Блау определяет некий общий знаменатель во всех этих различных взглядах. Данный знаменатель — эмерджентные свойства структуры, позволяющие считать ее за таковую: «Социальная структура тождественна эмерджентным свойствам комплекса составляющих ее элементов, т. е. свойствам, не характеризующим отдельные элементы этого комплекса. В любой структуре можно выделить элементы, составляющие собственно структуру, и комплекс элементов, из которых структура строится. <...> Комплекс элементов структуры представляет собой лишь механическую совокупность элементов, в то время как собственно структура определяется взаимосвязями этих элементов, включая как взаиморасположение и косвенное влияние этих элементов, так и прямые связи между ними» [5, 16].
Блау рассматривает четыре основных вида эмерджентных свойств: 1) численность элементов социальной совокупности (данное свойство может служить основанием для исследования всех остальных структурных свойств); 2) социальные отношения между людьми (прямые связи между элементами структуры социальной группы); 3) состав социальной совокупности (различия между ее элементами); 4) глобальные характеристики инфраструктуры общества и абстракции, выведенные из моделей социальных отношений между элементами или комбинаций элементов. Также эмерджентными свойствами могут выступать, к примеру, групповая сплоченность, конфигурация иерархии власти, разделение труда и т. п.
Большой интерес представляет и «трансформационная модель социальной деятельности» Р. Бхаскара. Бхаскар исходит из того, что «по отношению к индивидам общество выступает как нечто такое, чего они никогда не делали, но что существует только благодаря их деятельности» [9, 227]. Бхаскар предлагает различать деятельность людей по воспроизводству и по преобразованию социальных структур. Общество как совокупность структур является как результатом, так и необходимым условием человеческой деятельности. Один из основных тезисов Бхаскара гласит, что поскольку «отношения, в которые вступают люди, существуют до вступающих в отношения людей, чья деятельность воспроизводит и трансформирует отношения, то сами эти отношения суть структуры» [3, 164].
Бхаскар ищет точку соприкосновения социальной структуры и деятельности людей: «Такая точка, связующая действие со структурой, должна быть и “бессмертной”, как общество, и непосредственно поддерживаемой индивидами. Необходимая нам посредствующая система — это система позиций (положений, мест, функций, правил, задач, обязанностей, прав и т. д.), занимаемых (заполняемых, возложенных кем-то, принимаемых на себя и т. д.) индивидами, и практик (видов деятельности и т. д.), в которые они вовлечены в силу того, что занимают эти позиции (и наоборот). Я буду называть эту посредствующую систему позиционно-практической системой» [9, 233]. Структурные свойства социальности выражены, таким образом, через межличностные взаимодействия, взаимоотношения между людьми и природой и людьми и социальными продуктами.
Не менее интересна и теория, разрабатываемая Р. Будоном. Он предлагал анализировать макроскопические изменения при помощи «индивидуалистических» методов. Будон замечает, что подавляющее большинство исследователей социальности стоят на стороне одной из двух позиций: а) объясняют отсутствие детерминизма субъективными причинами, ограниченностью информации, невозможностью исследовать все переменные; б) считают, что для социального исследования интерес могут представлять лишь детерминированные процессы. Это вполне согласуется с выдвинутым нами ранее тезисом о примате двух типов редукционизма в социальных исследованиях. В ходе анализа Будон отвергает первую позицию (субъективизм), поскольку она не берет в расчет возможность открытых ситуаций. Вторая же позиция, по его мнению, лишена реального основания, открытый характер ситуации не меньше должен интересовать исследователя, чем закрытый. Нежелателен и примат ценностей, характерный для теорий, построенных на идее изменения как продукта механизмов социализации.
Будон делает вывод, что никакие общие теории социального изменения существовать не могут. В зависимости от структуры конкретного процесса идеи и ценности могут играть решающую роль, а могут не играть никакой; какие-либо переменные могут иметь значение для объяснения процесса, а могут и не иметь; конкретные процессы могут подчиняться детерминизму, а могут и не подчиняться, и т. д. Таким образом, структура обусловлена структурными условиями. Будон отмечает, что «параметры, характеризующие структуру ситуации, в которой действуют акторы, в определенных случаях могут в значительно большей степени определяться институциональными или случайными элементами, нежели структурными» [6, 125]. Одни и те же структурные элементы вовсе не обязательно вызывают одни и те же неизменные последствия. Структура конкретной системы не позволяет с точностью определить ее будущее, так как она связана и со структурными, и с «неструктурными» элементами, которые вовсе не обречены на неизменность.
Структура и коммуникация. Коммуникативная концепция структурирования социальности является, пожалуй, одной из самых распространенных и популярных среди концепций, опирающихся на мезоредукционистский тип методологии. В качестве мезоуровня здесь выступает «коммуникация», превращающая социальность в своеобразный «метадискурс». Дискурс — событие, в котором встречаются субъект и объект речи лицом к лицу, это особый тип реальности, главное в котором — процессуальность. К понятию дискурса обращались М. Фуко, Ю. Хабермас, Э. Лакло, Э. Гоулднер, Т. Дюрберг, Ж. Деррида и др.
Коммуникативная концепция зародилась еще в лоне постструктурализма (Р. Барт, М. Фуко, Ж. Лакан). М. Фуко неоднократно использовал понятие дискурса. Исследуя две эпистемы — классическую и современную, Фуко определял ведущее значение в каждой из них дискурсивных практик. Однако если для первой эпистемы была характерна дискурсия исключительно в языковом плане, то для второй дискурс подразумевает не только речь, но и мысль: «В той точке, где представление встречается с бытием, где пересекаются природа вообще и человеческая природа, в том месте, где, как нам теперь кажется, мы узнаем первоначальное, неопровержимое и загадочное существование человека, — там классическая мысль порождает не что иное, как мощь дискурсии. Дискурсии — то есть языка в его способности выражать представления, языка, который именует, расчленяет, сочетает, связывает и развязывает вещи, позволяя увидеть их в прозрачности слов» [21, 332].
Субъект предстает у Фуко точкой пересечения различных типов дискурсов, лишаясь тем самым автономии и подчиняясь языковым практикам господства. Дискурсивные практики (если говорить точнее, «система формирования») нивелируют как макроструктуры, так и субъекта как носителя этих практик. Говоря об исследованиях Фуко, Н. С. Автономова замечала: «Язык у Фуко — это скорее метафора для обозначения самой возможности соизмерения и взаимопреобразования разнородных продуктов и образований человеческой духовной культуры, общего механизма духовного производства. <...> Язык — это уровень первоначального структурирования, на основе которого далее вступают в силу социально-культурные механизмы более высоких уровней, например рационально-логического. Язык мира (Ренессанс), язык мысли (классический рационализм), язык как самозамкнутое бытие (современная эпистема) — все это здесь лишь условное обозначение для различных способов такого структурирования в различные исторические периоды» [1, 24].
Пожалуй, самым ярким примером мезоредукционизма данного типа может послужить «теория коммуникативного действия» Ю. Хабермаса. Вопрос, как возможен социальный порядок, Хабермас переформулирует в вопрос о том, как участники интеракции могут координировать планы своих действий таким образом, чтобы Другой, не порождая конфликта и не ставя под угрозу саму интеракцию, мог «соединить» свои действия с действиями Я. Механизмом координации действий выступает взаимопонимание. Если действие есть процесс овладения некой ситуацией, то коммуникативное действие выражено в совместном истолковании ситуации, в достижении консенсуса. Жизненный мир, по Хабермасу, есть контекст ситуации действия. Но если каждый из участников хочет претворить в жизнь свои планы, то им приходится договариваться о чем-то происходящем в мире. Так, «мир» (совокупность существующих положений вещей) становится для них системой отсчета, опирающейся на разделяемое несколькими субъектами пропозициональное знание, на согласие в нормативном плане и на взаимное доверие.
Таким образом, коммуникация между участниками интеракции выступает тем самым мезоуровнем, соединяющим макро- и микроуровни социальности, «жизненный мир» и субъекта. Именно коммуникация служит ядром, вокруг которого «собираются воедино» объективный, социальный и субъективный миры: «Когда говорящий высказывается о чем-либо в рамках повседневного контекста, он вступает в отношение не только к чему-то наличествующему в объективном мире (как совокупности того, что имеет или могло бы иметь место), но еще и к чему-то в социальном мире (как совокупности законодательно урегулированных межличностных отношений) и к чему-то в своем собственном, субъективном мире (как совокупности манифестируемых переживаний, к которым он имеет привилегированный доступ)» [22, 40]. Только при переходе к конвенциальной ступени интеракции возникает полноценная система перспектив говорящего, вбирающая в себя каждый из этих миров.
Н. Луман считал коммуникацию единственной подлинно социальной операцией: «Коммуникация — это самая малая из возможных единиц социальной системы, а именно — такая единица, на которую сама коммуникация еще может реагировать при помощи коммуникации же» [16, 86]. Коммуникация — базовая операция для образования социальных систем. Коммуникация, как единица, конституирующая структуры социальности, обладает и внутренней структурой, связанной с отношением между сообщением, информацией и пониманием. Процесс коммуникации связан с пониманием, но даже если понимание не будет достигнуто, это будет означать лишь появление новой коммуникации; таким образом, коммуникативные процессы представляют собой сеть, в воспроизводстве которой они постоянно задействованы. Цель (и одновременно результат) этого процесса — (вос)производство смыслов. Именно с понятием смысла связано определение Луманом общества: «Общество — это система, конституирующая смысл» [Там же, 50].
Коммуникативная концепция структурирования социальности по сей день не теряет своей актуальности. Дискурсивное начало в социальности отмечал Липовац: «Структурное начало стало бы здесь тождественным с признанием существования различных типов дискурса в обществе, которые необходимым образом артикулируют отношение субъекта к делу, к самому себе и к сигнификантам как таковым из соответствующего референтного способа. Здесь речь ни в коем случае не идет о так называемой над-надстройке иерархии, но, вероятно, об артикуляции дискурсов, которые устанавливаются комплексностью предметов» [28, 165]. У. Штэхели пытался сопоставить два типа структур: социальную и семантическую. Говоря о действии, Штэхели предлагает всегда говорить и о коммуникативном событии, которое осуществляется лишь посредством отношения к семантическим структурам: «Семантика уже наделяет конституцию и структурирование тем элементом, который должен упорядочить социальную структуру. Это опять же означает, что продукт ряда событий действия возможен только на основании семантических структур, которые делают действиями в первую очередь коммуникации» [29].
Структура и структурация. Подход к структурированию социальности, обозначенный нами как «структурация», предполагает структурирование социального во времени и пространстве. Сам термин был введен в этом значении Э. Гидденсом. Имеет смысл объединить в этом подходе взгляды самого Гидденса и П. Бурдье, поскольку два этих подхода имеют множество точек соприкосновения.
В исследованиях Бурдье снимается оппозиция субъективности и объективности, «…оппозиция, совершенно абсурдная с научной точки зрения, между индивидом и обществом, которую стремится преодолеть понятие габитуса, понимаемого как инкорпорированная и, следовательно, индивидуализированная социальность» [7, 53]. Сам Бурдье рассматривал свою «философию габитуса» как лежащую между «структурализмом без субъекта» и «философией субъекта», что вполне позволяет нам считать используемую в его исследованиях методологию мезоредукционистской. Для Бурдье мезоуровнем, к которому сводились все социальные практики, выступал «габитус», определяемый им как «системы устойчивых и переносимых диспозиций, структурированные структуры, предрасположенные функционировать как структурирующие структуры, т. е. как принципы, порождающие и организующие практики и представления, которые могут быть объективно адаптированными к их цели, однако не предполагают осознанную направленность на нее и непременное овладение необходимыми операциями по ее достижению» [8, 122].
Габитус рационален, но в его основании лежит не разум, а некое предвосхищение, основанное на неоднократном моделировании подобной ситуации в прошлом. Это умозрительная структура, которая имеет способы и средства существования в самой себе. Через габитус мы можем выразить повседневную деятельность людей. Поняв габитус, можно понять мотивы действий индивидов, их интересы, склонности, методы деятельности: «Понять, что есть габитус, можно только при условии соотнесения социальных условий, в которых он формировался (производя при этом условия своего формирования), с социальными условиями, в которых он был “приведен в действие”, т. е. необходимо провести научную работу по установлению связи между двумя состояниями социального мира, которые реализуются габитусом, устанавливающим эту связь посредством практики и в практике» [Там же, 109]. Этим обусловливается основополагающая роль габитуса в структурах социальности.
Бурдье представлял свою теорию как некий «генетический структурализм»: «Анализ объективных структур — структур различных полей — неотделим от анализа генезиса ментальных структур внутри биологических индивидов, которые являются в некоторой степени продуктом инкорпорации социальных структур и анализа генезиса самих этих социальных структур: социальное пространство и группы, которые в нем распределяются, являются продуктом исторической борьбы (в которую агенты вовлекаются в зависимости от их позиции в социальном пространстве и от ментальных структур, через которые они воспринимают это пространство)» [7, 28]. Таким образом, габитус выступает мезоуровнем, к которому сводятся как макроструктуры (системы интериоризованных структур, общие для групп людей схемы восприятия), так и микроструктуры (индивидуальные системы диспозиций). Бурдье исходит из следующего теоретического принципа: нельзя свести социальное существование к моделям, схемам, которые создаются «на его основе». Понятие поля как структуры направлено на установление связи между субъективными ожиданиями человека и объективными возможностями. Основополагающим звеном в существовании полей является борьба людей за признание. Бурдье дополняет веберовский концепт воли как структурирующего фактора такими понятиями, как «честь», «репутация», «престиж», «стратегия» и т. д.
У Э. Гидденса пропасть между макро- и микроуровнями преодолевается через разработанную им концепцию дуальности структуры. Субъектов и структуру нельзя рассматривать как независимые друг от друга категории. Нельзя говорить о дуализме субъекта и структуры. Правильнее вести речь о дуальности (двуединстве): «В соответствии с представлениями о дуальности структуры структуральные свойства социальной системы выступают и как средства производства социальной жизни в качестве продолжающейся деятельности, и одновременно как результаты, производимые и воспроизводимые этой деятельностью. Структура не является чем-то “внешним” по отношению к индивидам: будучи своего рода “отпечатками” в их памяти и проявляясь в социальной практике, она представляется скорее “внутренней”, нежели внешней (как это считал Дюркгейм) по отношению к их деятельности. Структуру нельзя отождествлять с принуждением, она всегда как ограничивает, так и создает возможности для действия» [12, 70].
Гидденс различает понятия «структура» (некий общий термин), «структуры» (во множественном числе), «структуральные свойства социальных систем», «структуральные принципы». Традиционно структура рассматривалась как некий каркас, набор констант, наиболее устойчивых аспектов социальных систем. Гидденс не отходит от этого принципа, но к социальным правилам (действующим в рамках структуры) добавляет и ресурсы, способствующие производству/воспроизводству социальных институтов (как наиболее стабильных черт социальной жизни). Данные ряды правил и ресурсов и представляют собой структуры (во множественном числе). Под структуральными свойствами Гидденс подразумевает институционализированные характеристики социальных систем, фиксируемые во времени и пространстве. Социальные системы, в отличие от структуры, существуют в виде воспроизводимых во времени и пространстве ситуативных действий акторов. Структура же существует вне времени и пространства, проявляется в памяти индивидов в качестве отпечатков социальной практики.
Одна из характеристик структуры — отсутствие субъекта. Вместо понятия субъекта Гидденс прибегает к определению самости (в этом он наследует традиции американского интеракционизма): «Под “субъектом деятельности” (agent или actor) мы понимаем личность, соотнесенную с телом, которое имеет пространственно-временные характеристики. Вместе с тем “самость” не есть самостоятельный мини-субъект действия, “функционирующий” внутри индивида. “Самость” представляет собой сумму тех форм вспоминания, посредством которых человек осознает, “что” стоит у истоков его деятельности. Таким образом, субъект сам наделяет свою “самость” свойствами деятельности. Именно поэтому “самость”, тело и память тесно взаимосвязаны» [Там же, 100].
Как и у Бурдье, важное место в концепции Гидденса отводится исследованию повседневности. Повседневность переплетается с пространственно-временными перемещениями актора. Рутина является доминирующей формой повседневной социальной активности. Она тесно связана с чувством тревожности, ответ на которое зачастую и представляет собой действие. Рутина является и важной составляющей социальных институтов, которые являются подлинно социальными лишь при условии своего непрерывного воспроизводства. Через обращение к повседневности можно проанализировать и социальные позиции, занимаемые акторами.
Акторы расположены («зонированы») во времени и пространстве, постоянно передвигаются по этим осям. Кроме того, они «зонированы» и относительно друг друга. Пространственно-временное измерение предполагает понятие социальной позиции: «…социальные позиции представляют собой специфические пересечения сигнификации, господства и легитимации, имеющие отношения к типизации субъектов деятельности. Социальная позиция подразумевает определение “идентичности” в рамках системы социальных связей и взаимоотношений; идентичности как “категории”, к которой относится ряд специфических нормативных санкций» [12, 141]. Позицию Гидденс истолковывает как «позиционирование». Здесь важна роль контекста или обстоятельств взаимодействия. Под контекстом Гидденсом подразумеваются: а) пространственно-временные границы, б) соприсутствие акторов, в) их осведомленность и использование имеющихся знаний для воздействия или контроля над взаимодействием. Актор обладает достаточным количеством знаний о контексте, в котором ему приходится действовать, и о последствиях, к которым может привести его деятельность. Действия акторов цикличны, они постоянно воспроизводятся акторами.
Традиции теорий структурации во многом продолжает социально-топологический подход. Если для Бурдье и Гидденса мезоуровнем структурирования социальности выступали соответственно «габитус», «рутина», то в социальной топологии взгляд исследователя обращается на телесные техники. В основе социальной топологии лежит тезис о том, что большинство окружающих нас форм социальности являются порождением человеческого тела: «социальные отношения, взятые в действительном приближении, суть не что иное, как телесные взаимодействия индивидов в определенных местах социальности» [2, 46]. Социальность оказывается обусловленной множественностью различных
11-09-2015, 00:48