Анкин Д.В.
В предлагаемой работе рассматриваются семиотические основания философии. Проблема специфики философского дискурса разрешается через исследование соответствующих ему знаковых моделей. Возможные, согласно получаемым знаковым моделям, типы философского дискурса интерпретируются в качестве архетипов философствования, а их семантика — в качестве трансцендентальной семантики.
Начнем с такой характерной особенности философского мышления, как рефлексия. Э.Гуссерль рассматривал систематически культивируемую в европейской традиции рефлексивную направленность мысли в качестве “теоретической установки” сознания, связывая со становлением данной формы (установки) сознания возникновение философии и науки. Действительно, рефлексия характерна и для науки, и для европейской культуры в целом. Сближение европейской философии и наук имеет свои основания: во-первых, все теоретические науки, прежде чем обрели самостоятельность, развивались в лоне философии; во-вторых, как философия, так и конкретные научные дисциплины стремились к разграничению объективного и субъективного, достоверного и недостоверного в содержании человеческого сознания. Это разграничение требует рефлексии, поэтому теоретическая направленность (установка) сознания может толковаться как систематически практикуемая рефлексия.
Мы не считаем (в отличие от последователей картезианской традиции), что рефлексия сколько-нибудь доступна изолированному сознанию солипсиста. Интроспекция вторична и производна от коммуникации, зависит от общения с другими. Рефлексия является продуктом коммуникации, а теоретический разум — продукт разума коммуникативного. Другое дело, что от проблемы происхождения рефлексии можно отвлечься, когда мы занимаемся проблемами её обоснования, и её использования.
Важной функцией опирающегося на рефлексию теоретического мышления является функция экономии ресурсов и возможностей познающего разума. На данную функцию теории обращали внимание многие философы науки, начиная с Э.Маха. Теория позволяет осуществлять “сжатие” неохватного для индивидуального разума массива эмпирических описаний, фактов. Теоретическое сжатие информации имеет место как в философии, так и в науке. В чем же специфика проявления данной функции в философской теории?
Для ответа на поставленный вопрос, рассмотрим идею конечности человеческого разума. К этой идее, в той или иной форме, обращались многие мыслители: Пифагор, Сократ, Августин, Лейбниц, Юм, Кант, Хайдеггер и другие, они считали, что философия порождена человеческой конечностью и связывали её со стремлением выйти за пределы данной конечности. Будем рассматривать философию в качестве компенсации границ индивидуального человеческого понимания. Если так, то различие между научной и философской рефлексией заключается не в форме сознания, а в степени реализации — полноте, систематичности — данной формы. Философия может толковаться как предельная для человека рефлексия, осуществляющая предельный охват и сжатие имеющегося опыта. Вплотную к семиотическому толкованию философии подходит в своих работах замечательный философ и культуролог М.К.Петров (2), который определяет философию в качестве “теоретической номотетики, предназначенной для сжатия совокупной культурной информации живущего поколения людей до вместимости головы отдельного индивида”.
Все прочие функции философии можно рассматривать в качестве производных от этой основной — функции предельного сжатия культурной информации. Философское сжатие совокупной информации производится в рамках сознания отдельного индивида, имеет индивидуальный характер, что коренным образом отличает философию как от мифа, опирающегося на безличные и нерефлективные стереотипы восприятия и мышления, так и от наук, которые хоть и рефлексивны, но имеют коллективный, дисциплинарный характер. Науки сближаются с философией на основе рефлективности, а с мифом — на основе коллективности (= стереотипности) сознания. Предельное сжатие не может быть коллективным, ибо целое можно помыслить лишь из некоторой точки. Для охвата универсума философствование опирается на предельно углубившуюся в себя индивидуальность, обнаруживающую собственную всеобщность и униврсальнсть. Философия является такой рефлексией, которая имеет всеобщий и универсальный характер, она есть форма индивидуально-всеобщего (например, идея “мирового гражданства” у Диогена, стоиков, Канта…).
Центральной идеей нашего исследования выступает идея существования границ у человеческого разума и понимания. Эти границы обусловлены антропологическими, культурными и социальными причинами. Философия стремится как-то компенсировать конечность человека. Мы рассматриваем в качестве основной функции философии функцию сжатия основополагающей для данной культуры информации, позволяющую достичь систематизации последней в доступном для человеческого понимания виде. Получаемые в результате подобного сжатия категории, являются индивидуально-всеобщими понятиями, их универсальность обнаруживает себя во всякой наличной человеческой индивидуальности той или иной культуры и соразмерна ей. Этим категории философии отличаются от категорий науки, которые предназначены для дисциплинарного, а поэтому коллективного и относительно независимого от той или иной культуры сжатия наличного опыта (соответственно, с меньшим радиусом охвата подвергаемой теоретическому сжатию информации).
Что же лежит настолько глубже теоретической рефлексии наук, что не допускает стандартизированной практики коллективного — дисциплинарного — осознания? Где находится тот уровень индивидуально-всеобщего сознания, которое характеризует философию? Мы полагаем, что предельной для человеческого понимания является вторая рефлексия (рефлекся рефлексии), или, словами Платона, — “вторая навигация”. Первая навигация — это все формы духовной культуры, как теоретические, так и идеологические. Знаковые основания форм духовной культуры, относящихся к рефлексии первого уровня, легко можно моделировать в семиотиках второго уровня, “вторичных моделирующих системах”, которые подразделяются на метаязыковые и коннотативные.
Возможности семиотик второго уровня уже достаточно изучены и апробированы в различных областях. Так, например, литературный дискурс моделируется в структурализме в качестве коннотации, а теоретический уровень наук моделируется в аналитической философии и позитивизме в качестве метаязыка. Указанные типы “сложных семиотик” выделял и анализировал в свое время уже Л.Ельмслев. Приведем их схемы, предложенные Р.Бартом:
А: коннотация
Б - Метаязык
О— означающее, Х — означаемое. О 1/ Х 1 — знаки первичного языка,
О 2/ Х 2 — знаки вторичного языка (толкование схем можно найти в работе Р.Барта) (3).
А. Коннотация — это такой двойной знак, означающее которого (– О 2) само является знаком (единством означающего — О 1 и означаемого — Х 1). Модель коннотации (сх. А) может использоваться для описания структурных особенностей мифа, идеологии и символа (за исключением искусственной символики, в отношении которой см. метаязыковую семиотическую модель — сх. Б). Коннотация не порождает принципиально новых означающих (используются знаки исходного языка и их сочетания), но порождает новые означаемые (Х 2), т.е. новые смыслы. Означающие же (О 2) отличаются от первичных, естественноязыковых знаков (О 1) тем, что выступают в качестве “коннотаторов” (новых целостных словосочетаний). Последние образуют область риторики. “Риторика есть означающая сторона идеологии, а идеология — означаемая сторона риторики” (Р.Барт). Коннотация может использоваться для построения некоторого воображаемого мира, “вымышленных миров”, как то происходит в литературе. Если же смыслы Х 2гипостазируются, то литература трансформируется в миф.
Главной целью коннотативных семиотик является то или иное влияние на адресата (слушателя, читателя), коннотация определяется не столько предметом коммуникации, сколько воздействием на получателя сообщения.
Б. Метаязык, т.е. язык описания некоторого иного языка, включает такие двойные знаки, означаемые которых (Х 2) сами являются знаками (единством означающего — О 1 и означаемого — Х 1). Метаязык является семиотическим основанием рефлексии. Можно даже сказать, что всякая теория — есть означаемая сторона метаязыка. После метаязыкового описания, символическая реальность культуры становится более упорядоченной, чем до этого, рефлексия структурирует и упрощает исходный объект. Метаязык не порождает новые смыслы, новые означаемые, он содержит новые означающие (О 2) — искусственные термины, необходимые для описания исходного языка (См. схема Б). Метаязыковая функция связана с указанием на код, на способ кодирования первичных сообщений (Р.Якобсон). Метаязык — это работа с кодом.
Культуру можно представить, с семиотической точки зрения, как совокупность вторичных семиотик. Многие вторичные семиотические системы (такие как наука, религиозные учения и др.) строятся на основе естественного языка, на основе его перекодирования. А последнее невозможно без метаязыка, поэтому метаязыки выступают необходимым для порождения духовной культуры (как в аспекте синхронии, так и в аспекте диахронии) элементом. Метаязыковые семиотики характерны для всех символических форм культуры, которые опираются на рефлексию (особенно выраженную в европейской культуре). Метаязыковые знаки так же не имеют объектов обозначения в реальном мире (“денотатов”, “референтов”), как и знаки коннотации (литературы, мифа, идеологии и т.д.). В этом метаязык не отличается от коннотации, он также интенсионален. Основная функция метаязыка — описание иного языка (“языка-объекта”). Метаязыки образуют важную часть всякой теоретической деятельности, а именно — язык самой теории, для которой языком-объектом будет язык эмпирических констатаций (например, “протокольных высказываний”).
Философия опирается на более высокий уровень рефлексии, чем наука и/или более отдаленные коннотации, чем литература. (Например, риторика по отношению к философии выступает в качестве языка-объекта, а по отношению к литературе — в качестве метаязыка.) А если так, то вторичных моделирующих систем для описания философии недостаточно, необходимо перейти на третий уровень знакового моделирования. Для философского “сжатия” используются рефлексия, опирающаяся на сложные знаковые системы, которые превышают не только одноуровневую семиотику предметного языка, но и двухуровневые семиотики науки, литературы и прочих форм культуры. Необходим трансцензуз — выход за пределы обычных для культуры двухуровневых семиотик и связанных с ними форм рефлексии и коннотации. В этом смысл понятия трансцендентальной семантики.
Семиотическое моделирование философии приводит к третичным знаковым системам, философия оказывается знаковой системой уже не второго, а третьего уровня. Философский дискурс не моделируется (с достаточной полнотой и адекватностью) ни в качестве коннотативной семиотики (как моделируется литература и некоторые другие дискурсы), ни в качестве метаязыковой семиотики (как моделируется наука и некоторые другие дискурсы). Вторичные семиотические модели если и приложимы к философии, то лишь в достаточно узких — не выявляющих особенности философии — пределах.
Решающее значение для исследования имеет число доступных человеческому пониманию семиотических уровней. Основная наша гипотеза состоит в том, что человек может с пониманием интерпретировать знаковые системы не превышающие третий уровень. Например, высказывание: “я знаю, что знаю, что ничего не знаю” (= “я знаю, что я знаю, что я ничего не знаю”), никем из людей утверждаться не может, ввиду того, что человеческий интеллект ограничен третьим уровнем знаковости или, что то же самое, вторым уровнем рефлексивности (два “я” – рефлексия первого уровня). Даже Сократ говорил лишь: “Я знаю, что (я) ничего не знаю”. Осмысленно утверждать человек способен только “двойственное”, но не “тройственное” Я. Человек может раздвоиться, но не “растроиться” (даже слова такого нет!). Третья рефлексия невозможна в качестве систематической практики даже для универсализированной индивидуальности, человеческий интеллект уже не может понимать “знание о знании собственного (не)знания”, хотя понимать “знание о собственном (не)знании” (Сократ) вполне может.
Третий знаковый уровень (вторая рефлексия) имеет мировоззренческое значение, которое заключается в возможность понимания мира как осмысленного целого. Вслед за уровнями знаковости и рефлексивности можно выделять соответствующие им уровни знания. О том, что знание третьего уровня является знанием мировоззренческим, знанием охватывающим мир в целом пишут П. Вацлавик и его коллеги (4). Они выделяют: 1) уровень непосредственного восприятия (или “знания знакомства” по Б.Расселу), который у взрослого человека встречается, по мнению авторов, крайне редко, 2) уровень знания об объектах собственного опыта, т.е. уровень понимания смысла воспринимаемых объектов и 3) уровень согласования в единый мир полученных смыслов. Когда согласованность смыслов нарушается, человек переживает экзистенциальный кризис (утрата смысла мира и/или собственной жизни). Авторы приводят и весьма интересную для семиотики параллель: если знание некоторого языка соответствует второму уровню, то какие-либо знания о самом этом языке — третьему.
Четвертый уровень знаковости оказывается за границами человеческого понимания — рефлексия рефлексии рефлексии человеку недоступна. В качестве одного из следствий можно указать возможности и формы истории философии, относящиеся к различным уровням знания. Никакая история философии не может превышать третий уровень знаковости, поэтому “потолком” для истории философии всегда будет философия, т.е. история философии в качестве философии. Однако существуют и нефилософские формы истории философии, обычно связанные с редукцией одного из знаковых уровней предмета описания (описываемой философии). Даже в случае сохранения числа уровней, задача истории философии лишь в производстве модели описываемой философии, которая “лучше” описываемой философии в том отношении, что легче помещается в классификации и периодизации исторического повествования.
Семиотическая конечность разума объясняет и бескомпромиссность философского диалога. Аутентичное понимание одним философом другого философа невозможно потому, что требует выхода на четвертый уровень знаковости, закрытый для человеческого понимания, поэтому разногласие и противоречие философских позиций будет продолжаться пока существует философия. Невозможность систематического и осмысленного выхода на четвертый уровень знаковости обостряет проблему интерсубъективности философии, поскольку исключает возможность использования метаязыка для налаживания философской коммуникации, для нахождения философами общего языка. Конфликтующие философские позиции поэтому не имеют и не могут иметь внешних рациональных критериев, которые бы способствовали их примирению.
Означаемой стороной, предметом философского описания часто, особенно в современной философии, оказываются категории логики и грамматики (достаточно вспомнить онтологические учения, от Аристотеля до наших дней). Это еще раз свидетельствует в пользу того, чтобы рассматривать философию не просто в качестве метаязыка, а в качестве метаязыка метаязыка, т.е. описываемая философией знаковая система сама уже должна быть метаязыком или коннотацией. Язык философии всегда находится в опосредованном отношении к естественному языку. А поскольку естественный язык становится собственным метаязыком прежде всего в грамматическом и/или логическом аспектах, постольку категориальное выражение именно данных аспектов часто становится объектом философской, теперь уже вторичной (по отношению к естественному языку) рефлексии, объектом метаметаязыкового описания и упорядочивания. Философское высказывание металингвистично и/или металогично; в более общем случае, вторая рефлексия — продукт метакоммуникации.
Если согласиться, что духовная культура — область “символических форм”, то всякая деятельность над культурным символизмом, будь то его описание, анализ, критика, или что-либо иное будет метасимволической деятельностью, независимо от того, в духе какой традиции мы понимаем символ. Подобная деятельность характерна для философии — философия есть метадискурс, предназначенный для описания и анализа символического. Философия как вторая рефлексия уже мета- теоретична и/или мета- идеологична. В более общем плане, как мы уже сказали, она является метакоммуникацией. Поэтому философия трансцендирует вторичные знаковые образования культуры, и семантика философии есть трансцендентальная семантика.
Для моделирования второй рефлексии необходимо использовать семиотики уже третьего уровня, которые строятся добавлением дополнительного знакового уровня — метаязыкового или коннотативного — к приведенным выше моделям вторичных семиотик. Если системы второго уровня связаны с рефлексией и коннотацией (2 случая), то системы третьего — с рефлексией рефлексии (рефлексия второго уровня, или метарефлексия) и с рефлексией коннотации, а также — с коннотацией коннотации (гиперконнотация) и с коннотацией рефлексии (4 случая). Четыре модели третичных систем предоставляют возможность семиотической классификации философских учений.
Теперь мы можем связать особенности философского дискурса с полученными знаковыми моделями, имеем возможность семиотического объяснения основных форм философского дискурса. Эти семиотические модели выражают архетипы философского дискурса. Прежде чем давать характеристику архетипам, соответствующим построенным нами четырем моделям, отметим черты общности между собой метаязыковых архетипов [1] и [2] и коннотативных — [3] и [4]. Метаязык служит анализу и не создает новых смыслов, он вводит лишь новые знаки; коннотация же, наоборот, новых знаков не создает, а служит порождению новых глубинных смыслов.
Добавление третьего метаязыкового уровня дает следующие две модели:
— метаязык метаязыка
Архетип данной модели можно именовать и характеризовать как философский “анализ”, предметом которого выступают те феномены культуры, которые образуют метаязыковые семиотики (два нижних знаковых уровня).Достаточно взглянуть на схему [1] чтобы увидеть, что анализ есть метаязыковой трансцензус метаязыкового описания — описание описания. Не случайно, что традиционной областью анализа является философия науки. Анализ доминирует в философии таких мыслителей как Аристотель, Г. Лейбниц, Б. Рассел и др. Анализ входит и в классическую феноменологию. Правда, феноменология, в отличие от аналитической философии, не ведает синтаксиса (не имеет дела с реальными означающими), её анализ ограничивается областью семантики.
В противоположность философской критике, чистые аналитики склонны уподоблять философию науке, замечая лишь различие в степени общности используемых категорий. Философия является для аналитиков знанием, теорией. Аналитики не склонны противопоставлять языковые уровни рефлексии потому, что справедливо — согласно собственному архетипу “анализа” — усматривают и в первой, и во второй рефлексии (и в науке, и в философии) метаязыковые описания, только различного уровня. Простое различие уровней или “логических типов” используемых в науке и философии метаязыков не считается ими достаточным основанием для утверждений о принципиальной противоположности научного и философского дискурса.
Аналитики охотно занимаются проблемами онтологии, однако их подход отличается от подхода метафизиков: онтологические проблемы решаются в контексте логического или лингвистического анализа, в контексте философии языка. Когда современные представители анализа использует слово “метафизика” в позитивном, а не критическом смысле, они подразумевают под этим логически обоснованную онтологию. Тогда фигурируют такие понятия как “логическая онтология” и “дескриптивная метафизика”. Очевидно, что это нечто иное, чем традиционные, послеаристотелевские формы спекулятивной онтологии и метафизики (Аристотель исследовал проблемы первой философии, используя “Органон”).
Самой же вопиющей нелепостью, с точки зрения аналитической онтологии, являются категория “Ничто” или “Небытия”. В отличие от традиционных форм метафизики, аналитическая онтология всегда исключает данную категорию, видя в ней лишь полную нелепость. Категория “Небытия” — надёжный негативный критерий, свидетельствующий о неаналитическом характере рассматриваемой онтологии.
В рамках анализа априорное может мыслиться лишь в качестве бессодержательного (иногда даже
10-09-2015, 21:40