно, в отличие от целенаправленного труда, присущего только человеку, коллективность не может считаться специфическим свойством людей, так как присуща животным, ведущим образ жизни, в котором потребности каждой отдельной особи могут быть удовлетворены лишь путем кооперации усилий с себе подобными40.
Это обстоятельство, однако, не дает оснований сомневаться в необходимости коллективного образа жизни людей (равно как и отождествлять социальные и природные формы коллективности, как это делают некоторые биологи, рассуждающие об обществе муравьев или пчел).
В самом деле, уже древние мыслители прекрасно понимали, что живое существо, именуемое «человек», находится в ряду таких «коллективистов», представляет собой «общественное животное», не способное самостоятельно обеспечивать свою жизнь. Условием его существования является кооперация с другими людьми, в которой человек нуждается в той же мере, что и в продуктах питания или создающих их средствах труда.
Это не означает, конечно, что, оказавшись на необитаемом острове в положении Робинзона Крузо, человек непременно умрет или потеряет человеческий образ, обрастет шерстью, лишится членораздельной речи, как предполагал Линней, в классификации которого особое место отводилось «человеку одичавшему». Люди способны выживать в самых экстремальных условиях, но лишь благодаря тому, что коллективность изначально присутствует в деятельности любого одиночки.
В самом деле, незабвенный герой Дефо выжил на необитаемом острове с помощью продуктов чужого труда — разнообразных инструментов, спасенных им с затонувшего корабля. Но даже если бы он сумел самостоятельно создать все необходимое для жизни, и тогда признак коллективности незримо присутствовал бы в его труде. Она проявилась бы прежде всего в самой способности целенаправленного груда, в наличии сознания, которое, как доказали психологи, вместе с выражающей его речью является продуктом совместных усилий, возникает лишь в процессе коммуникации индивидов, предполагает их умение «смотреться», как в зеркало, в своих человеческих собратьев.
В этом плане функциональная автономия ставших человеческих индивидов (которая, как мы увидим ниже, нарастает с ходом общественного развития и позволяет людям обособляться от непосредственно коллективных форм деятельности и даже противопоставлять себя коллективу, выключаясь из общественного распределения «живого» труда) ничуть не отменяет субстанциальной «обреченности» человека па коллективные формы существования.
У современной науки не вызывает сомнений тот факт, что кооперация и координация человеческих усилий является условием существования людей — и в онтогенезе (процессе становления и развития индивидуальной человеческой жизни), и в филогенезе (процессе становления и развития рода Homo Sapiens).
В самом деле, современных ученых не надо убеждаться в том, что любой человеческий индивид способен обрести свою субстанциальную «самость», стать чем-то отличным от животного, лишь погружаясь в социокультурную среду, взаимодействуя с себе подобными. Об этом однозначно свидетельствуют жестокие опыты, поставленные самой природой, — случаи, когда потерявшихся детей «воспитывали» животные. Увы, красивая сказка о Маугли никак не соответствует действительности. Человеческий детеныш, взращенный волками, никогда не смог бы возвыситься над зверями; силе когтей и клыков можно противопоставить лишь силу человеческого ума, который обретают только в обществе себе подобных и благодаря ему. Статус человека не даруется простым актом рождения — им создается лишь биологическая «заготовка», «возможность человека», которая претворяется в действительность только в результате особой деятельности общества по социализации каждой индивидуальной жизни.
Так же и в филогенезе коллективность явилась изначальной характеристикой, необходимым и важнейшим фактором формирования человеческой деятельности. Современная наука, как уже отмечалось выше, решительно отказалась от некогда популярной концепции, согласно которой люди, существовавшие поодиночке, объединились в коллектив, заключили между собой «общественный договор», чтобы прекратить состояние «войны всех против всех», или по каким-нибудь другим причинам41. В действительности на путь гоминизации (очеловечивания) могли встать лишь существа, первоначально ведшие коллективный образ жизни, в рамках которого только и возможно становление и закрепление целенаправленной предметно-преобразующей адаптации к среде существования. При этом «мера коллективности» (проявляющейся, в частности, в заботе о слабых и больных) в сообществе предлюдей должна была превосходить самый высокий «индекс солидарности», возможный в сообществе животных (именно об этом свидетельствуют ископаемые останки неандертальцев с признаками прижизненной инвалидности, скончавшихся через много лет после получения увечья, что невозможно в животных сообществах42).
Итак, мы утверждаем, что условием существования людей, удовлетворения их жизнеобеспечивающих потребностей является кооперация и координация их взаимных усилий. Тем самым мы признаем, что изначальной формой человеческой деятельности является взаимодействие людей, предполагающее их способность «оказывать друг на друга то или иное влияние, соприкасаться друг с другом и иметь между собой ту или иную связь... В отсутствие такого влияния (одностороннего или взаимного) невозможно никакое социокультурное явление»43.
Но означает ли очевидная «несамостоятельность» отдельных человеческих действий, что они не содержат в себе необходимых признаков социальной субстанции, отличающих ее от физических взаимодействий и активности живых систем? Значит ли это, что мы не можем рассматривать действие в качестве «элементарной клеточки» социальной субстанции, с которой начинается процесс ее рефлексивного рассмотрения?
Мы полагаем, что ученые, дающие положительный ответ на поставленный вопрос, превышают реальный минимум методологических требований, предъявляемых к той исходной абстракции, с которой начинается процесс рефлексивного рассмотрения социальной субстанции.
Не останавливаясь на рассмотрении этой методологической проблемы, напомним, что когнитивная потребность в нахождении «клеточки» социального возникает не на этапе реального развития науки, как полагает Сорокин, а только в процессе рефлексивного изложения уже созданной теории.
Поэтому, «стартуя» с социального действия, мы знаем о его вторичности, производности от систем человеческого взаимодействия, но держим это знание «в уме», скрываем до поры до времени от «непосвященных», постепенно вводя их в курс дела, восходя от простого к более сложному. Нас не смущает онтологическая несамодостаточность. действия, не способного существовать автономно, само по себе — как это делают живые клетки, «умеющие» образовывать одноклеточные организмы. Нас не смущает также структурная неразвитость действия, не содержащего в себе (пусть даже латентно) всего многообразия структурных определений общества.
Единственное, что нужно для того, чтобы начинать с действия, — это уверенность в том, рубка дерева дровосеком или поднятие штанги тяжелоатлетом при всех возможных оговорках есть целостное проявление человеческой деятельности, содержащее в себе все атрибутивные свойства социальной субстанции, отличающие ее от физических или биологических взаимодействий. Нужно быть уверенным в том, что эти акты представляют собой простейшую достаточную форму деятельности, являются презентирующим состоянием целого, а не отдельной частью, лишенной его интегральных свойств. В том, что это именно так, мы и должны убедить читателя.
Примечания
1 Токарев С.А. Ранние формы религии. М., 1990. С. 67.
2 Лишь в конце XX в. набирающее силу экологическое движение признало подобное отношение к животным не только аморальным, но и противоправным. Уважение к «естественному праву живого существа на жизнь» возросло настолько, что в некоторых странах вступило в противоречие с соображениями экономической целесообразности. Так, шведский закон воспрещает содержание кур-несушек в клетках, а не в вольерах, несмотря на то, что этот запрет неблагоприятно сказывается на себестоимости яиц.
И в данном случае дело не обходится без перегибов, о которых свидетельствует вполне серьезная фраза американского
10-09-2015, 22:48