а) спасение от самоубийства любой ценой, т.е. через обретение любой веры, придающей смысловую нагрузку индивидуальному существованию;
б) спасение лежит на путях обретения “живой веры” в индивидуальное бессмертие человеческой души так, как это представлено в христианстве.
Вера - это принципиальная несвобода, но она же организующее (смысловое начало) и основной импульс к действию (к тому, чтобы жить).
Христианство относится к жизни как к благу, а к смерти как великому злу. Но смерть имеет и искупляющее значение, поскольку кошмарно представление нашей жизни как вечной. При этом самоубийство прямо противоположно Кресту Христову и есть измена Христу. Таким образом, мы встречаем отказ самоубийцы от воскресения через путь к вечной смерти (самоубийству). Многие при этом ошибочно полагают, что невозможно украсть у самого себя, ведь жизнь это единственное , что принадлежит им от рождения, и никто не вправе посягать на нее и осуждать их при расставании с ней. Но не стоит забывать, что, прежде всего, она принадлежит не человеку, а Создателю, который единственный имеет на нее абсолютное право. Также она есть жизнь моих близких, других людей, всего мира и т.д. Но при этом самоубийца, поглощенный лишь собой, недооценивает значение, которое он имеет для человечества и для мира в целом. За мужеством, которое проявляет самоубийца, скрывается малодушие и страх перед жизнью. “Только христианское сознание раскрывает правду о самоубийстве и устанавливает правильное отношение к нему”[5] .
"Живая", личностная вера преодолевает конфликт человека и мира, а также раздвоенность человека на путях абсолютной свободы. Остается еще один важный момент внутреннего бытия человека, сопряженный с суицидальными попытками, - это решение проблемы существования зла и страдания в мире. Если суицид есть во многом следствие глубокой меланхолии от разочарования личности в возможности исправления наличного зла в мире, включая смерть, то необходимо решить проблему характера и основных источников зла. Зло, с философско-богословской точки зрения, можно истолковать, по меньшей мере, двояко: либо как самостоятельную субстанцию, либо как недостаток добра.
Духовная скудость и убогость нашей жизни свидетельствует о том, что все меньше и меньше становится людей, ищущих смысл жизни, людей глубоко мыслящих, своей внутренней работой прибавляющих в мире добро. Мы только тратим то, что создали наши предки, и основные причины кризиса нашей жизни заложены именно здесь, а не в экономических потрясениях и отсутствии иностранных инвестиций, или в непоследовательности демократических преобразований.
Без любви в форме благодарности за дар особого положения человека в мире - его действительной свободы в самых разных формах ее проявления - трудно представить себе пути преодоления искушения полной свободой действия в сознательном суициде. В былые времена говорили: человек «должен нести свой крест до конца», и никому не дано более того, что он может снести.
"Принять крест внутрь себя", - так писал Н.А.Бердяев в ответ на распространившиеся самоубийства в среде русских эмигрантов, имея в виду принятие воли Творца со смирением, столь не свойственным гордому интеллекту. Бердяев оценивал самоубийство как "духовное падение и слабость", подчеркивая, что психология самоубийства "не знает выхода из себя к другим", он рефреном повторял: "можно сочувствовать самоубийце, но не самоубийству".
Богоискательство становится той опасной и одновременно необходимой областью существования человеческого сознания, без которой современному человеку не только не обрести себя на всех уровнях человеческого существования, но и просто не выжить. Осознание конкретной личностью диалектики судьбы и свободы, важности истолкования характера и сущности божественного провидения в индивидуальной жизни и в истории всей человеческой цивилизации - остаются реалиями сегодняшнего дня как в сфере экзистенции, так и в области философских рефлексий.
В качестве нехарактерного примера, можно рассмотреть такую религию, как буддизм в его чистом виде. Вся его сущность направлена на то, чтобы доказать, что и скудные радости бытия чистые - иллюзии, что скорбь составляет основу жизни. Страх перед миром - вот начало премудрости для буддиста. Но нет, буддист не почитает самоубийство за исход. Как ни пренебрежительно относится он к действительности, все же она для него некоторое грандиозное целое, тесно связанное единством морального закона. Буддист не верит в то, что существование вот с этим телом, вот с этим характером, вот с этим умом, этими поступками и этой судьбой - было результатом случая. Нет, все это имеет сложные цепи причин. И так как буддист - моралист, а не физик, то и причины он ищет моральные: все мое "я" и его судьба - это награды и наказания за поведение в прошлых существованиях.
Полной противоположностью такому мировоззрению оказывается наш герой – Сизиф (Альбер Камю “Миф о Сизифе”). Его обвиняют, прежде всего, в непозволительно легкомысленном отношении к богам. Камю пишет: “Сизиф и есть абсурдный герой. По своим пристрастиям столь же, сколь и по своим мучениям. Презрение к богам, ненависть к смерти, жажда жизни стоили ему несказанных мук, когда человеческое существо заставляют заниматься делом, которому нет завершения. И это расплата за земные привязанности”. Познакомимся с этим протестом поближе.
Миф о Сизифе.
“Боги приговорили Сизифа поднимать огромный камень на вершину горы, откуда эта глыба неизменно скатывалась вниз. У них были основания полагать, что нет кары ужаснее, чем бесполезный и безнадежный труд”.
А.Камю “Миф о Сизифе”
Свое, хорошо известное философскому миру, сочинение "Миф о Сизифе" А.Камю начинает со знаменательного вступления: "Есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема - проблема самоубийства. Решить, стоит ли или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить, - значит ответить на фундаментальный вопрос философии. Все остальное - имеет ли мир три измерения, руководствуется ли разум девятью или двенадцатью категориями - второстепенно. Таковы условия игры: прежде всего, нужно дать ответ".[6]
Во-первых, Камю рассматривал самоубийство как индивидуальный акт: “самоубийство подготавливается в безмолвии сердца”. Во-вторых, то, что называется причинами – обычно всего лишь повод. И эти мысли плавно приводят Камю к основной теме своей работы – теме абсурда в жизни. Ведет ли абсурд к смерти? Мы можем, например, вычитать, что чувство абсурдности – это разлад между человеком и жизнью: “когда очевидность и восторг уравновешивают друг друга, мы получаем доступ к эмоциям и к ясности”. Самоубийцы часто уверены, что жизнь имеет смысл, и взгляд на жизнь как на бессмыслицу совсем не равен утверждению, что она не стоит того, чтобы ее прожить. Необходимо понять, почему люди добровольно уходят из жизни и почему остаются. Остаться – значит вести непрерывную борьбу. Борьба эта предполагает полное отсутствие надежды, но не отчаяние; неизменный отказ, но не отречение и осознанную неудовлетворенность. Все, что уничтожает, скрывает эти требования или идет в разрез с ними, приводит к абсурду и обесценивает предполагаемую установку сознания.
Древнегреческий мифический герой Сизиф наказан богами за свой проступок и вынужден всю жизнь вкатывать в гору камень, который тут же скатывается назад. “Час, когда можно вздохнуть облегченно и который возобновляется неминуемо, как и само страдание, есть час просветления ума. В каждое из мгновений после того, как Сизиф покинул вершину и постепенно спускается к обиталищам богов, он возвышается духом над своей судьбой. Он крепче скалы.”[7] - пишет Камю. Если этот миф трагичен, то все дело в отчетливом осознании героем своей участи. У Камю Сизиф - это человек, который поднялся над бессмысленностью своего существования, который в этой бессмысленности обрел свой смысл и свою гордость. Как бы тяжела и бесцельна ни была бы жизнь - это моя жизнь, и я должен ее прожить достойно. Камю считал, что смысл жизни не дан, а задан; смысл жизни должен быть внутри нас, а не во вне. Искание смысла жизни есть борьба против тьмы бессмыслия, это внутреннее преображение, внутреннее творчество человеком самого себя. Но это не значит, что подобные люди, занятые внутренним творчеством, ничего не делают, а заняты только личным спасением. Исканиями и мучениями таких людей в мире накапливается добро. Философ, святой, художник, вообще любой человек, не ограничивающийся внешней жизнью, а ищущий истоки своего бытия, пытающийся найти свое настоящее место в этой жизни, понять свое предназначение, производит и накапливает в мире добро. Без таких людей мир давно бы уже рухнул в пропасть полного хаоса и бессмысленности.
Если рассмотреть сегодняшнего служащего среднего звена, то его труд столь же однообразен на протяжении значительной части жизни, тем самым его судьба не менее абсурдна. Но он трагичен только в редкие минуты, когда его посещает ясное сознание.
Человек знает: во-первых, что он хочет, во-вторых, что ему предлагает мир, и в-третьих, что его объединяет с миром. Уничтожить один из вопросов триады - означает уничтожить ее всю.
Самоубийство – полная противоположность бунту, так как предполагает согласие, согласие с собственными пределами. “Бунт постоянная данность человека самому себе”. Так Камю переносит в повседневный опыт тему постоянной революции.
Жизнь человека полна скорбей. Но это - случайное отклонение от великой гармонии всей остальной природы; человеческая жизнь это - необходимая, хотя и полная страданий ступень бытия, диссонанс, без остатка разрешающийся в мировой гармонии. Страдалец-человек может отдыхать от тяжких личных переживаний, глядя в лицо природы то величественное, то милое, познавая прекрасную систему ее стройных законов, возносясь душой до вершины мироздания.
В человеческой истории для личности больше абсурда, чем цели и смысла. Однако это не повод приходить человеку в отчаяние и упиваться трагичностью своей жизни. Самоубийство не есть нелюбовь к жизни и ее благам, просто человек в какой-то момент отчаивается достичь этих благ. Он ненавидит свою бессмысленную жизнь, а не вообще земную жизнь и ее блага. Но временное становится вечным, а вечное вообще исчезает и наступает чувство отчаяния. Для преодоления этих барьеров человеку нужна свобода от власти мира над судьбой. И люди действительно пытаются найти собственный смысл жизни в этом абсурде, оправдать свое существование. Многие видят смысл жизни и моральное оправдание своего существования в том, чтобы переделывать "плохую" действительность, изменять мир с помощью революции или с помощью развития техники и т.д.
Рациональное определение свободы, как и судьбы, мало значимы для личности. В экзистенциальной сфере рабство в форме фатальной обусловленности обстоятельствами воспринимается как бег по кругу, разрыв этого круга чреват иллюзией прорыва к свободе. Свобода же воспринимается как поведение вопреки обстоятельствам.
Не вызывает сомнения, что восстановление персоналистской целостности невозможно ни в сфере «наук о духе», ни в сфере «наук о природе». Во всяком случае, до сих пор этого не было сделано ни на одном известном уровне исследования человека: холистски (целостно), человек не раскрывается ни в одной из областей познания, включая психологию. Остается единственный возможный путь реального бытия реальной личности, преодолевающей внутренний разлад через обретение чувства жизни. Камю пишет об этом: ”Сизиф признает, что все хорошо. Отныне эта вселенная, где нет хозяина, не кажется ему ни бесплодной, ни никчемной. Каждая песчинка камня, каждый вспыхивающий в ночи отблеск руды, вкрапленной в гору, сами по себе образуют целые миры”…[8]
Социальность явления.
Самоубийство также есть явление социальное. К социальным факторам, сопровождающим суицид, обычно относят урбанизацию населения, влияние средств массовой информации, заразительность и коллективность самого феномена самоубийства, ослабление института семьи и разрушение ее внутренней гармонии, специфику национальной окраски данного явления, а также определенную связь с характером вероисповедания определенных народов. Статистика показывает, что в каждой данной стране, в каждую данную эпоху совершается определенное количество самоубийств и даже способы покончить с собою оказываются в строго точных численных соотношениях. Конечно, каждый самоубийца приходит к своему решению индивидуальным путем, но, тем не менее, основные факторы индивидуального решения создаются социальными причинами. При прочих равных условиях, биологически имеется на каждую тысячу жителей определенный процент людей со склонностью к самоубийству, т.е. людей с относительно слабой волей, с недостаточным запасом энергии, склонных преувеличивать дурное в окружающих обстоятельствах, а иногда и в себе самих, людей типа меланхолического. К этому нужно прибавить, что молодые люди, переживая кризис своего сознания в определенные годы (совпадающие с половым созреванием), склонны чрезвычайно болезненно переживать все жизненные волнения, прибегать к крайним решениям. Этот опасный в смысле своей импульсивности возраст представляет постоянную почву для покушения на самоубийство. Почти каждый, вспоминая свою молодость, может припомнить момент острых кризисов, когда с необыкновенной легкостью готов был наложить на себя руки.
Таков, повторяю, биологический материал. Само собою разумеется, что не все, биологически склонные к самоубийству, в конце концов, к нему и приходят. Если общественная жизнь не устроена, полна бурь или, наоборот, представляет собою мертвенно-безнадежный штиль, при условии крайней неудовлетворительности существования широких слоев, то жертв, из числа людей склонных к самоубийству, становится много больше. Границы этой биологической прослойки расширяются. В отчаяние приходят и люди более прочные. Жизненные кризисы ломают и сметают вполне здоровых. История играет на клавиатуре биологических типов ту пьесу, которая определяется ее последовательным и закономерным развитием.
Связь “общество”-“микросоциум”-“я” во временном пространстве “прошлое - настоящее - будущее” в большей или меньшей степени можно проследить во всей истории общественного развития человека. Есть, по крайней мере, два вида самоубийств, прямым образом связанных с социальными причинами.
В первом случае общество в определенных ситуациях как бы требует от своих членов самопожертвования, и эти социальные нормы заложены в общественных нормах, правилах поведения и неписаных кодексах чести. Добровольное принесение себя в жертву богам во имя общественных интересов в древности существовало практически у всех народов. В голодные годы старики ради сохранения жизни рода лишали жизни себя; нередко жертвы приносились ради прекращения войн, эпидемий, стихийных бедствий. Человеческая жизнь считалась лучшей гарантией успешности многих крупнейших мероприятий, начиная от военных действий и кончая строительством городов.
Другим видом самоубийств, непосредственно связанным с социальными причинами, является тот случай, когда общественное положение какой-либо группы людей или конкретного индивида по независимым от них причинам настолько тяжело и невыносимо, что суицид становиться одним из реальных путей избавления от страданий.
Существует мнение, что в технически высокоразвитых странах вероятность самоубийств резко возрастает, также процент самоубийств в городах в 2 раза больше, чем в сельской местности. В целом, научно-технический прогресс, увеличивающий разделение труда и дифференциацию различных слоев общества, способствует развитию процесса отчуждения у человека и зачастую вызывает ощущение “винтика” в огромной машине цивилизации, не обладающего ценностью собственной жизни.
Вывод однозначен: ни социальные, ни асоциальные условия, сопутствующие суициду, не могут выступить в качестве основополагающих причин этого явления общественной жизни, а, следовательно, мало что дают в возможностях научного предвидения развития этого "черного феномена". Необходим анализ внутренних причин суицида, который реально возможен только в плане раскрытия специфики "умного суицида", оставляя право человека на тайну в случае совершения самоубийства в состоянии аффекта.
Выводы.
“Все убеждает нас в том, что личность может достойно существовать и охранять себя от жажды самоистребления, если она имеет сверхличное содержание, если она живет не только для себя и во имя себя”. ”Бывают внешне благополучные эпохи, когда во времени есть устойчивость и всякий естественно занимает в нем прочное положение. Но бывают эпохи катастрофические, когда во времени нет устойчивости и прочности, когда не на что опереться, когда почва колеблется под ногами. В такие эпохи раскрытие в себе духовной жизни есть вопрос жизни и смерти, вопрос спасения от гибели. Удержатся лишь те, которые раскроют в себе большую духовность. Безумно в такие эпохи думать только о себе и о своих личных целях. Это есть путь самоистребления. Каждый несет страшную ответственность, он ли утверждает жизнь, возрождение, надежду или смерть, разложение, отчаяние”. “Мы не должны сурово и беспощадно судить самоубийцу. Да и не нам принадлежит суд. Но нельзя идеализировать самоубийство. Не самоубийцы, а самоубийство должно быть осуждено, как грех, как духовное падение, как слабость”[9] .
Мы должны констатировать наличие самоубийства, во-первых, как явление социально-объяснимое, естественное при нынешних условиях; во-вторых, как явление нежелательное и долженствующее вызвать с нашей стороны меры общественной профилактики; и, в-третьих, - как явление, во всяком случае, не могущее омрачить наше яркое и бодрое утро.
Проблему могла бы разрешить философия, которая не однажды пыталась поставить проблему суицида в экзистенциальном ключе (А.Камю, Н.А.Бердяев и др.), но которой не хватало системности в изложении материала и научной определенности в раскрытии истоков феномена самоубийства.
Трагические парадоксы суицидального сознания могут быть преодолены на тех же путях, на которых они зарождаются, т.е. в сфере абсолютной индивидуальной свободы. Их преодолением должен стать не скачок в «небытие», а скачок в абсурд веры
10-09-2015, 03:49