Торжественно-величественный ритм начала стихотворения переходит во вторую строфу, в которой в соответствии с традицией поэт вспоминает о делах умершего:
Воин, пред коим многие пали
стены, хоть меч был вражьих тупей,
блеском маневра о Ганнибале
напоминавший средь волжских степей.
Кончивший дни свои глухо в опале,
как Велизарий или Помпей.
Упоминание имени Жукова в ряду величайших полководцев, равно как и соответствие стихотворения Бродского знаменитому “Снигирю”, написанному Державиным на смерть Суворова, тоже дань уважения маршалу. Все обвинения, которые после опалы Жукова щедро раздавались в его адрес (что не щадил своих солдат, что “пролил крови солдатской в землю чужую”), Бродский воспринимает с позиций маршала, а не его оппонентов. Не нам, смертным, судить этого человека, только на высшем совете могут предъявить ему претензии те, кто был вместе с ним, проливал кровь, прилагал “десницу” “к правому делу в бою” и отстоял независимость родины.
Ответ, который в воображении поэта дает маршал: “Я воевал”, если не оправдывает, то объясняет его позицию. И этого объяснения Бродскому вполне достаточно, потому что в следующей строфе стихотворения вновь звучит скорбь об умершем:
К правому делу Жуков десницы
больше уже не приложит в бою.
Спи! У истории русской страницы
хватит для тех, кто в пехотном строю
смело входили в чужие столицы,
но возвращались в страхе в свою.
Несмотря на все свои регалии, маршал Жуков был одним из многих воинов, и вряд ли при возвращении “в свою” столицу чувство страха обходило его стороной. Но история судит людей не по чувствам, а по делам, и эти дела “родину спасшего” заставляют Бродского громко, “вслух” на весь мир произносить в его адрес слова восхищения и уважения, несмотря на то что в условиях эмиграции подобные оценки с его стороны вряд ли могли быть восприняты с одобрением. Однако никакие соображения личного характера или размышления о том, что стихотворение явится не более чем “жалкой лептой” по сравнению с делами умершего и что его, как прах полководца 5, рано или поздно “поглотит алчная Лета” забвения, не могут остановить поэта.
Маршал! поглотит алчная Лета
эти слова и твои прахоря.
Все же прими их — жалкая лепта
родину спасшему, вслух говоря.
Бей, барабан, и, военная флейта,
Громко свисти на манер снегиря.
“На смерть Жукова” заканчивается образами “флейты” и “снегиря”, которыми Державин начинает написанное на смерть Суворова стихотворение. Надо отметить, что сам настрой последних строк стихотворения Бродского не только продолжает тему, начатую в “Снигире”, но и выводит ее на качественно новый уровень — противостоит унынию и тоске, которые присутствуют у Державина. Сравните:
Нет теперь мужа в свете столь славна:
Полно петь песню военну, снигирь!
Бранна музыка днесь не забавна,
Слышен отвсюду томный вой лир;
Львинова сердца, крыльев орлиных.
Нет уже с нами! — что воевать?
Если в стихотворении Державина за риторическим вопросом “что воевать?” прочитывается чувство растерянности, то у Бродского стихотворение заканчивается приподнято уверенным восклицанием: “Бей, барабан, и, военная флейта, / громко свисти на манер снегиря”.
Бей, барабан, хотя мне и не дано его услышать, — бей, потому что со смертью маршала не закончится история Российского государства, не исчезнет желание побеждать, не утратятся традиции военного искусства, точно так же как много лет назад этого не произошло после смерти Суворова, несмотря на все опасения.
Стихотворение “На смерть Жукова” не самое трудное для анализа. Чувства и мысли поэта выражены в нем ясно — пожалуй, даже слишком ясно, что, вероятно, и вызывало раздражение у некоторых читателей и критиков. Повлияло ли это на творчество поэта? Ни в коей степени. Не изменилось и его отношение к России.
Находясь в эмиграции, являясь гражданином другого государства, Бродский сохранил свою внутреннюю позицию, оценивая происходящие события с “российской” точки зрения. Его друзья в Америке вспоминают:
“Когда в декабре 81-го генерал Ярузельский ввел военное положение в Польше, Бродский обмолвился: „Это не наши танки, а ваши банки”: по его мнению, Запад боялся, что если коммунистический режим в Варшаве рухнет, то некому будет выплачивать колоссальный польский внешний долг” 11.
Поэт в России — это трибун, духовный лидер, и даже камерные лирические стихотворения несут в себе отпечаток гражданской позиции автора. Вспоминая об Ахматовой, Бродский писал:
“Ее „гражданственные” стихи органично вливались в общий лирический поток, где „мы” практически не отличалось от „я”, употреблявшегося чаще и с большим эмоциональным накалом. Перекрываясь в значении, оба местоимения выигрывали в точности. Имя лирическому потоку было любовь, и об эпохе и Родине она писала почти с неуместной интимностью, а стихи о страсти обретали эпическое звучание, расширяя русло потока” (“Скорбная муза”, 1982).
Не только “На смерть Жукова”, но и вся гражданская лирика Бродского наследует традиции русской классической литературы, в ней выражается позиция поэта — патриота своего отечества. Представление о себе как о части общности “мы” присутствует во многих стихотворениях Бродского. Сравните отрывок из стихотворения “В разгар холодной войны” (1994):
Всюду — жертвы барометра. Не дожидаясь залпа,
царства рушатся сами, красное на исходе.
Мы все теперь за границей, и, если завтра
война, я куплю бескозырку, чтоб не служить в пехоте.
“Мы все теперь за границей”, не только он, Бродский, но и те, кто оставались в России, получили возможность выбора после того, как “красный” период истории закончился.
1994 год, когда стихотворение было написано, сопровождался принципиально важными событиями в истории Российского государства. В этом году на территории страны была завершена приватизация, приступило к работе новое Федеральное собрание, был принят меморандум о гражданском мире и общественном согласии. В июне 1994 года между Россией и Европейским сообществом было подписано экономическое соглашение, а в декабре 1994 года федеральные войска вошли на территорию Чечни.
Слова из популярной песни “Если завтра война, если завтра в поход”, которые приводит в стихотворении Бродский, можно отнести не только к изменению внутренней, но и внешней ситуации для России: в 1994 году ряд бывших социалистических стран, а также страны Балтии (Литва, Латвия, Эстония) высказали намерение вступить в НАТО. Не этими ли событиями продиктовано название стихотворения Бродского “В разгар холодной войны”? Партнеры по “холодной войне” стали другими, но по сути для России ничего не изменилось.
Рассмотрим еще одно стихотворение Бродского “Подражание Горацию”, которое было написано приблизительно в 1993 году.
Судя по стихотворениям, которые относятся к этому времени (“Памяти Клиффорда Брауна”, “Письмо в академию”, “Михаилу Барышникову”, “Надпись на книге”, “Новая Англия”), 1993 год стал одним из самых трагических в жизни Бродского. Однако мрачное восприятие поэтом своей судьбы никак не отразилось на его политических и гражданских взглядах. Стихотворение начинается с обращения:
Лети по воле волн, кораблик.
Твой парус похож на помятый рублик.
Из трюма доносится визг республик.
Скрипят борта.
Название “Подражание Горацию” никого не может ввести в заблуждение: летящий по волнам “кораблик”, чей парус похож на “помятый рублик”, а кормщиком является “Боря”, однозначно соотносится с Россией. На пути к морю этот “кораблик” поджидают опасности, но поэт выражает уверенность в том, что все они будут благополучно преодолены.
В напутственном слове, обращенном к своей стране, Бродский пытается не столько предостеречь, сколько ободрить ее: “Лети, кораблик, не бойся бури”; “Лети, кораблик! не бойся острых / скал”. В последнем предложении поэт говорит о том, что продвижение ее на пути к “подлинно постоянной демократии” не будет гладким, но только так можно обрести свободу — “стать частью морю”: “Но ты, кораблик, чей кормщик Боря, / не отличай горизонт от горя. / Лети по волнам стать частью моря, / лети, лети”. В этом предложении “кораблик” можно заменить на “Россию” без ущерба для смысла и размера стихотворения.
* * *
Вопрос о гражданской позиции поэта-эмигранта чрезвычайно сложен и вряд ли может иметь однозначное решение. К тому же представления, которые уже сложились о Бродском и его творчестве в эмиграции, не так просто изменить или поколебать, потому что они имеют давние корни и объективные причины для существования.
Андрей Битов как-то сказал: “Эмиграция — это оскорбление человеческого достоинства на всю жизнь”. Каждый переживает это оскорбление по-своему, неизменным остается одно — болезненное отношение к тому, что произошло, и вполне естественная обида. “Ну как там в России, по-прежнему плохо, да?” — по словам Битова, этот вопрос нередко можно услышать в эмигрантской аудитории. Оказавшись выброшенным за пределы круга, к которому привык, человек пытается, часто даже не осознавая того, исправить допущенную несправедливость, получить хотя бы косвенное подтверждение, что “там” после его отъезда ничто не может измениться к лучшему.
Может быть, поэтому и за границей, и в России 12 так непоколебимы стереотипы восприятия личности Бродского и так охотно поддерживаются мифы о недоброжелательном и даже пренебрежительном отношении поэта к стране, из которой он вынужден был уехать. Стихотворные же тексты свидетельствуют совсем о другом.
Находясь в эмиграции, Бродский с повышенным вниманием и крайне эмоционально воспринимал все, что происходило в России — радовался успехам и болезненно переживал неудачи. Отъезд не повлиял на взгляды поэта, а значит, хотим мы этого или не хотим, нравится это кому-то или не нравится, в своих произведениях лишенный российского гражданства Бродский оставался гражданином той страны, которую он покинул.
Список литературы
1 Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М.: Независимая газета, 2000. С. 54.
2 Там же. С. 54–55.
3 Лотман М. На смерть Жукова (1974). В сб.: Как работает стихотворение Бродского. Ред. Л. Лосев, В. Полухина. М.: НЛО, 2002. С. 65.
4 Там же.
5 Там же. С. 67.
6 Там же. С. 75.
7 Бухаркин П. Е. Судьбы Петербургского текста русской литературы // Мир русского слова. 2003. № 1 (14). С. 87. О Петербургском тексте см. также: Топоров В. Н. Петербургский текст русской литературы (Введение в тему). В кн.: Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. М., 1995.
8 Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М.: Независимая газета, 2000. С. 19.
9 Лотман М. На смерть Жукова (1974). В сб.: Как работает стихотворение Бродского. Ред. Л. Лосев, В. Полухина. М.: НЛО, 2002. С. 66–67.
10 Монахов В. Прощание с Жуковым, на котором меня поцеловал Брежнев // Парламентская газета, № 464 от 5 мая 2000 г. С. 4. См. также: Карпов В. Маршал Жуков. М.: Вече, 2002. С. 535.
11 Плешаков К. Бродский в Маунт-Холиоке // Дружба народов. 2001. № 3. С. 185.
12 Сравните: “Вся эта гражданская лирика (так она и называлась, и под этим названием в школе проходилась) высохла, пожелтела и превратилась в архивный документ для историка, а славные эти имена сияют лишь под их непосредственно лирикой, и, выходит, Бродский всех перехитрил, потому что золотого своего времени на гражданский пафос ни секунды не истратил” (Ким Ю. Однажды Михайлов. М.: Время, 2004. С. 268).
Сноски
1 Ди-Пи (Displaced Person (англ.)) — перемещенное лицо или лицо без гражданства.
2 Надо отметить, что желание наставить поэта “на путь истинный” не давало покоя многим его современникам. Здесь уместно вспомнить другое стихотворение Бродского “Народ”, написанное в 1964 году в ссылке. Стихотворение, о котором Анна Ахматова записала в своем дневнике: “Или я ничего не понимаю, или это гениально как стихи, а в смысле пути нравственного это то, о чем говорил Достоевский в „Мертвом доме”: ни тени озлобления или высокомерия, бояться которых велит Федор Михайлович...”, в тогдашнем окружении поэта было воспринято как “стихи на случай”, “послушное стихотворение”, написанное исключительно для того, чтобы “задобрить власти”. В шестидесятые годы насмешки и обвинения возымели успех, и Бродский не включил “Народ” в сборники своих стихотворений; оно до сих пор остается неопубликованным. См. об этом: Лев Лосев. О любви Ахматовой к “Народу”. В сб.: Мир Иосифа Бродского. Путеводитель. СПб.: Звезда, 2003. С. 325–342 (комментарий. — О. Г).
3 Сравните, например: “…„яд” текста находится достаточно близко, чтобы все в деталях видеть, но недостаточно близко, чтобы что-нибудь услышать. ‹...› Теоретически можно было бы предположить, что дело идет о теле- или кинорепортаже. ‹…› Однако это предположение отвергается все тем же ветер сюда не доносит мне звуков: едва ли разумно было бы заключить, что автор сидит далеко от телевизора” (указанное издание, с. 66, 75); “Наконец, в IV строфе появляется и образ самой истории, однако парадоксальным образом речь идет здесь не о прошлом, но о будущем” (с. 72); “Следует обратить внимание на очередное несоответствие: живое описывается как неподвижное и холодное (замершие ассоциируются с застывшими), в то время как мертвый Жуков активен (его не увозят, он уезжает сам), подвижен и пламенен”; “„На смерть Жукова” преподносит нам очередную неожиданность: речь идет о пролитой крови исключительно своих солдат, гибель которых резко контрастирует с глухой и штатской кончиной отправившего их на убой” (с. 74) (подчеркивание. — О. Г.).
4 Сравните, например: “Он (текст стихотворения. — О. Г.) весь пронизан несоразмерностями и несуразностями” (с. 67); “Бродский, проявлявший вообще исключительную чуткость к структуре стиха (что не мешало ему, однако, ошибаться даже в названии размеров)...” (с. 69); “кажется, что поэт ставит в строку первое ему попавшееся слово, вообще не заботясь о стилистическом регистре”; “Во-первых, для Бродского важен диапазон стилей; во-вторых, сам стилистический беспорядок (равно как и беспорядок жизненный, ср. хотя бы: Помнишь свалку вещей... — именно свалка достойна памяти, в отличие от великих дел и слов, которые поглотит алчная Лета)” (с. 72–73), и т. д.
5 В статье “Певец империи и провинции” (“Кулиса”, № 10 от 15 июня 2001 г.) В. Шохина пишет о значении слова “прахоря” в контексте стихотворения: “Неожиданное словцо „прахоря” („сапоги” — на лагерном жаргоне) как бы высвечивает эту тему светом ГУЛАГа”.
3-11-2013, 01:39