Но у него же очень рано пробиваются и сомнения в том, что «красота спасет мир». Он сам говорит, что «эстетическая идея помутилась в человечестве». Уже Верховенский младший говорит: «я нигилист, но люблю красоту» и этим подчеркивает двусмысленность красоты. А в «Братьях Карамазовых» в известных словах Дмитрия Карамазова эти сомнения в творческой силе красоты выражены уже с чрезвычайной силой. «Красота, – говорит он, – это страшная и ужасная вещь... тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут... Страшно то, что то, что уму представляется позором, то сердцу – сплошь красотой». Эта моральная двусмысленность красоты, это отсутствие внутренней связи красоты с добром есть в то же время «таинственная» вещь, ибо тут «дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердце человека». Борьба идет под прикрытием красоты. Уж поистине можно сказать: не красота спасет мир, но красоту в мире нужно спасать.
Мысли Достоевского чрезвычайно присуща диалектическая сила – он вскрывает антиномичность там, где другие успокаиваются на незаконном расширении какого – либо одностороннего предположения. Лишь уяснив антиномии, заключенные в реальности, даже заострив их, он подымается над ними. И везде этой высшей сферой, где «примиряются» противоречия, является «горная сфера», область религии. Это постоянное восхождение к религиозным высотам и делает Достоевского вдохновителем русской религиозной философии в дальнейших поколениях.
3. Проблема историософии
Но у самого Достоевского его религиозные искания достигают наибольшей остроты в его историософии. Мы уже приводили цитату из «Бесов» о «тайне истории», о том, что народы движутся силой «эстетической» или «нравственной», что в последнем счете это есть «искание Бога». Каждый народ жив именно этим «исканием Бога» (притом «своего» Бога). «Почвенничество» у Достоевского есть, конечно, своеобразная форма народничества, но еще более оно связано с идеями Гердера, Шеллинга (в их русской интерпретации), о том, что каждый народ имеет свою особую «историческую миссию». Тайна этой миссии сокрыта в глубинах народного духа, - отсюда тот мотив «самобытности», который так настойчиво проводился так называемой «молодой редакцией» журнала «Москвитянин» и который был близок Достоевскому через Ап.Григорьева. Но почвенничество у Достоевского, как справедливо подчеркнул Бердяев, гораздо глубже – оно не пленено эмпирической историей, но идет дальше – в глубь народного духа.
Для России предопределена особая задача в истории, - в это верили уже славянофилы и Герцен, в это верил и Достоевский, - и высшей точкой в развитии его мыслей о России была его знаменитая «Пушкинская речь». Но и через все произведения Достоевского проходит идея всеохватывающего синтеза западного и русского духа, идея в том, что «у нас, русских, две родины – Европа и наша Русь». Это не исключало того, что Европа была для Достоевского, говоря словами Ивана Карамазова, лишь «дорогим кладбищем», что критика Европы занимает очень большое место всюду у Достоевского – достаточно, например, вспомнить слова Версилова на эту тему. Россия же сильна своим Православием, - отсюда историософские темы у Достоевского сразу поднимаются до религиозного понимания истории. Особенно много и глубоко на эти темы писал Достоевский в своем «Дневнике Писателя», - но вершиной его историософских размышлений, бесспорно, является «Легенда о Великом Инквизиторе». Это есть исключительный опыт вскрытия проблематики истории с христианской точки зрения. Если русская историософия начинается с Герцена, обнаруживает вообще большую склонность к алогизму, то в то же время она признает, - как это ярче других выразил Михайловский – что смысл вносится в историю лишь человеком. Не только Гегелевский панлогизм, но и христианский провиденциализм отбрасываются здесь категорически.
У Достоевского русская историософская мысль возвращается к религиозному пониманию истории, но так, что свобода человека является, по божественному замыслу, как раз основной исторической диалектики. Внесение человеческого смысла в историю представлено в грандиозном замысле Великого Инквизитора; Достоевский здесь с особенной остротой подчеркивает то, что гармонизация исторического процесса непременно включает в себя подавление человеческой свободы, - и это он считает глубочайше связанным со всяким историософским рационализмом. Неприемлемость такого подхода к человеку, глубокая защита христианского благовестия о свободе не бросают Достоевского в объятия христианского иррационализма. Для него выход (как и для Влад.Соловьева) заключался в свободном движении народов к «оцерковлению» всего земного порядка. Гессен справедливо критикует эту схему Достоевского, как форму утопизма, но особенность Достоевского (в отличие от историософии марксизма, а отчасти и софиологического детерминизма заключается в том, что в его утопии нет ссылки на то, что идеал по исторической необходимости осуществится в истории. Наоборот, Достоевский очень глубоко и остро вскрывает диалектику идеи свободы; фигуры Ставрогина, Кириллова зловеще освещают эту диалектику. Утопизм у Достоевского сохраняется не в элементах философского рационализма (как в указанных построениях), а в том, что он не считается с проблемой искупления; его концепция «спасения», как мы не раз подчеркивали, проходит мимо тайны Голгофы. Тем не менее, грандиозная и великая картина, которую набрасывает Великий Инквизитор, является непревзойденной доныне по глубине попыткой понять «тайну истории». Насколько силен Достоевский в критике «католической идеи», всяческого историософского рационализма, настолько же расплывчаты его указания на положительные пути «православной культуры», но надо признать, что «метафизика истории» освещена Достоевский с такой гениальной силой, как ни у кого другого.
Русская философия отличалась от германской метафизики логических категорий своим историософским характером. Ф.М.Достоевский, будучи типичным представителем русской мысли, создал собственную теорию всемирно – исторического развития, которая была изложена в «Дневнике писателя». По сути, его концепция представляет истолкование «Легенды о Великом Инквизиторе», как истории грехопадения Запада в лице Римской церкви.
Профетическая модель историософии Достоевского предполагает следующее развитие событий. Побежденный Рим сумеет обратиться к тому самому народу, который римская церковь всегда высокомерно от себя отталкивала, и от которого скрывала даже Евангелие Христово, запрещая переводить его на национальные языки. «Католичество умирать не хочет, социальная же революция и новый, социальный период в Европе тоже несомненен: две силы, несомненно, должны согласиться, два течения слиться. Разумеется, католичеству даже выгодна будет резня, кровь, грабеж и хотя бы даже антропофагия. Тут – то оно и может надеяться поймать на крючок, в мутной воде еще раз свою рыбу, предчувствуя момент, когда, наконец, измученное хаосом и бесправицей человечество бросится к нему в объятья, и оно очутится вновь, на уже всецело и наяву, нераздельно ни с кем и единолично, «земным владыкою и авторитетом мира сего» и тем окончательно муже достигнет своей цели».
Список литературы
1. Горелов А.А. Философия: учебное пособие/ А.А.Горелов-М.: Юрайт, 2001.
2. Достоевский, Ф.М. Великий инквизитор / Ф.М. Достоевский // Антихрист (Из истории отечественной духовности) : антология.– М.: Высшая школа, 1995. – С. 76–91.
3. Достоевский, Ф.М. Дневник писателя 1877 (сентябрь– декабрь)–1880 (август) // Полное собрание сочинений / Ф.М. Достоевский. – Л.: Наука, 1984. – Т. 26.
4. Зеньковский, В.В. История русской философии : в 2 т / В.В. Зеньковский. – Л.: Эго, 1991. – Т. 1.– Ч. 2.
5. Лаут, Р. Философия Достоевского в систематическом изложении / Р. Лаут. – М.: АСТ, 1996.
6. О великом инквизиторе. Достоевский и последующие. – М.: Молодая гвардия, 1991.
7. Шаповалов В.Ф. Основы философии. От классики к современности / В.Ф. Шаповалов. – М.: ФАИР-ПРЕСС, 1999.
10-09-2015, 23:18