Ускорению структурной перестройки американской экономики способствуют, с одной стороны, предельная дешевизна кредитных ресурсов и бум на фондовом рынке. С другой стороны, в условиях постиндустриального хозяйства возникает фактическое тождество потребления информационных ресурсов и инвестиций, в результате чего снижение нормы накопления не отражается на темпах хозяйственного роста.
Таким образом, современная экономическая ситуация в постиндустриальном мире характеризуется рядом принципиально новых обстоятельств. Во-первых, фактически устранены сырьевые и ресурсные ограничители хозяйственного развития, а рост потребления обусловлен в первую очередь использованием информационных благ, но не расширением спроса на традиционные массовые промышленные товары. Во-вторых, значительная часть населения постиндустриальных стран применяет свои способности в производстве высокотехнологичных товаров и услуг, в результате чего экономика последовательно освобождается от зависимости от прочих государств, остающихся производителями промышленной продукции. В-третьих, хозяйственный рост приобретает новое качество, обусловленное тем, что наиболее эффективной формой накопления становится развитие каждым человеком собственных способностей, а наиболее выгодными инвестициями инвестиции в человека, его знания и способности. Отсюда вытекают два важнейших следствия, соответствующие двум сторонам процесса формирования монополюсного мира. Прежде всего становится очевидным, что наиболее эффективным оказывается взаимодействие стран, составляющих постиндустриальную цивилизацию, друг с другом, а не с государствами, находящимися на более низкой ступени хозяйственного развития; таким образом, постиндустриальный мир начинает замыкаться в собственных границах. Второе следствие состоит в том, что большинство государств оказывается во все большей зависимости от постиндустриального мира как поставщика новых технологий и информации. Сориентированные в 80 - 90-х гг. на рост своего промышленного и экспортного потенциала, эти государства остаются производителями массовой индустриальной продукции или сырья, не создавая новых технологий и информации, что обусловливает устойчивое нарастание неравенства в международном масштабе.
Все это позволяет предположить, что современный мир формируется как расколотая цивилизация с единым центром силы, представленным постиндустриальным сообществом.
Первая предпосылка монополюсного мира: самодостаточность постиндустриальной цивилизации
Итак, к середине 90-х гг. постиндустриальный Запад получил хорошую основу для самоподдерживающегося поступательного развития экономику, базирующуюся на производстве, использовании и потреблении знаний (knowledge economy). Следствием этого явились две тенденции, определившие на рубеже тысячелетий основы взаимодействия развитых государств со всеми остальными странами и народами.
Оценивая первую из них, нужно остановиться на роли знаний как важнейшего производственного фактора. На протяжении последних десятилетий экспансия "экономики знаний", во-первых, радикально сократила потребности народного хозяйства развитых стран в вещных элементах производства, и особенно в сырье и материалах; во-вторых, кардинально изменила отношение человека к среде обитания и сделала возможным поддержание устойчивого экологического равновесия; и, в-третьих, серьезно содействовала локализации социального конфликта между классовыми группами индустриального общества.
Выше мы уже говорили о энерго- и материалоемкости современного производства. Здесь же необходимо добавить, что масса промышленных изделий, представленных в американском экспорте в расчете на один доллар их цены, снизилась более чем в два раза с 1991 по 1997 г., тогда как за 1967 - 1988 гг. этот показатель сократился только на 43%22. В ближайшие 30 лет потребности стран участниц ОЭСР в природных ресурсах из расчета на 100 долл. произведенного национального дохода должны снизиться в 10 раз - до 31 кг по сравнению с 300 кг в 1996 г.23.
Что касается экологической ситуации на Западе, то она устойчиво улучшается на протяжении вот уже 20 лет. В последние годы в странах Европейского союза на природоохранные программы расходуется от 4,2 до 8,4% ВВП, и этот показатель имеет тенденцию к устойчивому росту24. Современные технологии позволяют устранять из отходов производства и выбрасываемых газов до двух третей NO2 и трех четвертей SО2, что дает возможность снизить долю стран Северной Америки в общемировом объеме вредных выбросов в атмосферу с сегодняшних 26,7% до 21,9% к 2010 г.25. В 1996 г. США стали единственной страной, полностью прекратившей производство озоноразрушающих веществ, а доля стран - членов ОЭСР в мировом объеме выбросов углекислого газа в атмосферу на протяжении последних тридцати лет остается фактически стабильной. В Германии подвергаются вторичной переработке 42% использованной бумаги и 50% стеклянной тары26 и т. д.
Начиная с середины 80-х гг. становятся более гармоничными и отношения между капиталом и трудом. Прогнозы второй половины 70-х, согласно которым безработица в США могла достичь 15 20% трудоcпособного населения, не подтвердились. Количество забастовок и стачек в США в 1982 г. достигло минимальной отметки на протяжении ХХ в., а с тех пор их ежегодное число снизилось еще в 8 (!) раз27. Более высокая, по сравнению с США, безработица в странах ЕС компенсируется стабильно более высокой заработной платой, а также меньшей продолжительностью рабочей недели и значительными социальными выплатами и пособиями по безработице, что позволяет поддерживать индекс социальной защищенности, рассчитываемый на основе сопоставления размеров выплат и пособий, на уровне, примерно в два раза превышающем американский. Таким образом, тенденция к снижению социальной напряженности, характерной для индустриального общества, сформировалась и окрепла в последние десятилетия во всех основных центрах постиндустриального мира.
Не менее существенной оказалась и вторая тенденция. Если экспансия "экономики знаний" сама по себе резко снизила зависимость постиндустриального сообщества от всех остальных государств и укрепила его внутреннюю устойчивость, то осознание роли знаний в современной хозяйственной системе вызвало переориентацию основных торговых, инвестиционных и миграционных потоков.
К концу ХХ в. постиндустриальный Запад стал средоточием научного потенциала человечества, важнейшим источником индустриального и даже аграрного богатства. Сегодня 500 крупнейших ТНК обеспечивают более четверти общемирового производства товаров и услуг, их доля в экспорте промышленной продукции достигает 1/3, а в торговле технологиями и управленческими услугами 4/5; при этом 407 из них принадлежат странам "большой семерки"; 24 тыс. транснациональных компаний имеют штаб-квартиры в 14 наиболее богатых странах мира.
Все эти данные свидетельствуют не только о том, что постиндустриальные страны доминируют в мировой экономике, но и о том, что осуществляемые между ними трансакции составляют ядро мировых торговли и инвестиций. Среди экономистов распространено мнение, согласно которому международная торговля и иностранные инвестиции являются важнейшими средствами глобализации современной хозяйственной системы. Однако гораздо реже говорится о "замыкании" этих товарных потоков в пределах постиндустриального сообщества, о том, что такое "замыкание", по сути дела, началось вместе с развитием самих постиндустриальных тенденций, о чем красноречиво свидетельствует ситуация в Европе. Несмотря на формальные показатели, характеризующие экономики стран ЕС как максимально открытые, большая часть товарных потоков ограничивалась рамками Европейского союза. Например, в начале 90-х гг. доля товаров, поставляемых странами членами ЕС в другие государства Союза, составляла 66%28, а если учитывать наравне с ними также формально не входящие в ЕС Норвегию, Швецию и Швейцарию, то 74%. При этом устойчиво снижается участие развивающихся стран в европейских экспортно-импортных операциях.
Наряду с торговлей важнейшим показателем интернационализации хозяйственной деятельности выступает расширение международных инвестиционных потоков. На протяжении 80-х гг. объем прямых иностранных капиталовложений рос примерно на 20% в год, что в четыре раза превышало темпы развития международной торговли. В результате в начале 90-х гг. в мире на предприятиях, принадлежащих владельцам-нерезидентам, производилось товаров и услуг на 4,4 трлн. долл., т. е. больше всего объема мировой торговли, оценивавшегося в 3,8 трлн. долл. Только принадлежащие американским инвесторам зарубежные компании в начале 90-х гг. осуществляли продаж более чем на 1 трлн. долл. в год, что в 4 раза превышало объем американского экспорта и в 7 8 раз размер пресловутого дефицита торгового баланса США29. При этом большинство инвестиционных потоков также циркулировало внутри постиндустриального мира.
Доля же развивающихся стран в общем объеме мировых капиталовложений последовательно уменьшалась, сократившись с 25% в 70-е гг. до 17% в 80-е 30. В последние 20 лет произошла еще большая поляризация: ввиду быстрого развития дешевых производств в Юго-Восточной Азии значительные инвестиционные потоки были переключены на этот регион. В результате суммарные инвестиции США, европейских стран и Японии, циркулирующие между ними, а также их инвестиции в Сингапур, Китай, Малайзию, Индонезию, Таиланд, Гонконг и Тайвань составляли 94 (!) % от общего объема прямых иностранных инвестиций в мире31. Хозяйственные же субъекты, находящиеся за пределами стран членов ОЭСР, осуществляют сегодня не более 5% общемирового объема прямых зарубежных инвестиций.
И, наконец, завершая рассмотрение процессов, определяющих обособленность сообщества постиндустриальных стран, следует коснуться проблемы миграционных потоков.
Движения широких масс людей в пределах постиндустриального мира (за исключением туристов и поездок бизнесменов) не наблюдается. Особенно это заметно в Европе. В целом же постиндустриальные государства вынуждены защищаться от наплыва иммигрантов из бедных стран, движимых чисто экономическими соображениями. В последние годы американские власти начали прилагать усилия для сокращения потока иммигрантов. В ЕС к середине 90-х гг. численность иностранных рабочих, прибывших в Сообщество из-за его пределов, составляла более 10 млн. человек, или около 11% рабочей силы, что соответствовало доле безработных в населении ведущих стран Европы. Как правило, иммигранты в европейских странах пополняют низшие классы общества и создают серьезную конкуренцию местным работникам. Ближайшие десятилетия, на наш взгляд, могут стать для США и ЕС периодом жестких ограничений в использовании иностранной рабочей силы.
Бесперспективность "догоняющего" развития как вторая предпосылка монополюсного мира
С каждым годом на нашей планете увеличивается число людей, которые помимо своей воли оказываются все дальше от магистрального пути постиндустриальной эволюции общества. Этот факт вызывает определенную обеспокоенность, особенно в свете того, что в последние годы становится очевидной несостоятельность попыток индустриальных стран добиться ощутимых успехов на пути "догоняющего" развития.
Прежде чем приступить к рассмотрению причины неудач на этом пути, обратившись к конкретным примерам, следует сделать несколько предварительных замечаний. Истории известны вполне успешные прецеденты "догоняющего" развития, однако все они относятся к индустриальному этапу развития цивилизации. Именно в тех случаях, когда цели можно было достичь, обеспечив количественный рост производства, сосредоточение усилий нации на решении этой задачи давало ожидаемый результат. В ХХ в. особенно поучительны три попытки индустриального прорыва.
Первой стала массированная индустриализация, осуществленная в Советском Союзе в период с начала 30-х до середины 60-х гг.. Уже за первые десять лет реализации этой политики промышленный потенциал страны был более чем удвоен; затем, в годы Второй мировой войны, была создана новая промышленная база в районах, не затронутых германской оккупацией; наконец в 50-е и 60-е гг. были продемонстрированы беспрецедентные научно-технические достижения. В значительной мере все это стало возможным благодаря радикальному сокращению потребления и использованию принудительного труда. Однако к началу 70-х потенциал мобилизационного развития оказался исчерпанным, и наступил закономерный упадок.
Второй пример дает история нацистской Германии. В этом случае мы видим причудливое сочетание интересов большого бизнеса и государства, также при явном недопотреблении большинства граждан и постановке экономики на службу милитаризации. Германский вариант мобилизационного хозяйства обеспечил феноменальные результаты: вплоть до июня 1944 г. промышленное производство в границах рейха возрастало. Даже потеряв большую часть ученых, страна сумела осуществить впечатляющие разработки в судостроении, артиллерии, ракетных и ядерных технологиях. Поражение во Второй мировой войне означало и конец этого эксперимента.
Третья попытка была предпринята Японией в 50 70-е гг. На этот раз главными рычагами мобилизационных действий стали государственные инвестиции, режим протекционизма для национальных производителей, скрытое дотирование экспорта, беспрецедентно высокая норма накопления и колоссальный импорт технологий и научных разработок. В результате страна превратилась во вторую по мощи мировую хозяйственную систему и подняла уровень жизни своего населения до самых высоких в мире показателей. Однако в 80-е и особенно в 90-е гг. стало заметно замедление темпов развития японской экономики, и сегодня миф о японском чуде фактически развеялся.
Опыт СССР, Германии и Японии в указанные периоды подтверждает, что, с одной стороны, индустриальная экономика может быть достаточно эффективно построена на основе роста нормы накопления и жесткого государственного регулирования, а с другой использование таких мобилизационных методов не дает ожидаемого эффекта, когда страна должна решать задачи постиндустриальной трансформации. Принципиально важным является понимание того, что постиндустриальное общество не может быть построено единственным путем его становления является эволюционное развитие на основе максимальной реализации личностного потенциала людей, достигших высокого уровня материального благосостояния. Там, где нет достаточной экономической свободы, как это было в Советском Союзе, следование любым надутилитарным ориентирам (действительно искренне воспринятым и разделявшимся большинством населения) не может привести к формированию постиндустриального общества. Там, где постэкономические ценности приносятся в жертву индустриальному развитию, такое общество также не может появиться на свет. Десятилетия заимствования новых технологий, как показывает японский опыт, не порождают собственных технологических прорывов. Таким образом, опыт относительно успешного "догоняющего" развития исчерпывается тем историческим периодом, на протяжении которого господствуют закономерности индустриального типа производства. Сегодня, на наш взгляд, есть множество оснований, чтобы утверждать: эволюционное формирование постиндустриальной системы в ближайшие десятилетия возможно только в США и странах Европейского союза.
Бесперспективность "догоняющего" развития убедительнее всего может быть показана на примере наиболее удачной модернизации последних десятилетий прорыва государств Юго-Восточной Азии в число развитых индустриальных стран. Рассмотрим вкратце ход и результаты проведенных там преобразований.
Каждая из этих стран приступала к модернизации в разные годы, имея сходные стартовые позиции. В 50-е на этот путь встала Корея, в 60-е - Тайвань, в 70-е - Китай и в 80-е Вьетнам. Каждое из этих государств имело на старте ускоренной индустриализации валовой национальный продукт на душу населения, не превышавшей 300 долл. в год. Соответственно производство в этих странах оказывалось относительно дешевым, но как потенциальные рынки сбыта они не вызывали интереса. В результате массированных иностранных инвестиций и высокой нормы накопления (также обусловленной низким уровнем жизни) экономический рост в странах региона в 70 80-е гг. оставался самым высоким в мире, составляя от 7 до 8% для Таиланда и Индонезии, 8,1% для Малайзии, 9,4 - 9,5% для Гонконга, Южной Кореи и Сингапура и 10,2% для Тайваня(провинция Китая)32. Согласно статистическим экстраполяциям, восточноазиатский регион, вклад которого в мировой ВНП составлял в 1960 г. не более 4%, увеличил его до 25% в 1991 г. и способен был довести его до 30% к 2000 г.33. По другим, совершенно фантастическим, прогнозам в 2050 г. новые индустриальные государства Юго-Восточной Азии должны обеспечивать 57% мирового производства товаров и услуг, в то время как страны - члены OЭСР, включая Японию, смогут претендовать на долю лишь в 12%34.
Однако кризис 1997 г., вызванный вполне объективными причинами, похоронил эти расчеты.
Во-первых, платой за быстрое развитие была относительная односторонность азиатских хозяйственных систем. Так, в Южной Корее к середине 80-х гг. продукция металлургии, тяжелой и химической промышленности обеспечивала 60% общего объема экспорта; в Малайзии доля продукции электронной промышленности в экспорте превысила 44%. При этом не могло быть и речи о том, что значительная часть производимой продукции могла быть реализована на внутреннем рынке. Объем экспорта при таком положении показывает не только эффективность национальных производителей, но и недостаточность возможностей национальных потребителей.
Во-вторых, экономический рост обеспечивался в основном экстенсивными факторами, что характерно для всех стран, избравших парадигму "догоняющего" развития. Высокая норма сбережений означает лишь то, что успехи производства базировались на недопотреблении населения. При этом развитие промышленности основывалось на вовлечении в производство все больших людских масс: в Сингапуре с 1966 по 1990 г. доля занятых в промышленности в общей численности активного населения выросла с 27 до 51%; в Южной Корее с начала 60-х по начало 90-х гг. этот показатель повысился с 22 до 48%; на Тайване - с 17% в 1952 г. до 40 в 1993-м35. Кроме того, в Южной Корее и на Тайване
10-09-2015, 22:03