Старообрядческие общества Урала в 1917–1921 гг.*
Ю. В. Боровик
В первые месяцы после Февральской революции 1917 г. общество «обновленной» России охватила эйфория. Поддержку Временному правительству выражали многие бывшие подданные империи. Лояльность к новой власти выказывалась и старообрядцами. Особенно распространенным было направление приветствий от упомянутых в предыдущей главе политических собраний, а также от отдельных старообрядческих обществ. Например, из Екатеринбурга «искренний привет водителям российского освободительного движения» был послан Успенской общиной: «Часовенное старообрядчество, как и весь русский народ, переживает восторг освобождения дорогой Родины от гнета прежней власти и молит Бога о ниспослании России внутреннего мира, благоденствия и даровании победы над внешним врагом» [Привет старообрядцев, 1917]. Подобная же телеграмма была отправлена Белокриницкой общиной г. Уральска [Уральск, 1917, 341]. Екатеринбургские «австрийцы» в одной из местных газет поместили горячее воззвание: «Дорогие братья! Встаньте, соберемся вместе… Будем приветствовать обещавшихся нам устраивать лучшую жизнь и благословим их нашими молитвами…» [Старообрядцам, 1917]. В столь стремительном переходе от выражения верноподданнических чувств императору к пламенным приветствиям Временному правительству (фактически сменилось лишь наименование адресата) можно увидеть не только желание выразить эмоции, но и тактический расчет: организаторы съездов и председатели общин, т. е. светские лидеры старообрядческих обществ, знали, насколько важна благосклонность власти, и старались не упускать возможность заручиться ее поддержкой. Подвигнуть съезд или собрание общины к решению отправить послание в адрес правительства весной 1917 г. не составляло большого труда. Настроения старообрядцев не отличались от настроений царящих в то время в обществе в целом: с новой властью люди связывали надежды на быстрое преодоление всех трудностей.
Однако мираж быстрых перемен к лучшему растаял довольно скоро. Признаки нарастающего экономического кризиса проявились в том числе и в сферах, лежащих в основе хозяйственно-конфессиональных связей старообрядцев горно-заводской зоны, – торговле и промыслах. Одним из первых ярких свидетельств разлада в торговой сфере Уральского региона стала Ирбитская ярмарка 1917 г. По словам очевидца, открывшееся 25 января ежегодное «всероссийское торжище» на этот раз ничем не напоминало прежнюю ярмарку, на главной улице – «тихо, пусто, сонно». Количество участников было минимальным. Из екатеринбургских купцов почти никто не приехал – было нечего везти. Даже по сравнению с предыдущим 1916-м г., товарооборот ярмарки уменьшился до «микроскопических» размеров [см.: Ирбит, 1917; Открытие Ирбитской ярмарки, 1917].
Судя по опубликованным в последние годы документам, Временное правительство во многом оказалось заложником ситуации, порожденной в условиях войны зависимостью обеспечения армии и городского населения от текущего сельскохозяйственного производства. Опасность этого положения была очевидной еще в 1915 г. Тогда же в спешном порядке предпринимались попытки создать систему государственного регулирования продовольственного снабжения. Среди мер, которые должны были устранить нехватку товаров, было введение 9 сентября 1916 г. твердых цен на зерно и муку, закупаемых по распоряжению правительства, попытка министра земледелия 29 ноября 1916 г. провести хлебную разверстку силами местных продовольственных органов. Однако в условиях стремительной инфляции держатели хлеба отказывались продавать его по твердым ценам и бойкотировали разверстку. В итоге население городов оказалось под угрозой голода при наличии многомиллионных запасов хлеба в деревне. Курс Временного правительства, также направленный на установление хлебной монополии и твердых цен, мало способствовал налаживанию системы снабжения [см.: Продовольственная безопасность Урала, 2000, 8–9].
В условиях всевозрастающей нехватки продовольствия, во многих городах и заводах Среднего Урала комитеты общественной безопасности (КОБы) или Советы рабочих и солдатских депутатов стали проводить обыски на частных складах с целью выявления придерживаемых товаров. Екатеринбургским старообрядцам из торгово-промыслового сословия некоторую помощь могло оказать избрание в апреле 1917 г. в местный КОБ представителя от общества часовенных – Д. Н. Плешкова [см.: Представитель от старообрядчества, 1917]. Вероятно, благодаря этому старообрядческие деятели имели возможность не допускать прямого ущерба своим интересам. Однако даже теоретически представляется неправдоподобным подобное предположение в отношении другого представителя старообрядческой семьи – И. П. Тарасова, который вошел в состав того же КОБа, а в марте 1917 г. был введен в его следственную секцию [см.: Следственная секция, 1917]. 4 апреля 1917 г. он стал членом Екатеринбургского комитета эсеров и с тех пор часто председательствовал на собраниях местной организации этой партии [см.: Собрание социал-революционеров, 1917].
К контролю за тем, чтобы «дефицит» не уходил в другие местности, уездными продовольственными комитетами привлекалась и полиция: на улицах, ведущих к выезду из населенного пункта, проверяли все обозы, расспрашивая, где куплен и куда направляется товар. От последних мер страдали более крупные торговцы, чьи интересы и связи выходили за пределы одного города или уезда. Одним из немногих фигур подобного масштаба в часовенном согласии был Г. Г. Щербаков, имевший в Камышловском уезде Пермской губернии несколько паровых мельниц-крупчаток. Зимой 1917 г. он многократно штрафовался за продажу муки «лицам из Верхотурского и Ирбитского уездов по ценам, далеко превышающим установленные обывательским комитетом» [Камышлов, 1917]. Низкие закупочные цены, установленные властями, «в то время, когда все дорожает», вызывали нарекания и у большинства крестьян; отзвуки их недовольства прозвучали даже на съезде священников и мирян белокриницкого согласия в Очерском заводе Пермской губернии 4 мая 1917 г. [Епархиальные съезды, 1917, 467– 468].
В относительно благополучном положении находились мелкие кустарные производства, однако и они не обходились без трудностей. Например, старообрядцы – владельцы мастерских Екатеринбурга, Шарташа, Невьянска, играющие заметную роль на местном рынке кожи и изделий из нее, – еще в июле 1916 г. были напуганы постановлением министра торговли и промышленности, по которому право закупки кожевенного сырья на европейской части страны предоставлялось только губернским и уездным комитетам Всероссийского земского союза, направлявшим его заводам, работающим для нужд армии.
Кроме ощутимого экономического ущерба, ослаблению позиций крупных предпринимателей, в т. ч. и старообрядцев, способствовали стремительно углубляющиеся социальные противоречия, а также прогрессирующие в обществе стремления приписывать неудачи и беды проискам неких «темных сил», образ которых, будучи сначала весьма размытым, по мере обострения ситуации обретал все более конкретные (хотя и многоликие) воплощения. Одной из таких «ипостасей» в представлениях масс в конце концов стала буржуазия [см.: Поршнева, 2000]. Эти настроения в некоторой степени оказывали влияние на отношения в старообрядческом мире. В числе причин, по которым крестьяне-старообрядцы, и прежде имевшие претензии к компромиссным действиям торгово-промысловой верхушки, отказались поддержать «старообрядческую политическую программу», было ее несоответствие «настроенности всего старообрядчества, [поскольку] она выработана при участии наиболее имущих старообрядцев…» [Старообрядческий съезд, 1917].
Впоследствии в первую волну послеоктябрьской эмиграции старообрядцев с Урала вошло подавляющее большинство представителей торгово-промышленных кругов, уже получивших к тому времени представление о национализации. Это как раз те, кто были попечителями старообрядческих общин и играли видную роль в жизни местных обществ. Известно, что в 1919 г. с отступающей армией А. В. Колчака из Екатеринбурга и Челябинска уехали такие светские и духовные лидеры общин часовенного и белокриницкого согласий, как П. С. Мокрушин, В. О. Ульянов, П. С. Тяжелых, С. И. Соколов, А. Е. Калинин, П. К. Толстых, Л. М. Астраханцев, С. З. Заплатин, Г. Г. и Ф. Г. Щербаковы [УГААОСО, ф. 1, оп. 2, д. 32016, л. 105]. В последующее время некоторые из них эмигрировали за границу, кое-кто осел в Сибири и лишь единицы вернулись на родину. После этого «исхода» поддерживать славу Екатеринбурга как «корня часовенных… откуда оно берет жизненную силу в своем духовном развитии» [Белоглазов, 1916, 18] осталась более однообразная по социальному составу община.
В Уфе, где торговцы и промышленники из числа «австрийцев» летом 1917 г. сумели организовать обсуждение и поддержку «Политической программы старообрядцев» представителями большинства согласий губернии, через три года наблюдалась следующая картина. В белокриницкой общине из 60 прихожан Казанской церкви занимались торговлей только двое, остальные были служащими (3 человека), крестьянами (7), рабочими (9); более половины общины нигде не работали – это были женщины-домохозяйки (34) и инвалиды (5) [см.: Сергеев, 1997, 169].
Влияние экономических неурядиц революционного времени сказалось и на жизни старообрядцев сельскохозяйственного Зауралья. В 1917–1918 гг. в общинах часовенных Тобольской губернии развернулась полемика о приемлемости различных кооперативов. Детальная аргументация, выдвигаемая старообрядцами, которые были противниками артельных торговых объединений, приводится в сочинении крестьянина д. Жидки Ишимского уезда Сафона Лаптева «На союзы» (в 1919 г. не ранее 31 мая он ушел на Алтай, а затем в скит о. Саввы в Колыванской тайге, где был накрыт под именем Симеона. Впоследствии стал руководителем старообрядческих скитов, переместившихся к тому времени в Восточную Сибирь, написал еще несколько сочинений) [см.: Покровский, Зольникова, 2002, 239–277; Духовная литература староверов, 1999, 159–253, 676–679]. Сам автор впоследствии говорил, что работа «На союзы» написана в 1918 – начале 1919 г. Однако наблюдения, давшие пищу для раздумий, очевидно, могли быть сделаны как в более раннее, так и в более позднее время. Сочинение содержит доказательства идентичности предсказанной в Апокалипсисе Иоанна Богослова общности людей, принявших печать Антихриста, и активно учреждаемых «артелей союзных»: «…пророчество говорит, что никто же возможет ни купити, ни продати, токмо кто имеет начертание, или имя зверя. И в союзах тоже только может купить, кто носит имя союза, сиречь нарицается союзником. Зри, человече, сходство пророчества с событием… Преподобный Ефрем Сирин, предуведев, издалеча нам поведает, что в последнее время как хлеб, так и всякая вещь будет продаваться чрез печать Антихристову. А мы сей час налицо видим, что уже совсем расширяется диявольское действие, воздвигся союз, и в нем продают всякую вещь, но только тому, кто припишется к союзу…» [Духовная литература староверов, 1999, 161–162]. Таким образом, основным объектом критики автора является сфера «союзной» торговли (которую ведут кооперативные лавки, маслоделки и пр.), от которой «урон» праведному порядку наиболее очевиден. Во-первых, в состав союзов могут входить еретики и безбожники, а «обществующие» с ними «чрез сие распинают Христа»; во-вторых, в них торгуют по воскресеньям, в то время как по Писанию этот день должно посвящать Богу, а не работе: «…вот тут и является мерзость египетския работы, бесчестится день Господень» [Духовная литература староверов, 1999, 166]; в-третьих, среди прочих товаров в лавках продавались запрещаемые старообрядцами табак и водка.
Надо отметить, что кооперативное движение в Зауралье возникло еще в последнее десятилетие XIX в. По инициативе правительства в Сибирь, «чтобы местные люди не стали готовить плохого масла, которое могло бы повредить нашей торговле с иностранцами», были направлены инструкторы, которые следили за технологией производства на маслодельных заводах. Однако только этой деятельностью специалисты себя не ограничивали. Наблюдая, как «главная выгода от маслоделия достается купцам и другим предпринимателям и что иначе могло бы повернуться дело, если бы крестьяне, поставляющие молоко на завод, стали сами готовить масло», они начали способствовать устройству артелей [см. об этом: Каратыгин Е. 1903, 354]. Некоторые исследователи утверждают, к сожалению – без ссылки на документы, что задача организации артельных маслодельных заводов изначально ставилась Министерством земледелия и государственных имуществ перед командированными в Зауралье специалистами, каковым был и один из «родоначальников» местного кооперативного маслоделия В. Ф. Сокульский [см.: Еремеев, 1990, 59–60].
Среди несомненных выгод от создания артельных товариществ отмечалось вытеснение с рынка частных заводчиков («видя что им бороться с артелью трудно, продают ей свой завод, а сами уходят на новые места») и освобождение крестьян от «кабалы» купцов – через образование при артелях своеобразных потребительских лавок: «…мало-помалу артельщики стали уже нарочно закупать различные ходовые товары (керосин, чай, сахар, спички и даже ситцы), складывали их в особое помещение при заводе и понемногу распродавали своим же артельщикам или раздавали им в долг под молоко, но, конечно, цену ставили божескую, так как им не приходится наживать от самих же себя» [Каратыгин, 1903, 355]. Н. Д. Зольникова, разбирая указанное сочинение С. Лаптева, приводит данные из «Истории Сибири» [1968, 203] о бурном развитии крестьянского маслоделия в Тобольской губернии: в 1901 г. в Кургане была создана Организация содействия кооперативным формам развития маслоделия в Сибири, работа которой привела к созданию сотен артелей, охвативших более 50 тыс. (80 %) крестьянских хозяйств [см.: Покровский, Зольникова, 2002, 239–247]. Позднее размах кооперативного маслоделия стал поистине колоссальным, особенно когда продолжением Организации стало еще более крупное объединение – Союз сибирских маслодельных артелей, история которого началась в ноябре 1907 г., после того как 12 кооперативов Курганского уезда договорились о совместном сбыте своей продукции. К 1917 г. в Союз входило более 2 500 артелей и артельных лавок из семи губерний Урала, Сибири и Степного края, в том числе Тобольской и Оренбургской. Закупочные конторы Союза располагались в Москве, Владивостоке и Самарканде, имелось представительство даже в Лондоне, где были подписаны несколько договоренностей о товарообмене сельхозпродукцией с кооперативами Австралии и Новой Зеландии [см.: Десятилетие нашего союза, 1918, 2–4].
Примечательно, что до 1917 г. зауральские старообрядцы не подвергали сомнению приемлемость артельных объединений. В многочисленных соборных постановлениях поморского согласия 1906–1917 гг. – Колесовского (12 марта 1906 г.), Гагаринского (20 декабря 1912 г., 3 марта 1913 г.), Младодубровского (9 июня 1914 г., 14–15 июня 1915 г.), – нет ни одного упоминания о полемике вокруг кооперативной торговли и т. п. [см.: Древлехранилище ЛАИ УрГУ. V.204р/4052, л. 79 об.–83 об.; VI.152р/990; V.56р/1008; V.22р/641, л. 83–89 об.]. В с. Бродокалмакском Челябинского уезда Оренбургской губернии кредитное товарищество, созданное в 1911 г. тридцатью местными жителями, к 1 января 1917 г. объединяло уже 1 157 человек, причем заметных разногласий не вызывало: «…польза очевидна всем… общество ведет снабжение продовольствием, семенными хлебами, сахаром, солью, крупчаткой» [С. Бродокалмакское, 1917]. О том, что часовенные в Тобольской губернии также вступали в разного рода артели, говорит в своем сочинении и сам С. Лаптев: «Востали артели союзныя, и мы их любезно приемлем, а не осмотримся, ладно ли сие делаем» [Духовная литература староверов, 1999, 159]. Оренбургские, уфимские, пермские и тобольские миссионеры, наблюдающие за «раскольниками» в подведомственных им епархиях, также не отмечают признаков отрицательного отношения староверов к подобного рода товариществам [см.: ОЕВ, УЕВ, ПЕВ, ТЕВ за 1900–1917 гг.]. Считается, что в Зауралье в маслодельные кооперативы в качестве поставщиков молока для заводов входило до 80 % хозяйств [см.: Покровский, Зольникова, 2002, 247]. Журнал «Церковь» настаивал на том, что в Западной Сибири все общественные маслоделки («молоканки») являлись «продуктом самодеятельности» старообрядцев [Омск, 1909, 567], однако это, вероятно, все же следует считать преувеличением, поскольку С. Лаптев критикует артели и союзы в первую очередь за их «смешанный» состав, за то, что в них «обретаются различных сект еретики и безбожники, немцы и жиды» [Духовная литература староверов, 1999, 162].
В горно-заводской зоне на появившиеся приблизительно в то же время кредитные, ссудо-сберегательные и потребительские общества (Екатеринбургское общество рабочих и служащих торгово-промышленных и фабричных предприятий и кустарных мастерских известно с 1908 г.) старообрядцы смотрели совершенно спокойно, если не благожелательно. Например, в Старо-Уткинском заводе Красноуфимского уезда Пермской губернии лавка общества потребителей располагалась прямо в доме известных в часовенном согласии староверов-иконописцев Филатовых [Уральская икона, 1998, 328]. Редакция журнала «Уральский старообрядец», отвечая на вопросы читателей в 1916 г., уверенно обосновала допустимость даже для настоятеля общины исполнять должность кассира кредитного общества: «…цель товарищеской организации – помощь беднейшему населению. Так что ничего зазорного в этом нет» [Ответы редакции, 1916, 35–36]. Заметим все же, что в числе самых активных сотрудников редакции был начетчик А. Т. Кузнецов, не считающий предосудительным элементом «смешения» ни вступление в партию эсеров, ни объединение крестьян безотносительно их вероисповедания в союзы с целью ведения «правильной» борьбы за землю [Совет крестьянских депутатов, 1917]. С. Лаптев, в отличие от А. Т. Кузнецова, воспринимал сообщение с иноверными, членство в одной организации с ними как душепагубное отступление [см: Покровский, Зольникова, 2002, 247–248].
Вполне допустимо, что до определенного момента, а именно до появления во время Первой мировой войны острых проблем в сфере товарооборота и всевозрастающего давления властей на крестьян, сильных предубеждений к кооперативному движению не проявлялось, а существующие настроения против «смешения» не были основанием для противодействия. С. Я. Лаптев, чутко и критично воспринимавший окружающую действительность и рано пришедший к выводу о том, что в миру душу не спасти, в своем порицании торговой кооперации, возможно, не всегда находил поддержку даже в собственной семье, которая была достаточно зажиточной и, возможно, склонялась к участию в маслодельном кооперативе, поскольку проживала в районе, где они были распространенным явлением.
В сочинении С. Лаптева рассматриваются только торгово-производственные артели и нет упоминания о появившихся потребительских кооперативах, хотя они тоже по тем же критериям, что и маслоделки, вполне могли быть названы «антихристовыми» союзами. Рост подобных
29-04-2015, 02:27