Школьные неудачи

Николаева Д. В.

Вынуждена признать, что детские неудачи начинаются вместе со школой. Пока вы растите свое чадо в некоем защищенном от внешних веяний пространстве, вы твердо знаете, что ваш малыш самый умный (ведь еще недели от роду он умел находить вас глазами и улыбаться только вам, не папе, не бабушке, а именно вам), самый красивый, самый чудесный ребенок на свете. А если он нагрубил вам или побил приятеля в песочнице, то вы только делаете вид, что сердитесь: «Ах, ты мой птенчик дракона!» Короче, ворона говорит вороненку: «Мой беленький!», - а ежиха ежонку: «Мой гладенький!» Все меняется, когда это настоящее, чудом доставшееся вам сокровище идет в школу. Потому что только с этого ужасного момента вы вынуждены соотносить собственные представления о своем ребенке с представлением окружающих, часто, увы, недоброжелательным.

Моя старшая дочь, кажется, от рождения разговаривала со мной наставительным тоном. Да и правду сказать, разница в возрасте не так уж была велика, всего какие-нибудь девятнадцать лет. «Мама, - говорит она с нажимом, - школа – это тюрьма!» - «Но ведь бывают хорошие школы, - робко возражаю я. - «Как бывают хорошие тюрьмы» - безжалостно заключает дочь.

Конечно, мы были очень молодыми и неопытными родителями. У нас росла умненькая самоуверенная девочка, с некоторой иронией смотревшая на окружающих и относившаяся к ним покровительственно. Как многие первые дети, которым не с кого брать пример, она называла меня по имени, и это еще добавляло обаяния ее самоуверенной манере держаться. Однажды мы были с ней в гостях в «приличном доме», и чопорная хозяйка обратилась ко мне с вопросом: «Дашенька, а кто ваш муж по профессии?» «Мой муж – режиссер», - отвечала ей я, свернув губы трубочкой и кося глазом в старании соответствовать всей атмосфере приема. Четырехлетняя Ксеня сочла нужным вмешаться: «Даша, ты что, - сказала она укоризненно и, широко улыбнувшись, обратилась к гостям, – мой папа коровник строит!» И удалилась играть с собакой, предоставив мне лепетать, что мой муж заканчивает режиссерский факультет ГИТИСа и летом, чтобы подработать, действительно подрядился вместе с приятелем строить коровник. Тогда еще здравый смысл был со мной в ладу, и мне не пришло в голову обрушить на ребенка родительский гнев за это милое простодушие.

Ее первую учительницу, Дину Георгиевну, я и сейчас, по прошествии двадцати лет не могу вспомнить без ужаса. На первом же родительском собрании выяснилось, что половина касса - необучаемые. Я тогда еще не знала часто используемый учительский прием – двоечников полкласса, но каждому отдельному родителю представляют дело так, что его ребенок – хуже всех. И вот вы уже не верите собственным впечатлениям, вы забываете о том, что ваш ребенок в последнее счастливое предшкольное лето прочел вместе с папой всего «Робинзона Крузо», что он занимается художественной гимнастикой в школе олимпийского резерва и имеет уже четвертый юношеский разряд, а помните только о том, что он «хуже всех в классе» пишет буквы. «Самый лучший в мире» в ваших глазах стремительно превращается в унылого хронического неудачника, с которым даже лучшая подруга Варя боится в школе разговаривать, чтобы не навлечь на себя гнев учительницы. Все последующее мне вспоминать стыдно и не хочется. Как я могла им поверить, как могла оказаться с ними по одну сторону баррикад, как могла хотя бы даже в редкие минуты глядеть на свою дочь их глазами, в которых совершенно очевидно застрял осколок андерсеновского кривого зеркала?!

Слава Богу, моя дочь оказалась удивительно стойким человеком, все происходившее только укрепило ее характер и закалило его, как сталь. А если бы на ее месте оказался кто-нибудь помягче?

Сегодня я не только опытный родитель школьника (наш третий ребенок заканчивает восьмой класс), но и учительница, классный руководитель выпускного класса, изучивший это учреждение изнутри.

В глазах стоит картинка. Пятый класс. Я объявляю оценки за диктант, написанный накануне. Случайно взгляд мой падает на лицо девочки за первой партой. На нем написан такой ужас – открытый искривленный гримасой рот, безумные глаза, напряженная поза. Я невольно оглядываюсь, боясь увидеть то, что так испугало ребенка. Ничего ужасного не нахожу, да и другие дети совершенно беззаботны. Оказывается, девочка так боится услышать, что у нее не пятерка. У девочки заботливая мама, в этом нет ничего необычного, у всех пятиклашек-гимназистов заботливые родители, они все исправно ходят на родительские собрания, вникают в происходящее в классе, интересуются учебой своих детей. Почему же другие ребята реагируют на свои оценки спокойно? С моей точки зрения, хоть я этого никогда не покажу, ученица эта довольно слабенькая. У девочки не развита фантазия, она не слишком хорошо понимает тексты, она не способна быстро и интересно отвечать на вопросы, с чем справляется большинство ее одноклассников. Но она обладает набором качеств, которые превыше всего ценятся в начальной школе. Аккуратная, послушная, красивый почерк, ей не занимать усидчивости для зубрежки, она неравнодушна к недостаткам и несерьезности окружающих. Такой положительный Сид из «Приключений Тома Сойера». Это случай ровно противоположный моему собственному по знаку (вместо минуса – плюс), но совершенно идентичный, по сути, мать ориентируется не на своего ребенка, а на отношение школы к ребенку и, вкусив этого отравленного зелья, начинает требовать от него все новых и новых порций похвал.

В нашей школе только что прошел последний звонок. Мой выпускной класс давал свой традиционный последний концерт. В основе сценария лежала детективная история – ЕГЭ убило образование. В качестве истца на судебном заседании выступал Здравый Смысл, который, конечно, был осужден на принудительные работы. Мне кажется, что именно здравый смысл мгновенно изменяет человеку, когда речь заходит о школе. Вы немедленно заражаетесь этим изуродованным отношением к нормальным человеческим проявлениям. Вы тотчас забываете обо всех детских книжках, когда-либо прочитанных. Не было Тома Сойера и Гека Финна, не было «Кондуита и Швамбрании», не было многочисленных свободных и опоэтизированных двоечников, мерилом личности которых становились не школьные оценки и прилежное поведение, а их человеческие качества – доброта, смелость, верность дружбе и многое другое. Ваш сын получил двойку по геометрии – какой кошмар! Прогулял урок химии – катастрофа! Он бегал по коридору, он орал на уроке, он в сердцах бормотал себе под нос, ругая учительницу дурой (сосед по парте подслушал и донес). Он потерял мобильник, он ужасно выглядит в этой школьной форме, он не может подтянуться на перекладине (все могут). Учительница математики его ненавидит. А за что ей тебя любить? Вот тут стоп, уважаемые! Каждого ребенка есть за что любить. А уж Вашего, самого лучшего на свете – особенно!

И мне надоело скромно умалчивать о главном – учитель обязан (!) любить детей. Мы боимся об этом даже вспоминать, большинство считает, что работа учителя так ужасно тяжела, а платят ему так ужасно мало, что потребовать от него, чтобы он с любовью относился к своим ученикам, чтобы он честно выбирал эту профессию, а не потому, что больше ничего не умеет, больше ни в какой ВУЗ не смог поступить и т.д., просто невозможно. Открою секрет – работа не тяжелая, платят на сегодняшний день в Москве совсем не мало. И есть хорошие учителя. Их даже немало, но все равно на всех не хватает. И достаются иным тетки, которые орут, ненавидят, унижают, а самое главное, свою неспособность научить сваливают на ребенка – необучаемый, ненормальный, распущенный! И это у них мы должны идти на поводу? С ними соглашаться? Ни в коем случае!

Конечно, нельзя в присутствии ребенка ругать его учительницу. Но у нас есть куча способов дать понять ребенку, что мнение учительницы о нем вы не разделяете. И если вам начинает казаться, что неважно, добрый ли ваш ребенок, жалеет ли он бездомных собак, есть ли у него друзья, читает ли он книжки «не по программе», а важно только, чтобы в школе его хвалили, потрясите головой, чтобы стряхнуть наваждение! Нашей дочери, например, папа рассказывал сказки, где в самый патетически-страшный момент из темноты появлялась учительница французского в медном шлеме на белом коне и произносила свой грозный клич-заклинание «Садись, два!». Этот перевод кажущихся ребенку неразрешимыми школьных проблем в игровое, сказочное, пронизанное иронией пространство, я думаю, помогало Ксене выстоять, не бояться, поверить в то, что не все, кого заперли в тюрьму, преступники.

Школа сейчас находится в плачевном положении. Все больше становится фактически неуспевающих, которым ставят тройки, чтобы отвязаться. Причем, это не больные дети, как тоже любят нам рассказывать. Это дети, которым не интересно, которые не понимают, зачем это надо, и на которых у сегодняшней школы нет управы (и, слава Богу, что нет). Это известно даже чиновникам. И они много говорят о том, что учить надо по-другому, что надо создать в школе атмосферу детской успешности. Говорят на своем «псевдонаучном волапюке», произносят слова, которые понять и выговорить обычному человеку затруднительно: «создание в школе детско-взрослой общности, мыследеятельностный подход к педагогике, методы трансляции инновационных технологий» и т.п. Сказать можно что угодно, но опыт показывает, что множество педагогов гораздо комфортнее себя чувствует в обстановке традиционного урока, в расстановке сил «я – учитель, ты – дурак», опускаться (опускаться ли, а, может, наоборот, подниматься?) на детский уровень они категорически не согласны. Делать что-либо вместе с детьми (детско-взрослая общность) неспособны.

Опять пример из жизни. Мне очень трудно привлечь одиннадцатиклассников к участию в генеральной уборке школы. У меня нет способов их заставить, нет методов, которые дадут немедленный результат. А школа должна быть убрана к определенному дню и часу. Я говорю своим ученикам, что если не уберут они, буду убирать я. Это не производит на них желаемого впечатления, так как к лживым угрозам, которые никогда не выполняются, потому что выполнены быть не могут, они уже давно привыкли и не воспринимают их всерьез. В назначенный день приходит очень малое число моих «приближенных», которым одним заведомо не справиться с объемом работы. Я ползаю по коридору вместе с ними, отмывая черные полосы, я вместе с ними драю батарею и стенку, я ношусь с ведром и грязной тряпкой и делаю все, чтобы эта уборка поскорее закончилась. Через полчаса меня вызывают к директору.

- Дарья Вильямовна, правда ли, что вы убираете вместо детей, вы не должны этого делать.

Сначала я выскакиваю из кабинета директора, как человек, уличенный в чем-то постыдном, но по дороге задаю себе вопрос, а что собственно, плохого я сделала, какой неподобающий пример подала своим ученикам? И возвращаюсь к директору с этими вопросами. В кабинете сидит учительница, которая тотчас же разрешает мое недоумение.

- Разве вы не понимаете, мне дети задают вопрос, а почему Дарья Вильямовна убирает за своих учеников, а вы за нас нет, что я им должна отвечать!

Возмущение коллеги беспредельно. Только непонятно, почему за неумение дипломированного специалиста отвечать на заданные детьми вопросы спрашивают с меня. Я терпеть не могу педагогические хэппи-энды, но иногда они происходят в реальности. На следующую уборку приходят некоторые из тех, кто яростно сопротивлялся, в том числе Кирилл Архипов, который потешает публику стонами: «Я сам не верю, что пришел убирать!»

Или вот запись, которую я сделала недавно в своем «Дневнике классного руководителя».

У нас в школе прошла «проектная неделя». Честное слово, плевать, как это называется, но то, что вопреки злобному шипению о «непрохождении программы» некоторых моих (крамольная мысль – ленивых?) коллег, целую неделю продолжался пир раскрепощенного познания, по школе носились воодушевленные дети, и нерегламентированно по часам создавались какие-то иной раз вовсе удивительные проекты, было здорово!

Я, как всегда, была не в курсе всего происходившего до последней минуты, пока, придя в школу, не обнаружила на стене в холле списки распределения всех детей по группам. Мимоходом удивилась тому, что Алена оказалась в группе, кажется, по математике, Соня – по химии, а Даша и Ксюша – по географии. На уроке они взмолились – хотим в вашу группу. Пришлось бежать к Светлане Петровне, уговаривать ее спешно создать группу номер семнадцать. А еще на прошлой неделе Алена бомбардировала меня злобными высказываниями Набокова о Достоевском, не скрывая торжества – вот какой у меня авторитетный единомышленник, попробуйте теперь со мной поспорить. А Ксюшка написала разгневанное письмо Корнею Чуковскому, статью которого об Оскаре Уайльде я ей дала почитать, и даже сообщение, что Чуковский давно умер, не остудило ее пыл.

Начальство быстро придумало, как увязать наши стремления и общую тему проектной недели, и мы отправились в поход за такой программой по литературе, которая бы устраивала всех и привлекала детей к чтению. Даша нарисовала чудные картинки, на одной из которых Алена, неумело держа топор, заносит его над головой Достоевского, на другой Ксюшка душит Корнея Чуковского, а за ее спиной стоит отомщенный Оскар Уайльд. Поначалу мы немного ошалели от свалившегося на нас неслыханного счастья – целую неделю говорить и спорить о литературе. Нам казалось, что времени у нас вагон, потому на второй день мы отправились на выставку Тернера в Пушкинский музей, которая явно не имела прямого отношения к теме нашей проектной работы. К концу недели стало ясно, что мы не успеваем, и в режиме аврала работали все. Что не успевали в школе, брали домой (добровольные домашние задания в силу необходимости, а не принуждения), каждый делал то, что было по силам и по душе, Ира Голикова, оказалась непревзойденным знатоком современной молодежной фантастической повести и накатала нам целый рекомендательный список с краткими аннотациями. Проблема, поставленная мной, изначально звучала так: почему дети не читают? Но она буквально с первых же встреч была яростно атакована и стала уточняться и обрастать причинами и следствиями. Выяснилось, прежде всего, что дети читают, только, как сказало большинство опрошенных, не всегда «по программе». (Все проекты требовали социологических опросов, поэтому и у нас на пороге постоянно появлялись делегации с самыми неожиданными вопросами). Всю неделю в школе не было неудач!

Неудачи были только у меня. Вроде того, что, отправившись со своей группой в офис издательства «Самокат», я хотела, чтобы они уловили дух элитарности и атмосферу инкубатора, в которой рождаются книги. А когда вышли, Алена спросила: «Я не поняла, зачем мы туда ходили-то?» А вот мой сын Сева унюхал «атмосферу» и теперь сам ездит общаться с редакторшами (подозреваю, не последнее дело, что они молодые и славные), ревниво отказывая мне в сопровождении.

Сложно, думая о проектной неделе, отделить в своем завравшемся сознании подлинные ощущения от тех, которые должны быть представлены на всеобщее обозрение во время всевозможных публичных актов рефлексии на многочисленных педсоветах. Но все равно ощущение осталось, как от полета. Боюсь, что больше ничего подобного не повторится, потому что даже энтузиазма нашего «зама по науке», Зои Павловны, не хватит на то, чтобы отмести «весомейшие аргументы» против подобного времяпрепровождения. Главный аргумент – детям после этого очень «трудно входить в рабочий ритм», т.е. возвращаться к рутинному и скучному отбыванию наказания.

Создается впечатление, что я любуюсь собой, что выставляю себя в качестве примера для подражания. Ничего подобного! У меня очень мало способностей быть «вместе с детьми», я их в себе старательно культивирую, потому что знаю – только так можно сделать надзирателя соратником, пусть даже тоже заключенным в этой тюрьме под названием школа.

Вчера Ксеня читала своим дочкам чудную сказку Дмитрия Седова. О том, как у одной мамы был сын людоед. Каждый день он ловил в лесу ребеночка и просил маму зажарить его на ужин. А мама объявляла этого очередного ребеночка потерявшейся сестренкой или братиком людоеда. Кончается сказка словами: «Семья постепенно растет, и людоеду теперь приходится работать на трех работах, чтобы кормить младших братьев и сестер». И это все о детских неудачах и неудачных детях.