Сократ

СОКРАТ

«Этическое учение Сократа»

Предисловие ___________________ стр.

«Познай самого себя» ____________ стр.

«Даймонион» Сократа ____________ стр.

«Добродетель есть знание»________ стр.

«Никто не делает зла
посвоей воле» ___________________ стр.

Учение о благе и душе ____________ стр.

Телеология Сократа ______________ стр.

Заключение _____________________ стр.

I. Предисловие

Сократ (470/469-339 до н.э.) «Древне-греческий философ, один из родоначальников диалектики как метода отыскания истины путем постановки наводящих вопросов. Был обвинен в «поклонении новым божествам» и «развращении молодежи» и казнен (принял яд цикуты). Излагал свое учение устно. Цель его философии - самопознание как путь к постижению истинного блага; добродетель есть знание или мудрость. Для последующих эпох стал воплощением идеала мудреца». («СЭ»).

В истории философии, пожалуй, нет более известной и значимой фигуры, чем Сократ. Уже в древности он стал в сознании людей воплощением мудрости, идеалом мудреца, поставившего истину выше жизни. Образ Сократа-мыслителя был положен в основу многих литературных произведений. О его личности существует огромное количество литературы. Но… Сократ не оставил сам письменного наследства. О его жизни и учении мы знаем только из сочинений его учеников и друзей (философа Платона, историка Ксенофонта), а также из книг поздних авторов, например, Аристотеля. Каждый из которых по-своему понимал Сократа – и все это создает большие трудности при выяснении подлинно исторической фигуры Сократа.

Отношение к Сократу было различным в различные времена, нередко диаметрально противоположным. Одни из его современников увидели в нем опасного безбожника и приговорили его к смертной казни, другие сочли сие обвинение безосновательным и представляли Сократа глубоко религиозным человеком. В другие времена и вплоть до наших дней Сократа также оценивали и оценивают по-разному. Для одних он был великим философом, для других – скучным моралистом, для третьих – политическим реакционером.

Поэтому и ныне актуален старый и вечно новый вопрос: возможно ли объективное знание о Сократе и его Учении?

II. «Познай самого себя»

«Я знаю, что ничего не знаю. …О том, что такое добродетель, я ничего не знаю… И все-таки я хочу вместе с тобой поразмыслить и понять, что она такое»

Сократ

«Познай самого себя» - это изречение, или формула мудрости, приписываемая одному из семи мудрецов, было известно и до Сократа,и после него (оно фигурировало среди других аналогичных изречений и заповедей на фронтоне Дельфийского храма), но закрепилось именно за ним. И это не случайно: ни один из мыслителей античного мира, кроме Сократа, не сделал установку на самопознание основной частью своего учения и руководящим принципом всей своей деятельности.

Рассмотрим сократовское истолкование дель­фийской заповеди. Если верить Ксенофонту, ко­торый не всегда вдавался в философские тонко­сти, смысл изречения сводился Сократом к рекомендации осознать свои способности и воз­можности, к указанию на полезность объектив­ной самооценки, самокритики. Ксенофонтовский Сократ заявляет: «Кто знает себя, тот знает, что для него полезно, и ясно понимает, что он может и чего он не может. Занимаясь тем, что знает, он удовлетворяет свои нужды и живет счастливо, а не берясь за то, чего не знает, не делает ошибок и избегает несчастий. Благодаря этому он может определить ценность также и других людей и, пользуясь также ими, извлекает пользу и оберегает себя от несчастий»

Нельзя сказать, что у Ксенофонта не было каких-либо оснований для подобных суждений. Сократ, который еще не вполне различал теоретическое знание и практическое поведение, нередко высказывался в духе этиче­ского утилитаризма и эвдемонизма. Кроме того, из его тезиса о добродетели как знании легко было сделать вывод о полезности познания са­мого себя и других, о возможности избежать ошибок и неудач на почве осознания своих спо­собностей и сил. Тем не менее не вызывает со­мнения, что Ксенофонт понял Сократа узко и чрезмерно утилитарно. Ведь если бы философ, у которого, как известно, слова не расходились с делами, придерживался позиции этического утилитаризма, то наверняка Сократ не нашел бы ничего луч­шего, как приспособиться к обстоятельствам своего времени.

Между тем Сократ в своей деятельности ме­нее всего исходил из соображений собственной выгоды и пользы, не считался ни с какими об­стоятельствами и, веря в правоту своего дела, сознательно обрекал себя на «несчастье».

Очевидно, что в дельфийское «Познай самого себя» Сократ вкладывал более широкое содер­жание и более глубокий смысл, чем это пред­ставлено у Ксенофонта. Самопознание в устах древнего философа означало прежде всего по­знание человеком своего внутреннего мира, осо­знание того, что осмысленная жизнь, духовное здоровье, гармония внутренних сил и внешней деятельности, удовлетворение от нравственного поведения составляют высшее благо, высшую ценность. С этой ценностью не сравнимы ника­кие знания, какими бы полезными они ни были.

Из этого же диалога мы узнаем, что Сократ, отвергая ряд определений благоразумия, под­верг критике определение Крития, со­гласно которому благоразумие означает то же самое, что и дельфийская надпись, т. е. «позна­ние самого себя». Эта критика на первый взгляд представляется довольно неожи­данной со стороны того, кто сделал самопозна­ние главным моментом своего учения.

Но это только на первый взгляд. На самом деле Сократ отвергает не идею дельфийского на­ставления, а ее истолкование, предложенное Критием. Из рассуждений Крития следует, что самопознание ценно потому, что оно приводит к выяснению способностей самого себя и других, устанавливает уровень знаний и степень компе­тентности каждого, дает возможность правите­лям определить место того или иного граждани­на в системе полиса, словом, позволяет рацио­нализировать все стороны общественной и госу­дарственной жизни, т.е. ведет к созданию рационально организованного общества, осно­ванного на знаниях о человеке и обществе, на науке об управлении обществом и человеком.

Сократ, возра­жая Критию, говорит: «Таким образом рассу­дительность хорошо устроила бы и домашние дела, хорошо управляла бы и го­родом и всем другим, чем свойственно ей управ­лять: потому что там, где заблуждения устране­ны и все делается справедливо и рассудительно, люди, подобным образом настроенные, живут хорошо и благополучно, а живущие благополуч­но, счастливы. Не это ли, Критий, мы имеем в виду, говоря о рассудительности, как о вели­ком благе?» — «Именно это...» — «Пожалуй, мы нехорошо сказали». — «Почему?» — «Потому, что мы легкомысленно признали великим благом для людей, если бы каждый из нас делал, что знает, и предоставлял бы другим знающим делать то, чего сам не знает». — «Так это нехорошо?» — «Думаю, нехорошо». — «Ты, Сократ, говоришь поистине странности». — «И мне так кажется... Впрочем, если бы нами непременно управляла рассудительность, понимаемая так, как мы ныне ее определили, то она реализовалась бы сообраз­но знаниям (а не так, как это имеет место те­перь): тогда не обманул бы нас ни кормчий, который только носит это имя, а не заслуживает его, ни врач, ни военачальник; тогда не укрылся бы от нас никто, приписывающий себе такое знание, какого он не имеет. А через это положе­ние дел наше тело пользовалось бы лучшим здоровьем, чем ныне; мы спасались бы от опас­ности и на море и на войне; у нас и посуда, и одежда, и обувь, и все вещи были бы изготов­лены искусно, ибо нам служили бы истинные мастера. Даже если бы ты захотел, чтобы про­рицание мы сочли также знанием будущего и поставили бы под управление рассудительности, то и тут мы избавились бы от хвастунов и избрали бы истинных прорицателей, которые действительно предсказывают будущее. Пред­ставляя человеческий род в таком состоянии, я признаю, что поступали бы и жили бы сообраз­но со знанием, потому что благоразумие было бы на страже и не позволило бы, чтобы незнание вмешивалось в наши дела и за­нятия. Однако еще не можем сказать, любезный Критий, что, действуя согласно знанию, мы жили бы благополучно и были бы счастливы».

В ответ на эту речь, полную тонкой иронии, Критий замечает: «Однако же, унижая знание... не легко найти тебе иную полноту благополу­чия, совершенство счастливой жизни». «Но научи меня еще немногому, — про­должает Сократ и спрашивает: — О каком знании, доставляющем счастье, говоришь ты, Критий? Не о том ли, как шить обувь? Или как обрабатывать медь, шерсть и другие подобные вещи?» — «Вовсе не о том»,—отвечает Критий. «Но в таком случае мы отходим от тезиса, — говорит Сократ,— что человек, живущий со зна­нием, счастлив. Эти люди живут со знанием, а тем не менее ты не признаешь их счастливы­ми». Далее серией вопросов и ответов Сократ заставляет Крития признать, что «жить благополучно и счастливо — это зна­чит жить не со знанием вообще и не со всеми другими знаниями, а только с тем, что относит­ся к добру и злу».

Иначе говоря, никакие знания и никакие на­выки сами по себе не гарантируют благополучия и не делают человека счастливым: технические и иные знания «полезны» (т. е. приобретают смысл и значение) в зависимости от познания добра и зла. Более того, и знание добра и зла, по Сократу, не является подлинным благом, если оно остается только голым знанием и не ведет к «врачеванию души», к укреплению ее «здоровья». Таким образом, дельфийское «Познай самого себя» было для Сократа признанием души руководя­щим началом в человеке, призывом к «заботе о душе», к осмысленной духовной жизни, к вос­питанию благородства духа.

«Ведь я только и делаю, что хожу и убеждаю каждого из вас, и молодого, и старого, заботиться прежде и сильнее всего не о теле и не о деньгах, но о душе, чтобы она бы­ла как можно лучше» . Философ был непоколебимо убежден в том, что только на пути интеллектуального и морального проникно­вения в свое «я», в свой внутренний мир воз­можны самосовершенствование, добродетель и благая жизнь.

Сократовское самопознание своим острием было направлено против «всезнайства» софистов и их ориентации на внешний успех, против их «техники» доказывать и опровергать любой те­зис, даже заведомо ложный. По мысли Сократа, приобретенные знания и мастерство («техника») в какой-либо области деятельности, как таковые, еще не дают блага человеку. Они могут быть использованы и во вред ему. Поэтому нет гарантии относительно того, как и в каком направле­нии они будут использованы.

Рассуждая в духе Сократа, можно сказать, что «всезнайству» и мастерству софистов не хватает самого главного — знания человека, носителя знания и мастерства. Правда, если «знания о человеке» свести к знаниям психологических ме­ханизмов человеческой природы и использова­нию их в определенных (узкоэгоистических и политических) целях, то в этом деле софисты своим мастерством убеждать, своей «техникой» воздействия на аудиторию, красноречием и диа­лектическим (полемическим) искусством достиг­ли многого. И секрет их успеха — безразличие к истине, индифферентность к добру, равноду­шие к человеку, к его нравственному миру.

«Многознайству» софистов Сократ противо­поставил знание своего незнания, которое сви­детельствовало отнюдь не о его скептицизме или ложной скромности, а о его стремлении к более глубокому знанию, к отказу от свойственного софистам накопления разнородных знаний, пригодных во всех случаях жизни. По Сократу, софисты знают многое, обладают энциклопедическими знания­ми. Но их знания носят раздробленный харак­тер, являются частичными. Это, собственно, и не знания, а всего лишь мнения. Раздроблен­ность «знаний» (мнений) не позволяет им за­думаться о единстве знания, о различии между разрозненными мнениями и пониманием; софи­сты многое «знают», но мало понимают: они сведущи, но не мудры. Оно так и должно быть, ибо мудрость, тождественная пониманию, не сводится к набору знаний, к множеству мнений. Вот почему платоновский Сократ в «Пире», указывая на отличие подлинного зна­ния (понимания) от мнения, или представления, замечает, что «правильное, но не подкрепленное объяснением мнение» нельзя считать знанием :«Если нет объяснения, какое же это знание? Но это и не невежество. Ведь если это соответ­ствует тому, что есть на самом деле, какое это невежество? По-видимому, верное представле­ние — это нечто среднее между пониманием и невежеством».

Итак, верное описание чего-либо существую­щего «на самом деле», не будучи неведением, представляет собой некоторую степень знания. В сущности же это не столько знание, сколько правильное мнение, адекватное представление. Подлинное знание выходит за пределы описа­ния и констатации того, что есть «на самом де­ле»; оно требует обоснования «мнения», пред­полагает выяснение смысла и значения установ­ленного, побуждает к познанию общего и единого. Стремление к пониманию — отличи­тельная особенность философии и философа.

При всем внешнем сходстве майевтики Сокра­та с полемическим искусством софистов эти два способа ведения диалога совершенно различны по своей сути и направленности. Искусство со­фистов, будучи «техническим» знанием, описа­тельной наукой о человеке, имело в виду «овла­дение» человеком, эффективное манипулирова­ние его сознанием и поведением, в то время как майевтика Сократа, ориентированная на само­понимание, ставила целью осознание человеком своей автономии, раскрытие им своей сущности как разумного и нравственного существа. Май­евтика Сократа — это способ реализации дель­фийского «Познай самого себя», метод, с по­мощью которого собеседник становится соиска­телем единой истины, единой добродетели, словом, соискателем общих определений.

Таким образом, сократовское «Познай самого себя» — это поиск общих (прежде всего этиче­ских) определений; это поиск человеком своего внутреннего мира как высшей ценности, это за­бота о своей душе, о своем назначении. Ориен­тация на познание общего, или всеобщего, в человеке, установка на оценку поступков в свете этого все­общего и на гармонию между внутренними по­будительными мотивами и внешней деятельно­стью для достижения благой и осмысленной жизни по необходимости приводили Сократа к размышлениям о взаимоотношении познания (знания) и добродетели...

III. «Даймонион» Сократа

«На­чалось у меня это с детства, возникает ка­кой-то голос, который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь
никогда не склоняет»

Сократ

Что такое «демон», «демоний»,или «даймон» Сократа, какова сущ­ность его «даймониона», было неясно уже уче­никам и друзьям философа, не говоря о более поздних античных авторах — Цицероне, Плутар­хе, Апулее, высказывавшихся на этот счет. О демонии Сократа говорили и отцы церкви.

Одни исследователи видят в демоне Сократа метафору, которой он иронически прикрывал свои собственные совесть, разум или здравый смысл; дру­гие — просветлен­ное чувство, просветленное внутреннее чутье или инстинкт; третьи — выра­жение внутреннего откро­вения или проявление религиозно­го энтузиазма; четвертые — «чудовищный» феномен, при котором инстинкт и сознание (их функция) заменяют друг друга; пятые — сви­детельство того, что внутреннему миру каждого присуща трансцендентность.

О демоне Сократа писал также молодой Маркс. Он высказывал мысль о тенденции философа освободиться от всего мистического и загадочно-демонического (боже­ственного). Маркс писал, что Сократ, сознавая себя носителем даймония, не замыкался в себе: «...он носитель не божественного, а человеческо­го образа; Сократ оказывается не таинственным, а ясным и светлым, не пророком, а общительным человеком».

Действительно, Сократ не был ни вдохновенным провидцем, ни исступлен­ным пророком, ни гением озарения. Но в лич­ности Сократа было нечто такое, что сближало его, по представлениям его современников, с про­видцем и пророком или во всяком случае позво­ляло (и позволяет) говорить о нем как об уни­кальной фигуре.

Феноменальность Сократа состояла в крайне редко наблюдаемом соединении горячего сердца и холодного ума, обостренного чув­ства и трезвого мышления, фанатизма п терпи­мости — фанатической преданности идее, дохо­дящей до всецелого подчинения ей своей жизни, и способности понимать чужие взгляды и воз­зрения. Сократ — это воплощение аналитического ума в соединении с пророческой вдохновенно­стью; это сплав критического мышления, свобод­ного исследования с горячим энтузиазмом, гра­ничащим с мистическим экстазом. Поэтому нет ничего удивительного в том, что ученики Сокра­та расходились в характеристике его личности и его «даймониона».

По словам Ксенофонта, «божественный голос» (даймонион) давал Сократу указания относи­тельно того, что ему следует делать и чего не следует. Основываясь на этом «голосе», Сократ будто бы давал советы друзьям, которые всегда оправдывались. Таким образом, по Ксенофонту, Сократ предвидел будущее и признавал за собой дар пророчества. Иное о даймонионе Сократа сообщает Платон. У последнего ничего не гово­рится ни о предсказаниях, ни о велениях боже­ства, обращенных к Сократу, ни о каких-либо советах друзьям. У Платона сократовский дай­монион — явление более сложное и редкое. «На­чалось у меня это с детства, — заявляет Сократ в «Апологии» Платона, — возникает ка­кой-то голос, который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет. Вот этот-то голос и возбраняет мне заниматься государственными делами».

У Ксенофонта сократовский даймонион и отвра­щает от чего-либо, и побуждает (склоняет) к чему-либо. У Платона даймонион только отвра­щает (отговаривает), но никогда не склоняет. Сообщение Ксенофонта дает некоторое основа­ние для трактовки даймониона Сократа как го­лоса совести и разума, или как здравого смысла. Сообщение же Платона, напротив, на первый взгляд во всяком случае, не дает каких-либо явных поводов для подобной трактовки. Надо полагать, что сократовский даймонион (назы­ваемый также «божественным знамением») у Платона означает некое обостренное предчувствие, некое «шестое чувство» , или сильно развитый инстинкт, кото­рый каждый раз отвращал Сократа от всего того, что было для него вредным и неприемле­мым. Оказывается, что и бездействие «привыч­ного знамения»


10-09-2015, 22:32