Конечно, всегда бывали отдельные лица, усвоившие христианское мировоззрение и осуществлявшие в жизни начала христианской морали; были также такие народные поговорки: "не помысли зла на татарина" и т. п. Но христиански настроенных лиц всегда было мало, мягкие, гуманные чувствования плохо воспринимались нашими предками, их ухо склонялось более к суровому тону поучений в ветхозаветном духе. Причина этого, кроме патриархального, сурового склада семьи, заключалась еще в родственном сильном течении духовной жизни русского народа, состоявшем в чисто внешнем, формально обрядовом понимании христианства, причем внутренняя духовная его сущность совершенно упускалась из вида. Христианская ревность наших допетровских предков вместо догматического и нравственного учения направлялась на сохранение в строжайшей неизменности церковных обрядов, канонов и песней; составилось убеждение, что не только в вере, но даже и в этих канонах "ни у какого слова, ни у какой речи ни убавить, ни прибавить ни единого слова не должно, и что православным должно умирать за единую букву аз". Очевидно, у наших предков окрепло христианство особого склада, напоминавшее старое моисеево иудейство с его бесчисленными формалистическими предписаниями о жертвоприношениях, очищениях и одеждах и угрозами жесточайших кар за малейшее отступление от установленной обрядности.
"По вся дни, — говорится в одном поучении XIII века, — аще умееши книги, прави нощные и дневные часы, вечерню и утреню, или литургию, аще ли не умеет кто, да ходит по все дни к церкви". В церковных поучениях предлагались главным образом нравственно-обрядовые наставления, например о посте вообще и в частности о Филипповом, Петровом, Успенском и Великом, о покаянии, исповеди, эпитемиях, о неделе или воскресном дне, о благопристойном праздновании праздников, о хождении в церковь и т. д., или же изобличались грубые пороки времени. Вопросов догматических или нравственных, которые вызывали бы к деятельности христианскую богословскую мысль, поучений, в которых раскрывалась бы теоретическая, созерцательная сторона христианства, в древнерусской духовной литературе встречается мало. Народная литература XVI и XVII веков была наполнена статейками о самых мелочных обрядах. В сборниках часто встречаются статейки вроде следующих: 1) подробные правила о том, что есть в тот или другой день того или другого поста; 2) наставление о том, чтобы "святую воду богоявления соблюдати честнее самых пречистых Св. Тайн, чтобы, если что из нее уканет или прольется, место то изжещи углем горящим, или истесать и в воду вметать, или если на ризу уканет, ризу изрезать" и пр.; 3) притча о кадиле, "еже како подобает кадити перед Богом" и др. Родители учили детей земным поклонам и двуперстному или трехперстному кресту, а не объясняли, в чем состоит христианское поклонение духом и истиной, в чем состоит искупительное значение креста; преподавали им подробные до мелочности правила, как вкушать просфоры, как уламывать их на кусочки и пр., а возвышенных истин христианского учения и кратко не объясняли. Единственно, чему русские обучают своих детей, замечал Олеарий (середина XVII в.), это поклонению иконам 2 . В старину верили, что молитвы можно давать отсутствующим, где-нибудь далеко пребывающим, через посланников их в шапку; верили, что пятница гневается на непразднующих ее и с великим на оных угрожением наступает".
В "Домострое" (гл. 3) даются подробнейшие наставления "Како тайнам Божиим причащатися": "аще когда... целовати животворящий крест, и святыи, честныи образы чудотворные, многоцелебные мощи: по молении, перекрестяся, поцеловати, дух в себе удержав, а губ не разеваючи... а божественных Христовых таин, ино лжицею, от иерея примати во уста опасно: губами не сверкати, руце имети к персем согбени крестообразно: а просфира, и всякая святая, вкушати бережно, крохи на землю не уронити, а зубами просвиры не кусати, якоже прочий хлеб: уламывачи не велики кусочки, класти в рот; ести губами и ртом не чавкати, с опасением ести"... и т. д. Такие же подробные наставления даются о том, "Како мужу с женою и домочадцы в дому своем молитися" (гл. 12): "По вся дни, в вечере, муж с женою, и с детьми, и с домочадцы, кто умеет грамоте, отпети вечерня, павечерница, полунощница, с молчанием и со вниманием, и с кроткостоянием, и с молитвою, и с поклоны. Пети внятно и единогласно. После правила, отнюдь ни пити, ни ясти, ни молитвы творити, всегда; всему тому наук. А ложася спати, всякому христианину по три поклона в землю пред Богом положити... А утре, встав, Богу помолитися и отпети заутреня и часы, а в неделю и в праздник молебен, с молитвою и молчанием, и с кроткостоянием, и единогласно пети, и со вниманием слушати; и святым кажение". Подобных наставлений в "Домострое" много, а чисто нравственных христианских назиданий мало, объяснений же смысла обрядности, изложения теоретического христианского учения еще меньше. Протопоп Аввакум так формулировал обязанности правоверующего: "мучься за сложение перст, не рассуждай много... Держу до смерти якоже приях: не прелагаю предел вечных. До нас положено: лежи оно там во веки веков! Не передвигаем вещей церковных с места на место. Идеже святии положиша что, то тут и лежи. Иже что хотя малое переменит, да будет проклят!" 3 . Поэтому когда Максим Грек, исправляя богослужебный текст, велел зачеркнуть несколько строк помогавшему ему Михаилу Медоварцеву, то "дрожь меня (Медоварцева) великая поимала и ужас на меня напал", — сообщает Медоварцев. В исправляемых строках ему виделся "великий догмат премудрый". Московские справщики держались того мнения, что если бы ангел с неба явился и приказывал бы изменить что-либо, установленное в священнодействии, то и ему нельзя верить. Очевидно, духовные интересы наших предков направлялись на изучение и соблюдение в строгом порядке церковной обрядности; такой внешней, обрядовой набожности они учили и своих детей.
Конечно, делалось это так не потому, чтобы родители не хотели передать своим детям более глубокого и серьезного христианского знания, а потому, что сами его не имели, сами ничего более не знали. Для глубокого понимания христианства необходимо было некоторое научное образование, а его не было. В одной рукописной прописи 1643 года читаем: "братие, не высокоумствуйте, но в смирении пребывайте, по сему же и прочая разумевайте. Аще кто ти речет: веси ли всю философию? И ты ему рцы: еллинских борзостей не текох, ни риторских астроном не читах, ни с мудрыми философы не бывах, философию ниже очима видех; учуся книгам благодатного закона как бы можно было мою грешную душу очистить от грехов".
У наших предков не только не было научного образования, необходимого для понимания христианского учения, но существовало прямое нерасположение и недоверие к нему, опасение, как бы из-за науки не потерять веру и даже самый разум. Наука и вера казались им несовместимыми, научные занятия ведущими к неверию, ереси, а потому греховными. В одном древнерусском поучении читаем: "Богомерзостен пред Богом всякий, кто любит геометрию; а се душевные грехи — учиться астрономии и еллинским книгам; по своему разуму верующий легко впадает в различные заблуждения; люби простоту больше мудрости, не изыскуй того, что выше тебя, не испытуй того, что глубже тебя, а какое дано тебе от Бога готовое учение, то и держи". Курбский свидетельствовал, что он сам слышал такие речи: "Не читайте книг многих, и указуют на тех, кто ума изступил, и он сица (этот) во книгах зашолся, а он сица в ересь впал".
Протопоп Аввакум отвергал всякие науки, утверждал, что ритор и философ не могут быть христианами, что Христос не учил нас ни диалектике, ни красноречию. Зато без всяких наук протопоп Аввакум и поп Лазарь создали такое учение о Св. Троице: "Троица рядком сидит, — Сын одесную, а Дух Святый ошую Отца на небеси на разных престолах, — яко царь с детьми сидит Бог Отец, — а Христос на четвертом престоле особном сидит пред Отцем небесным". На дьякона Федора, исповедовавшего единого Бога в трех лицах, протопоп Аввакум клятву налагал: "дьякон-де в единобожество впал, прельстился!" 4 .
Недоверие к науке, боязнь ее, серьезной школы, латинского языка долго держались в русском обществе. Еще в XVIII веке Татищев в своем известном "Разговоре двух приятелей о пользе науки и училищ" должен был доказывать пользу изучения науки и иностранных языков, что наука не ведет к ереси, не подрывает государственного строя и т. п. В вопросе 44 прямо значится: "Я еще хочу вас спросить, что от многих духовных и богобоязненных людей слыхал, что науки человеку вредительны и пагубны суть; они сказывают, что многие, от науки заблудя, Бога отстали, многие ереси произнесли и своих злым сладкоречием и толками множество людей погибли; к тому же показывают они от письма святого, что премудрость и философия за зло почитаема, а особливо представляют слова Христовы, что скрыл Бог таинство веры от премудрых и разумных, а открыл то младенцам, т. е. неученым". В вопросе 66 говорится: "Я слышу от людей искусных, что учение чужих языков, особливо латинского, поставляют в грех, ссылаяся на письмо святое (Пс.:35), и что у нас при патриархах Иосафе, Никоне и других многократно латинские книги жжены и люди, имающие оныя, наказываны". В вопросе 68 изложено: "Если посмотрим на древние времена, то видим, что у нас языков и наук не знали, да как в сенате, так и в воинстве и везде, и в употреблении людей мужественных, благорассудных и прилежных гораздо более было, нежели ныне".
От такого умонастроения что же могло получиться в массе? При внешней горячей христианской ревности полное непонимание христианского учения. Иеромонах Симон Кохановский в проповеди, произнесенной в день благовещения в 1720 году о суевериях, и в частности о 12 пятницах, дает такую картину нравственно-религиозного состояния верующих: "Бабьими баснями и мужицкими забобонами (суевериями) весь мир наполнился: уже бо ныне неточию священницы и прочие книжные люди, но и неграмотные мужики и бездельные деревенские бабы всю тую диавольскую богословию наизусть умеют — которая пятница святейшая и которая сильнейшая, которая избавляет от огня, которая от воды, которая от вечной муки; что ясти и чего не ясти; что пити и чего не пити и прочая сим подобная и бездельная идолослужения. А молитву Господню Отче наш разве сотый или тысящный мужик умеет! На сколько просфорах обедню служити — все о том ссорятся, а что есть причастие тела и крови Христовой, того и не поминай... Сказки бездельные, скверные бабьи песни и продолженные срамотныя песни и малые дети наизусть умеют, а десять заповедей божиих и старые мужики того не знают" 5 .
Посошков в письме к Стефану Яворскому говорит: "Я мню, что на Москве разве сотый человек знает, что то есть православная христианская вера, или кто Бог, или что есть воля Его, или как ему молитися и как молитву приносить, и как волю Его творить? Или как Пресвятую Богородицу почитать и как ангелов и угодников Божиих чтить?.. А если в поселянах посмотришь, то истинно не чаю из десяти тысяч обрести человека, еже бы хотя малое что о сицевых вещах что знал" 6 .
При таком умонастроении, при такой боязни настоящей науки педагогическо-нравственный идеал не мог быть высоким и истинно христианским.
Вера ограничивалась соблюдением церковных обрядов, церковно-богослужебные книги не отличались от Священного Писания, обряды от догматов. Сами патриархи в отправлении церковных служб по определенному чину видели самую сущность христианства. Когда в XVII веке в церкви русской началась смута, то русские патриархи Иосиф и Никон обратились на Восток, к константинопольскому патриарху, за разрешением мучивших их религиозно-церковных сомнений и недоумений. В посланных ими вопросах поражает мелочность, незначительность. Вопросов было 31, но все эти вопросы свидетельствуют, что вопрошавшие не различали, что важно и что неважно, что догмат, а что обряд. Иосиф спрашивал: можно ли многим архиереям и иереям служить божественную службу на двух потирах? Подобает ли в службах по мирским церквам и монастырям соблюдать единогласие? Никон спрашивал: в какой час нужно начинать и оканчивать божественную литургию? Когда лампадарий зажигает свечу, чтобы звать иерархов в церковь? Когда отверзаются врата святого алтаря? Где полагается антиминс по окончании литургии — над или под святым потиром? Священническое благословение совершается посредством ли прикосновения к благословляемому или нет? И т. п.
Получив такие вопросы, константинопольский патриарх Паисий был вынужден разъяснить Никону, что не следует думать, будто наша православная вера извращается, если кто-нибудь имеет чинопоследование, несколько отличающееся в вещах несущественных, лишь бы было согласие в важных и главных вопросах с кафолическою церковью. Устав чинопоследования, который существует в настоящее время, церковь получила не с самого начала, а мало-помалу. Вопросы о времени совершения литургии, о том, какими перстами должен благословлять священник и т. п., не важны, не существенны. "Если же ваши чины и порядки, — прибавлял Паисий, — не согласны с нашими в вещах необходимых, а не в тех, относительно которых устав предоставляет выбор на волю настоятеля, в таком случае напишите нам, какие это чины и порядки, и мы рассудим об этом соборне". Но более важных вопросов русские патриархи не нашли. Существование раскола, его возникновение и развитие, несомненно, свидетельствуют о переоценке обрядов русскими.
Еще прежде последователи Нила Сорского, заволжские старцы, старались вразумить своих соотчичей, что "писания многа, но не вся божественна суть", "кая заповедь Божия, кое отеческое предание, а кое — человеческий обычай". Но все было напрасно: критическое отношение к различным видам писания было не по силам русским XVI века, они готовы были горой стоять за любую старую церковно-богослужебную книгу и умирать за единую букву аз. Для начетчиков Евангелие, жития святых, поучения отцов церкви, законы византийских императоров, христианские легенды — все это было "божественное писание". Элементы широкой евангельской любви, кротости и милосердия были слабы, отступали на второй план в сознании наших предков перед древнебиблейской суровостью и национальной еврейской ограниченностью. Моисей и Иисус Сирахов часто брали верх над Иисусом Христом, жестоковыйная натура древнего еврея выглядывала из-под смиренного одеяния древнего русского церковного начетчика.
Припомним, что любимой книгой наших предков, наиболее читаемой, всегда была Псалтирь, а не Евангелие. И дома, и в пути, в минуты радости, и в предсмертный час у них на уме, в памяти и на языке была Псалтирь, а не Евангелие, Новый Завет отходил на второй план, первое место занимал Ветхий. О св. Феодосии читаем: "инок, именем Иларион, иже по вся дни и нощи писаше книги в келии преподобного отца нашего Феодосия, оному же псалтирь поющу усты тихо, руками же прядущу волну, или ино что делающу"... Св. Спиридон "труждашеся о спасении души своея крепко; беспрестанно псалтирь поя, и весь на киждо ден скончавая". Многие, особенно монахи, знали псалтырь (но не Евангелие) наизусть. Св. Борис, окруженный убийцами, "встав, нача пети, глаголя: "Господи! Что ся умножиша стужающии мне" (из Псалтири). Владимир Мономах, будучи в пути, по отказе участвовать в войне против Ростиславича, "в зем псалтирю в печали раскрыл его и успокоил свое возмущенное сердце его чтением". Подобных фактов наша древняя история представляет много.
В чем же и как именно выразился древнерусский педагогический идеал?
В Древней Руси были распространены сборники нравственно-религиозного содержания, имевшие различные виды и наименования, как то: Пчелы, Златоусты, Златоструи, Измарагды, Прологи и т. п. Эти сборники были то собранием афоризмов, то собранием
10-09-2015, 03:02