Содержание
I. Введение………………………………………………………………………………….3
II. Философия «общего дела»
1. Московский Сократ…………………………………………………….……….6
2. «Общее дело» – преодоление смерти..………………………………..12
III. Заключение……………………………………………………………………….27
IV. Список используемой литературы………………………………….….30
Введение
В истории русской философской мысли есть выдающиеся творческие личности, идеи которых раскрывают свой глубинный и могучий потенциал лишь со временем — по мере научно-технического и социального прогресса. К ним, вне всякого сомнения, принадлежит Николай Федорович Федоров — творец философии общего дела. Как никто другой, он впервые наиболее радикальным образом поставил вопрос о борьбе со смертью, ее предотвращении, победе над ней, причем не только в настоящем и будущем, но и в прошлом, т.е. над уже свершившейся смертью. Им было высказано и немало других ценнейших мыслей, значимость которых не только сохранилась вплоть до нашего времени, но и в огромной степени продолжает приумножаться.
Федоровский проект абсолютным большинством тех, кому доводилось с ним ознакомиться, воспринимался и расценивался как сугубо фантастический и утопический, будто бы ничего общего не имеющий с реальными задачами научного познания и совершенствования человека и его мира. Особенно в этом усердствовали те, кто усмотрел в Федорове всего лишь православного богослова, хотя и не принадлежавшего к официальной церковной иерархии, а в его философии общего дела — только богословское учение, пытаясь на этом и других подобных основаниях всячески их дискредитировать. Столь односторонне негативная, искажающая суть дела, оценка и самого Федорова, и его учения крайне затруднила их адекватное, позитивное восприятие, приобщение к ним, нанеся тем самым серьезный ущерб решению реальной задачи борьбы со смертью...[1]
Целью работы является изучение философии «общего дела» Федорова – идеи практического бессмертия человечества.
Цель работы определила ряд задач:
· Осветить основные этапы биографии Федорова;
· Подробно рассмотреть Федоровскую теорию о естественном воскрешении всех человеческих поколений;
При работе использованы следующие методы исследования: сравнение, обобщение фактов, дедукция, синтез и анализ сведений по теме.
Федоров и его философия «общего дела» вызвала огромный интерес среди мыслителей XIXи XXстолетий, который нашел свое отражение в многочисленных произведениях.
В отечественной философской литературе в отношении идей Федорова восторженные оценки известного исследователя его творчества С.Г. Семеновой, которая полагает, что учение "всеобщего дела" может стать магистральной идеей России, так как оно соответствует ее благу. "Среди необъятной по объему работы устроения новой экономики, спасения национальных богатств, материальных и культурных, среди борений партий и интересов, установок и ориентаций нельзя забыть ту главную ценность, те сверхцели глобального, планетарного, онтологического порядка, многие из которых были поставлены Федоровым, а они-то и должны придать необходимую самобытность и устойчивость в бытии нашему национальному целому, стать нашим словом миру".
Волков В. в своей статье «Общее дело» Николая Федорова: философское учение, научная теория, религиозное прозрение или социальная утопия?» и Вишев И. в книге «Философия общего дела Н.Ф. Федорова - предтеча современной концепции практического бессмертия человека» подробно рассматривают идею о «воскрешении отцов»приходят к единому мнению: Федоров, как и любой другой мыслитель, естественно, был сыном своего времени. И на его учении тоже лежит своя печать исторической ограниченности, отражение противоречий эпохи. И далеко не просто бывает отделить «зерна» от «плевел». А в таком случае возникает опасность с последними выбросить первые. К сожалению, критики философии общего дела Федорова нередко как раз так и поступают.
В своей книге «Мои воспоминания» Лев Толстой говорил, что гордится, что живет в одно время с таким человеком, а Булгаков в своем труде «Свет невечерний: созерцания и умозрения» высказал мнение о связи федоровского учения с утопией Маркса: "Федоровский "проект", понятый даже в самом широком и неопределенном смысле как общая идея участия человека в воскресении мертвых, сохраняет свои основные особенности, отличается экономизмом и магизмом. Та вера в хозяйство, которая проявляется в современном экономизме, и в частности в "экономическом материализме", получает здесь наиболее радикальное выражение... Учение Федорова и есть именно то, о чем смутно мечталось марксизму, что составляет его бессознательный, но интимный мотив". А Бердяев даже отмечает, что "в советский период внутри России было течение федоровцев. И, как это ни странно, было некоторое соприкосновение между учением Федорова и коммунизмом, несмотря на его очень враждебное отношение к марксизму. Но вражда Федорова к капитализму была еще большая, чем у марксистов".
Также программные идеи Федорова нашли продолжение в творчестве В. Маяковского, Н. Заболоцкого, А. Платонова, но полнее всего они отразились в учении К. Циолковского. К.Э. Циолковский придал теории "общего дела" научную завершенность, прозрачность, ее выводы стали более очевидными.
Как бы ни разнились взгляды на учение Федорова, претендует на то, чтобы превратиться в наше слово миру, в общенациональную идею, призванную объединить сначала всех россиян, а затем и все человечество в деле воскрешения предков, регуляции природы, достижения бессмертия.
Федоровские идеи, безусловно ценные и становящиеся все более актуальными, органично восприняла современная концепция практического бессмертия человека. «Общее дело», несмотря на религиозную оболочку, наличие элементов натурализма, наивности, фантастичности и мистицизма, содержит ряд прогрессивных идей. Это идеи преемственности поколений людей, сплоченных «общим делом» для решения жизненно важных задач; всеобщего братства, «родства» людей, бессмертия рода человеческого; веры в безграничные возможности разума и активности человека в регулировании слепых сил природы; бережного отношения человека к природе; значимости достижений науки и техники в освоении Космоса и утверждения возможности выхода человека в Космос; нравственной ответственности при использовании достижений научно-технического прогресса.
Среди русских, да, пожалуй, и мировых философов Н.Ф. Федоров самым дерзновенным, но главное, практическим образом поставил проблему превращения человека смертного в его активно-эволюционном возрастании к новому, высшему типу в человека бессмертного. Он был автором учения, обосновавшего новое эволюционное представление о человеке и его задаче во Вселенной.
Московский Сократ
Долгие годы значительную часть жизни Николая Федорова скрывала завеса таинственности. Да и другая ее половина, когда он становится "необыкновенным библиотекарем" Румянцевского музея, укладывалась в почти житийный канон неустанного подвижничества и духовных трудов. Он был знаменитейшей, любимой и все же загадочной фигурой Москвы конца прошлого века. Тем не менее этот святой, пророк всеобщего воскрешения грозит человечеству, ругает науку, образование, богатых, университеты, интеллигенцию, прогресс, гражданственность, юридические законы, права и свободы личности, Просвещение, институт присяжных, литературную гласность, клеймит культуру и цивилизацию в целом и все "ученое сословие" в частности. В то же время уголовные преступления он называет лишь "шалостями", поскольку "ужасные по своим последствиям, они по своим побуждениям совершенно детские".[2]
Федорова называли «московским Сократом» не только за непритязательность в быту, но и за стремление распространить свое учение в беседах и спорах через верных своих учеников и последователей, хотя сам мыслитель порицал исторического Сократа за сосредоточенность познания на самом себе («познай самого себя») и отрыв знания от дела.
Только в последнее время удалось выяснить обстоятельства рождения Федорова, учебы, формирования, ряд важнейших вех его домосковской жизни. Будущий мыслитель родился в самом конце мая 1829 г. в селе Ключи Тамбовской губернии; его отцом был князь Павел Иванович Гагарин, местный землевладелец, позднее известный театральный антрепренер, принадлежащий к славнейшей российской фамилии, матерью - молодая дворянская девица Елизавета Иванова, не состоящая в законном браке с князем. Фамилию и имя Николай получил по имени своего крестного отца, как это обычно происходило с незаконнорожденными детьми. (Сведения о матери Федорова и новая дата его рождения были установлены по его свидетельству о крещении, найденному в тамбовском архиве искусствоведом В. С. Борисовым.)
"Существенною, отличительною чертою человека являются два чувства - чувство смертности и стыд рождения" - так позднее определит Федоров суть травматического ядра человека. Неожиданная кончина в октябре 1832 г. деда, крупного государственного сановника, известного масона Ивана Алексеевича Гагарина, позднее, в сознательные уже годы Николая, смерть дяди, предводителя тамбовского дворянства Константина Гагарина, его воспитателя и покровителя, на чьи деньги он учился сначала в тамбовской гимназии, а затем в Одесском Решильевском лицее, не говоря уже о "стыде рождения", болезненно усугубленном самим фактом незаконнорожденности, - все это в случае с Федоровым обернулось обостренно-невротическим вариантом переживания и "чувства смертности и стыда рождения", давшим, однако, уникально созидательный, религиозно-пророческий выход. "Вопросы о родстве и смерти находятся в теснейшей связи между собой: пока смерть не коснулась существ, с которыми мы сознаем свое родство, свое единство, до тех пор она не обращает на себя нашего внимания, остается для нас безразличною". Эти мысли о связи чувства родства и осознания смертности, несомненно, отражают личный опыт Николая Федоровича, и осенью 1851 г. когда умер его дядя. Резкое смыкание этих двух переживаний породило в нем уникальную вспышку-озарение; его пронзила основная идея его учения, "мысль, что чрез нас, чрез разумные существа, природа достигнет полноты самосознания и самоуправления, воссоздаст все разрушенное и разрушаемое по ее еще слепоте и тем исполнит волю Бога, делаясь подобием Его".[3] Двадцати двух лет Николай Федорович бросает вызов смерти, такой дерзновенный и окончательный, как никто из смертных за всю историю. Победа над ней мыслилась настолько радикальной, что предполагала возвращение к преображенной жизни - поиском, трудом и творчеством - всех ушедших поколений. Именно так понял Федоров высшее задание, которое возложено Богом на человека как орудие исполнения Его воли.
Два с половиной года с осени 1851 г. до начала 1854 г., когда Федоров сдает экзамен на звание преподавателя уездных училищ, он ведет какое-то потаенное, документально не зафиксированное существование. Между тем это был наверняка период его интенсивнейшей духовной жизни, резкого жизненного, бытового переворота, утверждения в новом фундаментальном выборе (аскетический подвиг в миру, служение людям и вызревание Слова для его будущего объявления миру), когда шло мощное переоткрытие и переоценка всего. В это время он еще очень молод - пик жизненных сил, чувств, желаний, отзывчивости на мир; темпераментом он обладал страстным, почти неистовым, доставшимся ему от отца. В нем происходит как бы возгонка родотворных, по его выражению, энергий в силу воскресительной мысли, в каждодневное подвижничество.
В каком-то "слишком человеческом" плане Николай Федорович может показаться одиноким, лишенным того душевного общения, которое обычно дает семья, близкая женщина, дети. Да, всю жизнь он прожил настоящим аскетом, питался в основном чаем с хлебом, спал несколько часов на голом жестком сундуке без подушки, которую заменяли книги, ходил зимой и летом в одном и том же стареньком пальто-кацавейке, все мизерное жалованье раздавал нуждающимся. Но у Федорова был дорогой ему Дом, где согревалось сердце, где чувствовал он реальную свою причастность к проходящей сквозь века, связующей живых и мертвых общечеловеческой общности, - Храм. Многократно Федоров говорил о себе как о человеке, "воспитанном службою Страстных дней и Пасхальной утрени". И весь православный обряд явился Федорову построенным по типу крестной и пасхальной седьмицы, в которой, по его мнению, "выражена самая сущность христианства". В определенном смысле его учение было прочувствовано и продумано в церкви, в целостной форме сознательно отправляемого религиозного действа, смысл которого он раскрывал для себя активно-христианского идеала.
Новым смыслом зажглись для него в эти годы евангельские глаголы, открылся в них заповедный призыв к активности человека, к исполнению Божьей воли в главном: в преодолении греховного порядка существования и созидании преображенного, бессмертного типа бытия. На всю жизнь Николая Федоровича самыми важными и любимыми остались слова Христа: "Дела, которые творю Я, и он (верующий в Меня) сотворит, и больше сих сотворит" (Ин. 14: 12). Среди программных заповедей Евангелия он выделял так называемую заповедь научения: "Шедше научите вся языки, крестяше во имя Отца и Сына и Святого Духа" (Мф. 28: 19). Позднее он писал, что содержание научения не дано здесь Христом, а как бы оставлено на вызревание в человечестве. И перед Федоровым, когда ему предстала его Идея, дававшая это содержание, возник вопрос: куда ему идти самому для начала, кого учить, какие "языки"? И он пошел на целых четырнадцать лет в школу, причем начальную, дающую первое направление сердцу и уму, пошел к детям, к тем естественным носителям родственного чувства, которое для него было критерием нравственности. "Возвратить сердца детей отцам их" (наказ последнего пророка Ветхого Завета Малахии), причем всем когда-либо жившим предкам, населявшим эту землю и творившим ее историю, - вот тот основной внутренний переворот, который должен, по Федорову, произойти в людях. В преподавании географии и истории ("география говорит нам о земле как о жилище; история же - о ней как о кладбище") удивительный учитель, используя оригинальный метод преподавания, максимально развязывающий активность самих учащихся в познавании, и пытался начать на детских душах конкретную работу в этом направлении. Такое сочетание мыслительной разработки вселенски-преобразовательных проектов с выходящей в жизнь практической инициативой, пусть малой, но озаренной и поднятой Идеей, было свойственно деятельности Федорова до конца.[4]
Это же сопряжение мы встречаем в его долголетней библиотечной деятельности, сначала с 1869 г. в Чертковской библиотеке, затем с 1874 г. в Румянцевском музее (ныне Российская Государственная библиотека) и в последние годы в Министерстве иностранных дел. Труд свой, особенно в Румянцевском музее, он рассматривал "как священное дело", служение одному из центров мировой памяти, и проявил себя настоящим новатором и подвижником наиболее целесообразной, системной организации, сохранения и живого бытования этой памяти. Впрочем, сам Федоров был настоящей живой энциклопедией, объем и глубина которой, казалось, не имели предела; говорят, он знал чуть ли не наизусть содержание всех книг самого большого в стране книгохранилища, и этим непостижимым богатством знаний он щедро одарял всех нуждающихся. На четверть века он становится высшим нравственным авторитетом музея, духовным и интеллектуальным средоточием всей его деятельности. Сюда, в каталожную Николая Федоровича, собирались многие замечательные люди Москвы того времени - ученые, писатели, философы, для бесед и дискуссий, здесь воспитывались ученики - В. А. Кожевников, братья Ю. П и С. П. Бартеневы, С. А. Белокуров, С. М. Северов, Г. П. Георгиевский и др. Существует немало воспоминаний о Федорове-собеседнике и, если хотите, проповеднике, об его "глубокомысленной речи, рассыпавшей мысли, как водопад брызги, его остроумных сближениях и выводах, его беседах, поражавших ученостью и образованностью решительно во всех отраслях знания", об умиротворяющем слове "учителя", обладающем "исключительною синтетическою способностью". О его "могучей диалектике", перед которой меркли оратоские приемы даже таких блестящих спорщиков, как В. Соловьев, писал А. Л. Волынский, добавляя, что в ней, "кроме стальной логики, прошлое и будущее смешивались вместе, спаянные историческим и моральным цементом", создавая "изумительную насыщенность каждого его слова", приводя к тому, что "невидимое делалось в его словах зримым, почти осязаемым, так что диалектический напор на собеседника приобретал неотразимый характер"[5] . Недаром под обаяние его светлой личности ("он весь светился внутренней добротой, доходящей до детской наивности. Если бывают святые, то они должны быть именно такие"), его мощного ума и поразительного учения попадали и А. А. Фет, и Л. Н. Толстой, и В. С. Соловьев.
Его достаточно интенсивное общение с двумя последними растягивается на 80-90 е гг., то прерываясь, то восстанавливаясь. В контактах со знаменитыми людьми своего времени Федоров стремился не только открыть им свое учение, но и подвигнуть на то, чтобы они выступили с ним от своего имени. Такое странно-"юродивое" для нового времени отношение к авторству Федоров сознательно помещал в целую традицию, характерную для древней и христианской литературы, когда малоизвестный автор приписывал свое произведение "какому-либо древнему мудрецу, писателю, чтобы обратить внимание на произведение"[6] . К тому же Федоров расценивал учение "всеобщего дела" не столько как свое изобретение, а как доведенный до высокого градуса сознания голос веков и поколений (не случайно и основное его сочинение написано в форме "Записки от неученых к ученым", как бы от имени этих народных масс, живущих и живших). Однако попытки переложить на авторитетные плечи бремя вынесения в мир учения о воскрешении терпели провал. Хотя для кандидатов на эту миссию - будь то для Достоевского, познакомившегося с идеями Федорова перед работой над "Братьями Карамазовыми", для Толстого и особенно для Соловьева - их контакт с личностью и миропониманием Федорова остался далеко не бесследным.
Замечательный московский библиотекарь и мыслитель вовсе не был анахоретом-чудаком, как это иногда представлялось. Он не только по-своему реагировал на общественные события, но и стремился в них участвовать, чуть ли не повернуть в неожиданную, открывающую новые дали сторону. Даже его выходы в свет со своим учением (правда, всегда анонимно, под псевдонимом, а то и под чужим именем) привязывались к поводам конкретным, даже злободневным: сближение России с Францией, вопрос международного книжного обмена, засуха и голод, предстоящий конгресс мира, дебаты о разоружении. Его статья "Разоружение" ("Новое время", 14 октября 1898 г.) с проектом превращения армии в "естествоиспытательную силу" получила отклик в русской печати и заинтересовал некоторых английских политиков. Особенно увлекала Николая
10-09-2015, 23:43