Наиболее значимыми областями гегелевской философии оказались этика, теория государства и философия истории. Кульминацией гегелевской этики является государство. Для Гегеля государство – действительность нравственной идеи. В государственном строе божественное врастает в действительное. Государство – это мир, который дух создал для себя; живой дух, божественная идея, воплощенная на Земле. Однако это относится только к идеальному государству. В исторической действительности имеются хорошие (разумные) государства и дурные государства. Государства, известные нам из истории, суть лишь преходящие моменты в общей идее духа.
Высшей целью философии истории является демонстрация происхождения и развития государства в ходе истории. Для Гегеля история, как и вся действительность, является царством разума: в истории все происходит согласно разуму. «Всемирная история есть всемирный суд». Мировой Дух (Weltgeist) действует в царстве истории через избранные им орудия – индивиды и народы. Героев истории нельзя судить по обычным меркам. Кроме того, сам Мировой Дух порой кажется несправедливым и жестоким, неся смерть и разрушение. Индивиды полагают, что преследуют свои собственные цели, но на самом деле осуществляют намерения Мирового Духа. «Хитрость мирового разума» заключается в том, что он пользуется человеческими интересами и страстями для достижения собственной цели.
Исторические народы являются носителями мирового духа. Всякая нация, подобно индивиду, переживает периоды юности, зрелости и умирания. Какое-то время она господствует над судьбой мира, а затем ее миссия заканчивается. Тогда она покидает сцену, чтобы освободить ее для другой, более молодой нации. Однако история является эволюционным процессом. Конечная цель эволюции – достижение истинной свободы. «Всемирная история есть прогресс в сознании свободы». Главной задачей философии истории является познание этого прогресса в его необходимости.
Согласно Гегелю, свобода – фундаментальное начало духа. Однако свобода возможна только в рамках государства. Именно в государстве человек обретает свое достоинство как независимая личность. Ибо в государстве, говорит Гегель, придерживаясь руссоистской концепции истинного государства, правит именно всеобщее (т.е. закон), а индивид по своей свободной воле подчиняет себя его правлению. Однако государство претерпевает замечательную эволюцию в том, что касается сознания свободы. На Древнем Востоке свободным был только один человек, и человечество знало только, что свободен один человек. То была эпоха деспотизма, и этот один человек был деспотом. В действительности то была абстрактная свобода, свобода в себе, скорее даже произвол, а не свобода. Греческий и римский мир, юность и зрелость человечества, знали, что свободны некоторые люди, но не человек как таковой. Соответственно свобода была тесно связана с существованием рабов и могла быть лишь случайным, недолговечным и ограниченным явлением. И только с распространением христианства человечество узнало настоящую свободу. Путь к этому знанию подготовила греческая философия; человечество начало сознавать, что свободен человек как таковой – все люди. Различия и недостатки, присущие индивидам, не затрагивают сущности человека; свобода является частью самого понятия «человек».
Французская революция, которую Гегель приветствовал как «чудесный восход солнца», – еще один шаг на пути к свободе. Однако в поздний период своей деятельности Гегель возражал против республиканской формы правления и даже против демократии. Идеалы либерализма, согласно которым в управлении государством должны участвовать все индивиды, стали казаться неоправданными: на его взгляд, они вели к необоснованному субъективизму и индивидуализму. Гораздо более совершенной формой правления Гегелю стала казаться конституционная монархия, в которой последнее слово оставалось за сувереном.
Философия, по Гегелю, занимается только тем, что есть, а не тем, что должно быть. Подобно тому, как каждый человек есть «сын своего времени», «философия есть также время, постигнутое в мысли. Столь же нелепо предполагать, что какая-либо философия может выйти за пределы современного ей мира, сколь нелепо предполагать, что индивид способен перепрыгнуть через свою эпоху». Поэтому Гегель в Философии права ограничивается задачей познания государства как разумной субстанции. Однако, рассматривая прусское государство и период реставрации как модель рационального анализа, он был все в большей мере склонен к идеализации прусской монархии. Сказанное Гегелем о государстве в целом (государство – божественная воля как наличный, развертывающийся в действительный образ и организацию мира дух), по-видимому, относилось и к этому конкретному государству. Это соответствовало и его убеждению, что последняя из трех стадий исторического развития уже достигнута: стадия старости, но не в смысле дряхлости, а в смысле мудрости и совершенства.
В философской концепции Гегеля имеются фаталистические, и даже трагические мотивы. Философия не может поучать мир, каким ему следует быть. Для этого она приходит слишком поздно, когда действительность закончила процесс формирования и достигла завершения. «Когда философия начинает рисовать своей серой краской по серому, тогда некая форма жизни стала старой, но серым по серому ее омолодить нельзя, можно только понять; сова Минервы начинает свой полет лишь с наступлением сумерек».
2.2 Философия права
Право с точки зрения Гегеля есть «наличное бытие свободной воли». «Право состоит в том, что наличное бытие вообще есть наличное бытие свободной воли».
Философское понятие права значительно более широко, чем юридическое. Оно охватывает «наличное бытие всех отраслей свободы». Это есть объективно идеалистическое понятие права. Разум, дух в области общественных отношений людей с точки зрения Гегеля, творит свою работу при помощи индивидуальной воли отдельных лиц и создаёт объективный мир свободы, т.е. право.
В положении Гегеля о том, что через индивидуальную волю отдельного лица осуществляется всеобщая воля, можно видеть отражение представления о зависимости индивидуального сознания от общественного.
понятие о праве в представлении Гегеля имеет свой основной не волю отдельного лица, а некую себе и для себя сущую всеобщую волю, имеющую самостоятельное существование во времени, пространстве и выражающую объективный разум, а не субъективный произвол отдельного лица, что существенно отлично от понятия о праве, данного Кантом и всеми сторонниками критической философии.
Гегель стремится постигнуть разумную сущность права и государства самих по себе, независимо от прав и интересов отдельной личности. Он трактует положительное право как выражение самого разума чтобы тем самым обосновать неправомерность, не отрицая при этом возможности элементов насилия и тирании в положительном праве, но считает их для самого права чем-то случайным, не касающимся природы права самого себе.
В «философии права», как составной части системы гегелевской философии, развитие духа даётся через развитие диалектического мышления понятия права от его абстрактных форм до конкретных, от абстрактного права к моральности, а затем к нравственности.
Философия права в качестве части философии имеет «определённую исходную точку, которая есть результат и истина того, что ей предшествует и что составляет её, так называемое, доказательство. Поэтому понятие права по своему становлению трактуется вне науки права, его дедукция предполагает здесь уже имеющейся и его следует принимать как должное».
Понятие «право» употребляется в гегелевской философии права в следующих основных значениях:
1) право как свобода
2) право как определённая ступень и форма свободы (особое право)
3) право как закон (позитивное право).
В гегелевском учении тремя главными формообразованиями свободной воли и соответственно тремя основными уровнями развития понятия права являются:
- абстрактное право
- мораль
- нравственность.
2.3 Главное в философии Гегеля
Настоящая свобода достигается духом не через отрешение от предметов, а через познание их в их истине. “Познайте истину и истина освободит вас”. Истинное познание есть тожество познающего и познаваемого, субъекта и объекта. Это тожество есть истина того и другого; но оно не есть акт, не есть пребывающее, косное бытие; в своем пребывании субъект и объект, как такие, полагаются в отдельности и внешности относительно друг друга, следовательно, не в истине. Но истина есть, и ее не нужно отыскивать ни в косном бытии внешних вещей, ни в субъективной деятельности нашего я, без конца созидающего свой видимый мир единственно лишь затем, чтобы всегда иметь материал для упражнения в добродетели (точка зрения Фихте); истина не сидит в вещах и не создается нами, а сама раскрывается в живом процессе абсолютной идеи, полагающей из себя все многоразличие объективного и субъективного бытия и достигающей в нашем духе до полного самосознания, т. е. до сознания своего тожества во всем и тожества всего в ней. Таким образом, для познания истины нам не нужно носиться со своим я, примеривая его к разным объектам; истина присуща нам самим так же, как и объектам; она содержит в себе и осуществляет все, и нам нужно только дать ей познавать себя в нас, т. е. раскрывать свое содержание в нашем мышлении; содержание же это есть то самое, которое выражено и в бытии предмета. Предмет (всякий) существует по истине только вместе со всем, в своей внутренней логической связи со всеми другими; таким он и мыслится: в его понятии нет ничего такого, чего бы ни было в его действительности, и в его действительности нет ничего такого, чего бы нисодержалось в его понятии. Та самая абсолютная идея (или “живая субстанция”, становящаяся субъектом, превращающаяся в дух), которая положила себя в предмете, как его скрытый смысл или разум, она же мыслит его в истинно-философском познании, т. е. сообщает ему внутреннее субъективное или самостное бытие. Предмет безусловного познания есть субстанциальное содержание бытия, которое в то же время есть и непосредственная собственность нашего я, самостное, или понятие. “Если зародыш”, говорит Гегель, “сам по себе есть будущий человек, то он еще не человек сам для себя; таким становится он, лишь когда его разум достигнет до развития того, что составляет его сущность”. Подобным же образом относится идея в бытии к идее в мышлении. Настоящая философия или безусловное мышление не есть отношение субъекта к абсолютной идее, как к чему-то отдельному, а полнота самораскрытия этой идеи для себя. Но что же такое это безусловное мышление, в котором абсолютная идея находит самое себя? В этом пункте главная оригинальность Гегеля, здесь он разошелся с другом и единомышленником своим, а потом соперником и врагом — Шеллингом. Что истинная задача философии есть познание абсолютного и что в абсолютном субъект и объект тожественны, а за устранением этой основной противоположности устраняются и все прочие, так что истина определяется как тожество всего в одном — это была собственно точка зрения Шеллинга. Гегель вполне усвоил эту общую идею абсолютного тожества, или абсолютного субъект-объекта, как настоящее определение истины и основной принцип философии, высвобождающий ее из скептической двойственности Канта и из одностороннего субъективизма Фихте. Но как же осуществляется этот принцип абсолютного тожества в действительном знании, как выводится из него содержание истинной науки или философии? Для Шеллинга способ безусловного познания был умственное созерцание (intellektuelle Anschaung), на предполагаемой невозможности которого Кант основывает свое убеждение в непознаваемости существа вещей.
Чтобы мир умопостигаемых сущностей (ноуменов), — говорил Кант, — был дан вам в действительном познании, а не в субъективных только идеях, необходимо было бы, чтобы в основе такого познания лежало умственное созерцание, как в основе нашего действительного познания мира явлений лежит чувственное созерцание (в формах пространства и времени); но такого умственного созерцания у нас нет и быть не может, а потому мир ноуменов неизбежно остается для нас непознаваемым. Шеллинг утверждал не только возможность, но и действительность умственного созерцания, как единственного истинного способа философского познания. Гегель, не оспаривая этого в принципе, но рассматривая действительное содержание Шеллинговой философии, находил, что его умственное созерцание сводится на деле к двум общим приемам, одинаково неудовлетворительным.
Во-первых, “рассматривать какой-нибудь предмет, как он есть в абсолютном”, состоит, как оказывается, в следующем: нужно только утверждать, что хотя об этом предмете и говорится теперь как о чем-то отдельном, но что в абсолютном (А = А) такой отдельности вовсе не существует, ибо в нем все есть одно. Формулировав, таким образом сущность этого первого приема абсолютной философии, Гегель беспощадно замечает: “это единственное знание, что в абсолютном все равно всему, противопоставлять различающему и наполненному знанию, или выдавать абсолютное за ночную темноту, в которой все кошки серы, можно назвать только наивной пустотой в сфере знания”. С одним этим способом нельзя было бы, конечно, создать даже призрачной системы; на помощь является второй прием абсолютного познания, состоящий в том, чтобы на основании всеобщего тожества строить разные симметрические схемы и проводить аналогии между самыми разнородными предметами. Если нам проповедуют, — говорил Гегель, — “что рассудок есть электричество, а животное — азот, или что оно равно северу или югу и т. п., представляя эти тожества иногда в этой самой наготе, иногда же прикрывая их более сложной терминологией, то неопытность могла бы прийти в изумление от такой силы, соединяющей вещи, по-видимому, столь далеко лежащие; она могла бы видеть здесь глубокую гениальность, тешиться и поздравлять себя с этими достохвальными занятиями. Но уловку такой мудрости также легко понять, как и пользоваться ею, а раз она сделалась известной, повторение ее становится так же невыносимо, как повторение разгаданного фокуса. Аппарат этого однообразного формализма все равно, что палитра живописца, на которой натерты только две краски, например, красная и зеленая: одна для исторических картин, а другая для ландшафтов”.
Этому мнимо-умозрительному методу всеобщего смешения, с одной стороны, и внешнего подведения под произвольные схемы, с другой, Гегель противополагает истинно-научное умозрение, в котором само содержание знания, в форме логических понятий, диалектически развивается из себя в полную и внутренне связанную систему. “Как объективное целое, — говорит Гегель, — знание утверждает себя на основаниях, тем более прочных, чем более оно развивается, и части его образуются одновременно с целой областью познания. Средоточие и круг находятся в такой связи между собой, что первое начало круга есть уже отношение к средоточию, которое (с своей стороны) не есть еще совершенное средоточие, пока не восполнятся все его отношения, т. е. целый круг”. Истинная наука по Гегелю не есть извне привходящая обработка данного материала, ни простое констатирование общей идеи по поводу частных явлений: наука есть самотворчество разума. Здесь “абсолютное преобразует себя в объективную полноту, в совершенное само на себя опирающееся целое, не имеющее вне себя основания, но основанное только через само себя в своем начале, середине и конце”. Это целое представляет собой настоящую систему, организацию положений и воззрений. К такой системе, как к цели научного творчества, стремился и Шеллинг, но он не мог ее достигнуть по отсутствию у него истинной диалектической мысли. Он, безусловно, противополагал свое бесплодное “умственное созерцание” обыкновенному рассудочному мышлению, различающему предметы и дающему им определение в твердых понятиях. Истинное же умозрение не отрицает рассудочного мышления, а предполагает его и заключает в себе, как постоянный и необходимый низший момент, как настоящую основу и опорную точку для своего действия. В правильном ходе истинно философского познания рассудок, разделяющий живое целое на части, отвлекающий общие понятия и формально противополагающий их друг другу, дает неизбежное начало мыслительному процессу.
Лишь за этим первым рассудочным моментом, когда отдельное понятие утверждается в своей ограниченности как положительное или истинное (тезис), может обнаружиться второй отрицательно-диалектический момент — самоотрицание понятия вследствие внутреннего противоречия между его ограниченностью и той истиной, которую оно должно представлять (антитезис), и тогда уже, с разрушением этой ограниченности, понятие примиряется со своим противоположным в новом высшем, т. е. более содержательном, понятии, которое относительно двух первых представляет третий положительно-разумный или собственно умозрительный момент (синтезис). Такую живую подвижную тройственность моментов мы находим на первом шагу системы, ей определяется весь дальнейший процесс, и она же выражается в общем расчленении целой системы на три главные части.
Необходимость и движущее начало диалектического процесса заключается в самом понятии абсолютного. Как такое, оно не может относиться просто отрицательно к своему противоположному (не абсолютному, конечному); оно должно заключать его в самом себе, так как иначе, если б оно имело его вне себя, то оно им ограничивалось бы, — конечное было бы самостоятельным пределом абсолютного, которое таким образом само превратилось бы в конечное. Следовательно, истинный характер абсолютного выражается в его самоотрицании, в положении им своего противоположного или другого, а это другое, как
10-09-2015, 21:20