Это было уже не баловство с сатирическими журнальчиками, а серьезный бизнес: капитал "Типографской компании" исчислялся сотнями тысяч рублей, а прибыль составляла от 40 до 80 тыс. рублей в год. Сочинениями, переводами, изданием и книготорговлей жили десятки людей (одних типографских рабочих было около сотни). Это был настоящий островок "печатного капитализма".
Однако подобное образование еще не могло не быть инородным телом в социально-экономической ткани общества. К тому же масонско-просветительско-филантропическая деятельность компании вызвала резкую реакцию со стороны императрицы: в 1791 г. прекратила существование "Типографская компания", в следующем году была закрыта типография Новикова, а сам он посажен в Шлиссельбург. Так закончился первый опыт превращения "высокой" литературы из предмета придворного досуга в профессионально-коммерческое предприятие.
Конечно, опыт Новикова еще никак нельзя назвать примером нормы для своего времени. "Нормальными" литераторами были люди типа Хераскова, Державина, Дмитриева - чиновники, занимающиеся сочинительством хотя уже и не по службе, но и не вместо службы.
Очень показателен один эпизод из биографии Г.Р. Державина. В 1770 г. гвардии сержант Державин решил закончить свой более чем двухлетний отпуск, который проводил в основном за карточной игрой, и отправился в столицу, но был по дороге задержан карантином (это был год чумы в Москве). Чтобы не сидеть без толку две недели, Державин попытался уговорить караульных,
"но как был у него один сундук с бумагами, то и находили его препятствием; он, чтобы избавиться от оного, сжег при караульных со всем тем, что в нем ни было, и, преобра-тя бумаги в пепел, принес на жертву Плутону все, что он во всю молодость свою через 20 почти лет намарал, как то: переводы с немецкого языка и свои собственные сочинения в прозе и стихах" [6].
Этот эпизод, описанный Державиным в мемуарах, чрезвычайно показателен: гвардейский сержант настолько легко относится к своим сочинениям, что не задумывается сжечь все написанное за 20 лет и еще неопубликованное (впервые Державин выступил в печати в 1773 г.). Представим себе для сравнения, что ровно 60 лет спустя Пушкин, который также рвался из Болдина в Москву на свадьбу и был задержан холерным карантином, взял бы, да и сжег все написанное начиная со времени поступления в Лицей (фактически, те же 20 лет) - при том, что ничего из этого еще не было опубликовано. Или хотя бы то, что было им написано за одну "Болдинскую осень" и что он вез с собой. Как-то это не очень представляется. И именно потому, что Пушкин был в первую очередь "сочинителем", а Державин - унтер-офицером.
Впрочем, в самом конце XVIII в. ситуация все же начала меняться. Н.М. Карамзин - сын отставного капитана и симбирского помещика, был записан в полк, как водится, чуть ли не с рождения. Однако, прослужив на действительной службе всего три года (1782-1784 гг.), он предпочел выйти в отставку гвардейским поручиком и начал работать у Новикова. Затем попробовал издавать "Московский журнал", но у него, как водится, оказалось не более 300 подписчиков, занимался переводами, осуществлял другие издания (альманахи "Аониды", "Аглая"), работал в "Московских ведомостях", но все это давало столь незначительный доход, что в 1798 г. в письме к Дмитриеву он характеризовал рыночную ситуацию так: "Русская литература ходит по миру с сумой и с иконой: худая пожива с нею" [7]. Правда, со временем слог и тематика его повестей, рассчитанных на широкого читателя, т.е. не только на чиновничество и поместное дворянство, но и на определенную часть грамотных купцов, приказных и мещан, принесли Карамзину известность даже в том "обществе", где раньше ценились только чины и близость к двору. Ф.Ф. Вигель вспоминал: "В тогдашнее еще чинопочитательное время было даже несколько странно видеть стариков-вельмож, почти как с равным, в обхождении с тридцатилетним поручиком" [8]. Однако известность известностью, но нужно же еще на что-то жить. Карамзин затевает издание "Вестника Европы" (1802-1803 гг.) - журнала, "который составлял его доход и был необходим для семейства" [9]. Но доход этот опять оставлял желать лучшего, так что в конце концов Карамзин бросил вольные литераторские хлеба и поступил на службу - в 1803 г. Александр I назначил его придворным историографом. "Историю государства Российского" он писал до самой своей смерти, и это было, опять-таки, службой. Во дворце еще не оскудевала рука дающего - вступив на престол, Николай I назначил Карамзину и его детям поистине царскую пенсию в 50 тыс. рублей (правда, Карамзин умер спустя неделю после этого указа, но его семья пользовалась императорской щедростью).
Не будем подробно разбирать перипетии литературного процесса 1800-Х-1810-Х годов: борьбу "шишковистов" с "карамзинистами", "Беседы" - с "Арзамасом", быт литературных салонов и т.д. Все, что происходило в это время, безусловно, привлекало внимание довольно широких кругов образованного общества к литературе и литераторам, но решительных сдвигов еще не было: А.С. Шишков, П.А. Ширинский-Шихматов, Д.И. Хвостов, П.А. Вяземский, Д.Н. Блудов, В.А. Жуковский - все они служили, имели те или иные чины и занимались литературой либо в отставке, либо между службой, либо прямо по службе. Конечно, люди этого типа уже несколько отличались от придворных стихотворцев прежних царствований, но литература по-прежнему не являлась для них "делом жизни".
Лучше взглянем на следующую эпоху, т.е. период 20-х - 30-х гг. XIX в., и обратимся сразу к фигуре Александра Сергеевича Пушкина. Пушкин был потомственным дворянином, чей род восходил к временам Александра Невского и даже еще более ранним и семья его входила в состав тысячи с небольшим богатейших дворянских фамилий страны (более, чем тысячей душ, владели лишь около I тыс. помещиков, т.е. примерно 1% от их общего количества). Правда, Сергей Львович хозяином был никудышным, души закладывались и перезакладывались, и в 1834 г. дело дошло до описи имения, которое должны были продать за долги.
Надо сказать, что сам Александр Сергеевич, по сути дела, помещиком не был - он имел 220 душ в распоряжении, но не в собственности (он мог закладывать эти души, но не имел права продать их при жизни отца), оброчных денег, кажется, не получал, хозяйством занялся не по своей воле и лишь в последние годы жизни и больше заботился о содержании отца, сестры и брата, чем о собственных доходах с имений. Но, с другой стороны, верно и противоположное - Пушкин был помещиком, внуком, сыном, племянником, братом помещиков, и если бы его отец умер раньше 1837 г., получил бы не менее 500 душ и 2000 десятин. Юридически, фактически и в глазах окружающих он являлся потенциальным наследником крупного имения, сыном одного из крупнейших душевладельцев страны.
Но, несмотря на это, Пушкин жил на свои сочинения - фактически, он был одним из первых профессиональных литераторов. Точнее, профессиональные литераторы, жившие за счет своих сочинений, были и до него, и при нем - но это были производители литературы массового спроса, "лубочной". Об одном из таких рыночных писателей, А.А. Орлове, Пушкин сам говорит в своей иронической полемике с Булгариным - этот Орлов за один год выпустил три книжицы общим тиражом более 5000 экз. Однако Орлову книгопродавцы платили по 20 рублей за рукопись; что же касается Пушкина, то здесь речь шла о совсем других деньгах.
За первое издание "Кавказского пленника" (1822 г.) Пушкин получил 500 руб.; деньги, конечно, небольшие, но все его жалование составляло тогда 700 руб. в год. Гонорар Пушкина за "Бахчисарайский фонтан" (1824 г.) составил уже 3000 руб. - деньги уже весьма серьезные; дальше гонорары росли еще быстрее - если первое издание "Кавказского пленника" принесло 500 руб., то за второе издание в 1824 г. давали уже 3000 руб. В 1827 г. Пушкину уже платили по 10 руб. за строку, за "Бориса Годунова" он получил 10 тыс. руб., а в целом его литературные доходы составляли 20 тыс. руб. в год. В 1830 г. Плетнев подготовил ему контракт на 4 года со Смирдиным: Пушкин давал последнему право на продажу своих прежде опубликованных сочинений (за исключением "Руслана и Людмилы" и "Кавказского пленника") и получал за это по 7200 руб. в год (Плетнев писал Пушкину: "в продолжение четырех лет (начиная с 1 мая 1830 года) каждый месяц ты будешь получать от меня постоянного дохода по шести сот рублей, хотя бы в эти четыре года ты не стишка не напечатал нового: будешь кормиться все старыми крохами" [10]).
Пушкин входит во все детали писательского ремесла: его заботит ситуация на рынке, волнует, как скажутся на объеме продаж критические журнальные рецензии на его произведения. Он ругается в письме к брату на своих друзей и почитателей, которые вольно или невольно распространяют "Бахчисарайский фонтан" в списках, что подрывает сбыт печатного издания: "Остается узнать, раскупится ли хоть один экземпляр печатный - теми, у которых есть полные рукописи" [11]. За то же самое Пушкин ругает и самого брата: "Я отослал тебе мои рукописи в марте - они еще не собраны, не цензированы - ты читаешь их своим приятелям до тех пор, что они наизусть передают их московской публике, Благодарю" [12]. Он заводит тяжбу с неким Ольдекопом, который "без моего согласия и ведома, перепечатал стихотворение мое «Кавказский пленник» и тем лишил меня невозвратно выгод второго издания" [13]. Он пишет "Евгения Онегина" по главам, издает и переиздает каждую главу отдельно (только за одну главу "Онегина" он получил 5000 рублей), затем лишь выпускает издание целиком; Пушкин получает доход с каждого переиздания и весьма тщательно продумывает рыночную стратегию с каждым новым изданием. Например, он пишет Плетневу по поводу издания "Повестей Белкина": "Я такого мнения, что эти повести могут доставить нам 10 000" [14], и дает калькуляцию расхода и прихода. В другом письме Пушкин дает подробные указания, как увеличить листаж, какую назначить отпускную цену и как добиться лучшей раскупаемости:
"Правила, коим будем руководствоваться при издании, следующие:
1) Как можно более оставлять белых мест и как можно шире расставлять строки.
2) На странице помещать не более 18-ти строк.
3) Имена печатать полные, напр., Иван Иванович Иванов, а не И. Ив. Ив - в. Тоже и об городах и деревнях.
4) Числа (кроме годов) печатать буквами.
...6) Смирдину шепнуть мое имя, с тем чтоб он перешепнул покупателям.
7) С почтеннейшей публики брать по 7-ми рублей вместо 10-ти -ибо нынче времена тяжелые, рекрутский набор и карантины" [15].
На свои литературные труды Пушкин возлагает большие надежды. Он рассчитывает получить от "Истории Пугачевского бунта" от 30 до 50 тыс. руб. Затевая в 1836 г. издание "Современника", он отказывается от 15 тыс. руб. в год, которые ему предлагает Сенковский через Смирдина за то, чтобы он отступился от своего предприятия и остался сотрудником "Библиотеки для чтения", и рассчитывает получить много больше: "Вижу, что непременно нужно иметь мне 80 000 доходу. И буду их иметь. Не даром же пустился в журнальную спекуляцию..." [16]. Здесь он, конечно, слегка переоценивал свои возможности - "Пугачев" расходился плохо, да и с "Современником" дела пошли не лучше. Впрочем, как знать, что из этого могло бы выйти в дальнейшем, если бы Пушкин не погиб на дуэли.
Собственное профессиональное занятие литературным трудом, зарабатывание денег посредством продажи своих сочинений являлось для Пушкина предметом постоянной и весьма интенсивной рефлексии. Он, конечно, понимал, что для значительной части дворянства писательство все еще выглядело ремеслом, презренной работой на продажу, за деньги, но, как умный человек, не собирался скрывать или как-то затушевывать тот факт, что он занимается именно этим, и потому в своих письмах (особенно 20-х гг.) постоянно кокетничает наигранным тоном или эпатирует своих адресатов шокирующими заявлениями. Вот лишь несколько цитат:
Н.И. Гречу, 1821 г.: "Хотел бы я прислать вам отрывок из моего Кавказского Пленника, да лень переписывать. Хотите ли вы у меня купить весь кусок поэмы, длиною в 800 стихов: стих шириною 4 стопы; разрезано на две песни. Дешево отдам, чтобы товар не залежался" [17].
П.А. Вяземскому, 1822 г.: "...Должно смотреть на поэзию, с позволения сказать, как на ремесло. ...Аристократические предубеждения пристали тебе, но не мне, на конченную свою поэму я смотрю, как сапожник на пару своих сапог, и продаю с барышом" [18].
Л.С. Пушкину, 1824 г.: "...Я пел, как булочник печет, портной шьет, Козлов пишет, лекарь морит - за деньги, за деньги, за деньги -таков я в наготе моего цинизма" [19].
Л.С. Пушкину, 1824 г.: "Христом Богом прошу скорее вытащить «Онегина» из-под цензуры - слава г.... - деньги нужны. Долго не торгуйся за стихи - режь, рви, кромсай хоть все 54 строфы, но денег, - ради Бога, денег!" [20].
П.А. Вяземскому, 1824 г.: ".. .Уплачу старые долги и засяду за новую поэму. Благо, я не принадлежу к нашим писателям XVIII века: я пишу для себя, а печатаю для денег, а ничуть не для улыбки прекрасного пола" [21].
А.И. Казначееву, 1824 г.: "Ради Бога, не думайте, чтоб я смотрел на стихотворство с детским тщеславием рифмача или как на отдохновение чувствительного человека; оно просто мое ремесло, отрасль честной промышленности, доставляющая мне пропитание и домашнюю независимость" [22].
С.А. Соболевскому, 1827 г.: "...Да еще говорят: он богат, чорт ли ему в деньгах. Положим так, но я богат через мою торговлю стишистую, а не прадедовскими вотчинами, находящимися в руках Сергея Львовича" [23].
В последнем, как мы убедились, Пушкин был прав: основным источником его доходов являлись не поместья и не служба, а литературный труд, работа на книжно-журнальный рынок. Не всегда на этом рынке он чувствовал себя достаточно уверенно, не всегда мог состязаться с такими профессионалами (в прямом значении этого слова: профессионал - человек, зарабатывающий на жизнь продажей своих продуктов или услуг), как Н.А. Полевой, О.И. Сенковский, Н.И. Греч, Ф.В. Булгарин и другие, что порой вызывало у Пушкина горькие сентенции типа: "Было время, литература была благородное, аристократическое поприще. Ныне это вшивый рынок" [24].
Ему, потомственному дворянину с многовековой родословной, с его поместьями и предками в генеральских чинах, не очень уютно на этом "вшивом рынке", и сквозь призму этого ощущения он смотрит на всю российскую высокую словесность в целом. Пушкин пишет А.А. Бестужеву:
"У нас писатели взяты из высшего класса общества. Аристократическая гордость сливается у них с авторским самолюбием; мы не хотим быть по-кровительствуемы равными - вот чего подлец Воронцов не понимает. Он воображает, что русский поэт явится в его передней с посвящением или одою, а тот является с требованием на уважение, как шестисотлетний дворянин. Дьявольская разница" [25].
Ту же тему он варьирует и в письме К.Ф. Рылееву:
"Ты сердишься за то, что я чванюсь 600-летним дворянством (NB, мое дворянство старше). Как же ты не видишь, что дух нашей словесности отчасти зависит от сословия писателей? Мы не можем подносить наших сочинений вельможам, ибо по своему рождению почитаем себя равным им. Отселе гордость etc. Не должно русских писателей судить как иностранных. Там пишут для денег, а у нас (кроме меня) из тщеславия. Там стихами живут, а у нас гр. Хвостов прожился на них. Там есть нечего - так пиши книгу, а у нас есть нечего -так служи, да не сочиняй" [26].
Ту же тему и почти в тех же самых словах он вновь затрагивает в "Путешествии из Москвы в Петербург": русский писатель - дворянин, он не может искать патронажа
"и подносить свои сочинения вельможе или богачу, в надежде получить от него 500 рублей или перстень, украшенный драгоценными каменьями" [27].
Однако еще полувеком раньше упражнявшиеся в сочинительстве люди, будь они даже хороших родов, и служили, и оды писали, и искали расположения фаворитов, и дареными золотыми табакерками хвалились (а случалось, что и в ломбард их закладывали). Видимо, должна быть и еще какая-то причина, кроме дворянского гонора - и она, действительно, есть:
"К тому ж с некоторых пор литература стала у нас ремесло выгодное, - пишет Пушкин, - и публика в состоянии дать более денег, нежели его сиятельство такой-то или его высокопревосходительство такой-то" [28].
Пушкин понимает, что даже приглашение его к двору есть следствие его литературной известности в обществе, а не наоборот, как то бывало за век до этого. Он ощущает и понимает, что сочинительство отныне дает авторитет, влияние, уважение, оно не только приносит хорошие деньги - оно дает власть, дает независимость и статус, каковых не обеспечивают ни знатность, ни чиновность, ни богатство сами по себе. "Обществ" было уже два: высшее придворное общество, для которого Пушкин - чин IX класса, камер-юнкер и пописывающий русские стишки рифмоплет, и "второе общество" - чиновники, офицеры, студенты, купцы, художники, актеры и т.п., - для которого Пушкин - национальный гений. Литераторы прежних времен работали полностью или преимущественно на "первое" общество, так как никакого другого еще не было, а вот Пушкин писал уже не только для высшего, но и для "второго" общества - это и был его рынок и основание его независимости.
Естественно, что не один он зарабатывал на жизнь таким способом: успехи в развитии школьного образования сделали рынок чрезвычайно емким. Теперь только в двух столицах сотни людей зарабатывают здесь неплохие деньги. Гонорары в 30-е годы стали очень приличными: Денис Давыдов получал в "Библиотеке для чтения" по 300 рублей за печатный лист, сам Пушкин, собирая материал для "Современника", платил авторам по 200 рублей за лист.
Что такое 200 или 300 рублей ассигнациями в 1836 г.?
На
уральских частных заводах подмастерья в это время зарабатывали от 50 до 115 рублей
в год; в столице младший мастеровой получал 72 рубля в год, старший мастеровой
второго разряда - 120-130 рублей в год; учитель рисования в уездном училище
получал жалование 200 рублей в год; канцелярист в университете или управлении
учебного
3-11-2013, 01:39