Метафизическое расчленение единого здания физической науки на ряд частей Гейзенберг стремится использовать для того, чтобы сделать свои воззрения приемлемыми для физиков, не желающих отказываться от признания объективности явлений и причинности. С этой целью он заявляет: “В настоящее время изменения в основных естественнонаучных положениях, произведенные таким удивительным образом под влиянием изучения атомных явлений, оставили классическую науку нетронутой” (1, с. 16). Более того, Гейзенберг вместе с Бором готов признать даже, что она по сути дела остается “предпосылкой всякого объективного научного опыта также в современной физике”. Может показаться, что здесь Гейзенберг противоречит сам себе и опрокидывает все свои предыдущие построения.
В самом деле, почему Гейзенберг считает, что классическая физика с ее положением об объективности физических процессов и признанием причинности сохраняет значение “предпосылки научного знания” и в современной атомной физике, в которой, по его мнению, уже нет больше объективных явлений и отвергнут детерминизм? Потому, подчеркивает он, что результаты и процессы измерения можно выразить только посредством описания приемов измерения, рассматриваемых именно как объективные процессы, протекающие в пространстве и времени и подчиняющиеся принципу причинности; в противном случае, указывает сам же Гейзенберг, нельзя было бы связать разные измерения друг с другом.
Таким образом, Гейзенбергу приходится впустить обратно изгнанный принцип причинности, ибо, оказывается, “мы не можем также на основании результатов измерений делать заключения о свойствах наблюдаемых объектов, если принцип причинности не гарантирует однозначной взаимосвязи между ними”. Иными словами, без принципа причинности невозможна никакая наука ! “Подобным же образом, - пишет Гейзенберг, - во всех дискуссиях, касающихся экспериментов в атомной физике, без колебаний можно было бы говорить об объективности процессов в пространстве и времени” (1, с. 38).
Но идеалист остается идеалистом. И Гейзенберг тут же снова отказывается от принципа причинности и от объективности вообще. Он “уточняет” дело небольшой оговоркой, согласно которой объективные процессы оказываются совершающимися в пространстве и времени нашего восприятия. Круг замкнулся: физические процессы снова оказались запертыми в рамки человеческих восприятий, то есть перестали быть объективными.
Однако это чудо совершается, конечно, только в воображении “физических” идеалистов, считающих, что сознание творит материальный мир. На самом же деле мир остался таким, каким он был, то есть материальным, существующим вне и независимо от сознания, от наблюдателя и его измерительных процедур, и в нем господствует объективная детерминированность явлений, познаваемая нами все лучше и лучше. И квантовая механика дает блестящие свидетельства этого: познание современной атомной физикой причинных связей и сущности явлений достигло более высокой ступени, стало доступно сознательное управление атомными процессами, о возможности которого прежняя физика не имела даже представления. Соответственно своему ошибочному взгляду на соотношение материалистической философии и новой физики Гейзенберг считает, что “на основе открытий современной фзики наша позиция относительно понятий “бог”, “человеческая душа”, “жизнь” должна отличаться от позиций естествознания 19 века”. Если в старой системе понятий особенно трудно было найти место религии, то ныне дело обстоит , якобы, по-другому, утверждает Гейзенберг.
Критик И. В. Кузнецов замечает (5, с. 41), что подход к обоснованию этого тезиса у Гейзенберга носит своеобразный характер. Всякое понимание, по мнению Гейзенберга, покоится в конце концов на обыденном языке, несмотря на неточность его понятий, ибо только в этом случае “мы уверены в том, что оторвались от реальности”. Эти объясняется, почему, по Гейзенбергу, квантовая физика не может обойтись без классических понятий; последние представляют уточненные понятия повседненвного опыта, а соотношение неопределенностей только устанавливает границы для непротиворечивого их применения.
С другой стороны, общая тенденция человеческого мышления вела, отмечает Гейзенберг, к возрастающей вере в точные рациональные понятия, и эта тенденция связывалась со скепсисом относительно неточных понятий обыденного языка. Современная физика, продолжает он, усилила этот скепсис и вместе с тем выступила против переоценки научных понятий и наконец против самого скепсиса, В качестве подтверждения того, что самая точная наука не может не пользоваться неточными понятиями (то есть такими, которые не определяются при помощи системы аксиом и дефиниций, образующей логическое основание науки), Гейзенберг указывает на понятие бесконечности в математике, которое ведет к противоречиям и без которого, однако, практически невозможно построить важнейшие разделы этой науки.
Эти соображения Гейзенберга заслуживают серьезного внимания. Диалектическое противоречие между так называемыми точными понятиями и понятиями неточными (которые непосредственно связаны с данными опыта) представляет собой один из источников развития науки. Гейзенберг ставит вопрос по сути дела именно таким образом, но он не разбирает и не в состоянии разобрать его, что возможно лишь на основе материалистической диалектики.
Приведенные высказывания Гейзенберга тесно переплетены, однако, с его же рассуждениями совсем другого рода, отрицающими научное познание. Как утверждает Гейзенберг, понятия религии, например “бог” или “душа”, относятся к “естественному языку” (то есть они “не очень точно определены”) и, следовательно, никогда “не порывают с реальностью”. Значит, подчеркивает он, наша позиция “на основе открытий современной физики. . . должна отличаться от позиции естествознания Х1Х века” в -отношении понятий “бог”, “душа” и т. п. (3, с. 170–171).
В данном случае Гейзенберг поставил вопрос на голову. Допустим, понятия “бог” или “душа” относятся к понятиям естественного, или обыденного, языка; но отсюда совсем не вытекает, что их можно рассматривать в той же гносеологической плоскости, как и понятие, скажем, “траектории брошенного камня” или “траектории движущегося тела”. Последние понятия отвечают объективной реальности, они уточняются и разви ваются на основе открытия новых фактов и их теоре тического обобщения. Этого нельзя сказать о понятиях “бог” или, скажем, “одушевленность планет”, которые относятся к фантастическим, не отражающим объективной реальности понятиям.
3. Проблема структуры материи.
Вдумаемся в описание Гейзенбергом хода физического познания от Демокрита и Платона до наших дней. В одной из своих статей Гейзенберг так начинает это описание: “Вот уже 2. 5 тысячи лет философы и естествоиспытатели обсуждают вопрос о том, что произойдет, если попытаться делить материю все дальше и дальше” (2, с. 170).
М. Э. Омельяновский пишет: “Уже сама формулировка вопроса Гейзенбергом ясно указывает на исходный пункт его историко-методологического исследования: во всей истории человеческого познания прослеживается фундаментальная проблема, имеющая диалектический характер, а именно проблема структуры материи. Гейзенберг спpаведливо обращает внимание на непреходящий характер этой проблемы и вместе с тем на неоднозначные результаты ее решения, которые можнозафиксировать в истории научной и философской мысли.
Согласно Демокриту, при попытках неограниченно делить материю мы неизбежно натолкнемся на неделимые далее объекты – атомы. В противополжность этой концепции Аристотель отстаивал мысль о возможности неограниченного деления вещества. Материя представлялась непрестанно делимым континуумом. На протяжении всей истории познания физического мира, включая и дискуссии по проблемам квантовой физики в ХХ веке, мы наблюдаем взаимное противостояние и взаимодействие концепций дискретного и континуального (6, с. 10).
Поскольку Гейзенберг в своей книге “Шаги за горизонт” значительное место уделяет философским идеям Демокрита и Платона, в особенности сравнительной оценке исторической значимости их концепций, подробнее коснемся воззрений этих античных мыслителей.
Гейзенберг подчеркивает коренное отличие атомистического учения Демокрита от атомистического учения Платона. Атомы Демокрита имеют наглядную телесную форму, атомы Платона – наглядную геометрическую форму. Но и те и другие составляют основание видимого материального мира в качестве далее неделимых элементов. Можно сказать, что в данном случае мы имеем дело с двумя модификациями одной и той же физической концепции. Представление о радикальном различии и даже противоположности между концепциями Демокрита и Платона возникает при философском подходе к их учениям. Необходимо, однако, различать методологический подход в анализе научного знания и собственно философский подход в такого рода анализе.
Гейзенберг не проводит различия между методологическим и философским подходами, и в силу этого в его анализе научного знания возникают неоправданные переносы полученных оценок и результатов с одного подхода на другой. Указывая на радикальное различие между концепциями Демокрита и Платона, он, в сущности, имеет в виду их философские учения. Но тем самым Гейзенберг упускает из виду глубинное сходство их физических теорий, непосредственно перенося оценки их философских концепций на оценки принципов физических теорий.
А между тем необходимо учитывать, что методологический анализ имеет дело с научным знанием, исследует его структуру и принципы его построения, в то время как философский анализ направлен на значительно более широкую область исследования. В этой области существенное значение приобрела в свое время натурфилософия. Она интересуется сущностью мира природы и человеческого мира, решает задачу поиска той сущностной сферы, которая определяет само существование объектов исследуемой ею действительности.
В отождествлении двух подходов к научно-познавательным процессам Гейзенберг следует традиционным воззрениям, в которых методология науки не выделяется в особую область исследования, оставаясь полностью в системе философской проблематики. Но именно такое отождествление позволяет Гейзенбергу настолько развести две атомистические концепции античного мира, что они предстают как совершенно несовместимые. Методологический подход, однако, позволяет нам усмотреть, что и Демокрит и Платон решали одну и ту же научную задачу – задачу построения теоретического знания о структуре материи. Решая эту задачу, оба они, каждый по-своему, пришли к выводу, что теория структуры материи может быть построена лишь при условии, если мы найдем некоторые исходные, далее неделимые элементы.
Известно, что Демокрит говорит об атомах как об эйдосах, или как об идеях. Идеальные тела Платона, и в особенности правильные треугольники, являются неделимыми элементами материи, в отношении неделимости совершенно подобными атомам Демокрита. Подчеркнем еще раз, что необходимо отличать теорию идей Платона, имеющую философски доктринальный характер, и его физическое учение о структуре материи. Что касается Демокрита, то Гейзенберг отдает дань его заслугам, указывая, что атомистическое учение античного мыслителя оказало сильнейшее воздействие на физику и химию позднейших столетий. Однако, противопоставляя друг другу учения двух античных мыслителей, он склонен оценивать состояние атомистической теории ХХ века как теории, развивающейся скорее под знаком Платона, чем под знаком Демокрита. Современная физика, полагает Гейзенберг, совершает переход от принципов Демокрита к принципам Платона. Именно это последнее утверждение и является прямым результатом отождествления методологического и собственно философского подходов в анализе историко-научных и историко-философских процессов. (6, с. 13)
Основная проблема, связанная с познанием структуры материи, заключается не в том, каковы именно те первичные элементы, которые составляют основание мира, – идеальны они или материальны. Проблема структуры материи – это поиски ее элементов, а затем и их связей. И заключается эта проблема прежде всего в вопросе, делима ли материя неограниченно или имеется предел ее делимости. Конечно, характер решения этой проблемы определенным образом зависит от исходных философских посылок о природе элементов. Но эта зависимость не так непосредственна, как может показаться. Современная наука в ходе познания структуры материи действительно в значительной мере использует математический язык. И конечно же, возникает потребность в интерпретации математического языка, и характер такой интерпретации зависит от определенных философских установок исследователя. Но та или иная интерпретация не определена однозначно, критерий ее правильности может быть найден лишь при апелляции к опыту исторического развития познания.
В истории философской мысли проблема дискретного и континуального была осмыслена Кантом, который придал ей форму антиномии, указав тем самым на ее глубоко диалектический характер. Обсуждая эту антиномию, Гейзенберг стремится показать, что само противопоставление делимости и неделимости возникает в силу неразвитости теоретико-познавательных установок. “Причина возникновения антиномии, – пишет он, – заключается в конечном счете в нашем ошибочном убеждении, будто мы вправе прилагать свои наглядные представления к тому, что происходит в мире предельно малых объектов"(2, с. 171) .
Идея неделимости структурных элементов материи в определенной мере действует и в современных физических теориях. Гейзенберг замечает, что в современной теории тепловых явлений атомы представляются точечными, то есть неделимыми массами. Атомы химиков делимы, но еще недавно считалось, что электрон, протон и нейтрон, составляющие атом, являются подлинно неделимыми частицами. Однако новые данные физики элементарных частиц призывают к новому мышлению. Понятие “состоит из” уже не работает в новой ситуации. Если мы продолжаем применять это понятие, то получаем ответ, что каждая данная частица состоит из всех известных частиц. Физическое знание подошло к границам той области, где понятие “состоит из” оказывается уже не имеющим смысла. Антиномия делимости и неделимости тем самым получает неожиданное разрешение.
Гейзенберг сетует, что язык, в котором понятие “состоит из” все же сохраняет свой прежний смысл, продолжает применяться в настоящее время некоторыми физиками. Это ведет к таким направлениям исследования, которые могут создать в познании структуры материи еще большие трудности, привести к неразрешимым антиномиям. Именно неспособность усвоить новый способ мышления привела, согласно Гейзенбергу, некоторых физиков к гипотезе кварков. Вопрос был поставлен так: из чего состоят протоны? А между тем сама постановка вопроса имеет смысл “только тогда, когда соответствующую частицу удается с малой затратой энергии разложить на составные части, масса которых заведомо больше затраты энергии” (2, с. 173). В случае с протонами ситуация совершенно иная. Гейзенберг решительно заявляет, что люди, выдвинувшие гипотезу кварков, просто сами не принимают ее всерьез. Анализируя развитие понятий квантовой теории, Гейзеноерг утверждает следующее. Некоторые физики “надеются, например, что кварки, если таковые существуют, возьмут на себя роль искомых частиц. Думаю, что это заблуждение” (2, с. 105) .
Определенное неприятие Гейзенбергом гипотезы кварков обусловлено его методологическими принципами и его концепцией научного знания. Он прекрасно осознает сложность познавательных процедур и обращает внимание читателя на то, что современная физика подошла к таким исходным элементам природного мира, для которых все наши средства представить их в наглядных образах или привычных понятиях не только не дают нам нового понимания, но возвращают нас к прежним неразрешимым антиномиям.
4. Перспективы развития физики.
Гейзенберг в рамках своей концепции вполне логично видит перспективы развития физики по пути платоновских идей, имея в виду, что элементарные частицы современной физики представляются посредством абстрактно-математической теории групп, теории симметрии. Согласно теоретическим построениям современной физики, конечные элементы материального мира – это вполне определенные математические формы, абстрактные симметрии, подобно тому как у Платона такими далее неразложимыми элементами были геометрические фигуры. Иначе говоря, Гейзенберг настаивает на необходимости поисков таких математических форм, которые позволили бы объединить многообразие частиц и различные типы взаимодействий в единую структурную картину фундамента материи.
Прежде всего, это развитие представляется ему как совершающееся под влиянием чисто логических побудительных причин, вроде стремления к обобщению, поисков “математической гармонии” и даже “желания понять взаимосвязи мира в целом, постигнуть план божественного творения” (1, с. 74). Подлинные же причины развития науки он полностью игнорирует. С другой стороны, в истории науки он усматривает некую общую тенденцию, выражающуюся в том, что “почти каждый новый шаг и развитии естествознания достигается ценой отказа от чего-либо предшествующего”, в результате чего по мере развития науки якобы “уменьшаются притязания на полное “познание” мира” (1, с. 20).
Если бы Гейзенберг имел в виду метафизические претензии на постижение вечной, раз навсегда данной “истины в последней инстанции”, исчерпывающей все познание мира, то он был бы прав: такого “полного”, раз навсегда законченного познания не существует. Но критика Гейзенберга направлена не на претензии исчерпать познание природы, а на возможность познания вообще. Он отрицает то положение, что с каждым новым шагом наука все глубже и глубже проникает в сущность вещей, расширяет и углубляет наше понимание явлений природы. По его мнению, развитие науки ведет ко все большему и большему уменьшению “объяснения природы” и к замене объяснения описанием. Таким образом, Гейзенберг возражает не против взгляда, согласно которому познание в какой-либо момент может стать исчерпывающе полным, а против того, что наука дает нам подлинное знание существа физических процессов. “Чем больше областей открывается физикой, химией, и астрономией, - заявляет он, - тем прочнее мы приобретаем привычку заменять выражение “объяснение природы” более скромным выражением “описание природы”, стремясь тем самым подчеркнуть, что этот прогресс относится не к непосредственному знанию, а к аналитическому объяснению. С каждым великим открытием – и это особенно хорошо можно увидеть в современной физике – уменьшаются претензии естествоиспытателей на понимание мира в первоначальном смысле этого слова. Мы считаем, что этот процесс заложен глубоко в самой сущности вещей или в природе самого человеческого мышления” (1, с. 27).
Итак, оказывается, “в природе самого человеческого мышления” заложено то, что с развитием науки объяснение природы, то есть раскрытие сущности явлений, их законов, постепенно заменяется описанием явлений, следовательно, этот процесс совершенно неизбежен. Но вся история науки в действительности показывает, что ум человеческий идет от незнания к знанию, от менее полного знания ко все более полному и глубокому знанию, в котором раскрывается
29-04-2015, 01:52