Чернышевский высоко ценил труды рано ушедшего из жизни Милютина. На рубеже 50 - 60-х годов, обратившись к глубоким политэкономическим исследованиям, он продолжил разработку его идей социализма в данном направлении. В это время в «Современнике» выходят его работы «Критика философских предубеждений против общинного владения», «Капитал и Руд», «Очерки политической экономии (по Миллю)». Опираясь в своих исследованиях на таких классиков, как Сен-Симон, Фурье, Оуэн, используя некоторые построения Луи Блана, Чернышевский приходит к выводу: «социализм есть неизбежный результат социально-экономической истории общества по пути к коллективной собственности и «принципу товарищества»[13] .
Чтобы преодолеть «догматические предвосхищения Идущего», как он характеризовал социалистические утопии, Чернышевский делает предметом своего исследования исторический процесс, пытаясь выявить механизм перехода от старой к новому, от «сегодня» к «завтра». Эти поиски приводят его к убеждению, что в основе перехода лежит объективная закономерность. Хотя, следует заметить, в целом его взгляды на исторический процесс не выходили из рамок просветительской теории, анализ исторического процесса и экономического развития капиталистической цивилизации подвел Чернышевского к выводу, что вектором последней является рост крупной промышленности и возрастание обобществления труда, что в свою очередь должно с необходимостью привести к ликвидации частной собственности.
Чернышевский был уверен, что «опасаться за будущую судьбу труда не следует: неизбежность ее улучшения заключается уже в самом развитии производительных процессов»[14] . Правда, сделанный вывод не поколебал его веры в русскую общину (что и объясняет во многом, почему Чернышевский остался на позициях утопического социализма). Сделанный вывод «работал» на обоснование другой идеи, а именно - об исторически приходящем характере и ограниченности капитализма. Мыслитель уверен в исторической обреченности частнособственнических порядков и в реальности ситуации, «когда отдельные классы наемных работников и наниматели труда исчезнут, заменившись одним классом людей, которые будут работниками и хозяевами вместе»[15] . Свой идеал собственности он связывал с государственной собственностью и общинным владением землей, которые, по его мнению, «гораздо лучше частной собственности упрочивают национальное богатство». Но главное, им соответствует освобождение личности, ибо основа последнего — соединение работника и хозяина в одном лице. И даже если при этом будет в чем-то проигрывать производительность труда — это не столь важно, уверен Чернышевский. «На какой фабрике больше производится продуктов: на фабрике, принадлежащей одному хозяину — капиталисту, или на фабрике, принадлежащей товариществу трудящихся?» - спрашивает Чернышевский. И отвечает: «Я этого не знаю и не хочу знать; я знаю только, что товарищество есть единственная форма, при которой возможно удовлетворение стремления трудящихся к самостоятельности, и потому говорю, что производство должно иметь форму товарищества трудящихся»[16] .
В постановке экономических вопросов — экономической рациональности, эффективности - Чернышевский не был свободен от элементов романтизма, свойственного раннему утопическому социализму 40-х годов. За свои идеи и за десять лет активной пропагандистской деятельности Чернышевский поплатился 19-ю годами каторги. В июле 1862 года он был арестован, а в мае 1864 года на Сытинской площади Петербурга был совершен обряд гражданской казни, после чего Чернышевский был отправлен в Нерчинск. Заключенный до вынесения приговора в одиночную камеру Алексеевского равелина Петропавловской крепости, он написал роман «Что делать?», где обрисовал контуры будущего общества и вывел литературных героев, ставших прообразами тех «новых людей», которые некоторое время спустя составили многочисленные отряды народовольцев[17] .
Таким образом, двигаясь в русле утопического социализма, Чернышевский сделал по сравнению со своими предшественниками шаг вперед: обращение к политической экономии, исследование законов истории дало ему некоторые преимущества в «прорисовке» будущего общества, в частности его социально-экономических и духовно-нравственных контуров. Социализм Чернышевского предполагает соединение труда и собственности в одних и тех же лицах», исчезновение класса наемных работников и класса нанимателей руда, соединение «ренты», «прибыли» и «рабочей платы» в одних и тех же руках, уравнительный принцип распределения, заботу государства о содержательном использовании свободного времени, участие трудящихся в управлении производством и др. Для Чернышевского социализм - это такой тип организации общественной жизни, «которая дает самостоятельность индивидуальному лицу, так что он в своих чувствах и действиях все больше и больше руководится собственными побуждениями, а не формами, налагаемыми извне»[18] . Поставив вопрос «Что делать?», Чернышевский дал на него свой ответ, связав осуществление социалистического идеала с крестьянской инволюцией, правда, тщательно подготовленной пропагандой социалистических идей в массах. Чернышевский был противником стихийных, бунтарских выступлений, убежденный в их бесплодности. Необходимое условие успешной народной революции — это ее «надлежащее направление», которое под силу осуществить только организации революционеров, способных подготовить народ к сознательным революционным действиям, пусть и «кровавым». Чернышевский, таким образом, открыл путь для соединения социалистической теории с революционной практикой.
4. Политическая позиция «позднего» Белинского
В 70-х - 80-х гг. ХХ в. Б. Егоров указал на замалчивание в нашей литературе вопроса о пережитом Белинским в 1846 году «перевороте, по масштабам почти не уступающем отказу от «примирения с действительностью» при переезде в Петербург в 1839 году». Оказывается, Белинский отказался к 1846 году от ожидания скорой революции и широкого народного движения в России, отмежевался он и от былых увлечений утопическим социализмом и перешел к «утопизму» 1846 - 48 гг. - «отчаянной вере в освобождение крестьян cвepxy»!»[19] Исследователя поддержали с рядом оговорок и уточнений Н. Гей, М. Поляков, И. Клямкин, Е.Плимак[20] . С возражениями по адресу новой концепции выступил Ф. Прийма. Его позиция была сугубо ортодоксальна, а заглавия статей прямо-таки уничтожающи: великий критик не сворачивал с «большой дороги», на которую вышел в начале 40-х гг., он по-прежнему «верил» в «широкое народное движение в России»[21] . Это и станет для меня важным в дальнейшем повествовании, тем более, что многие историки именно с данной «новой» позицией Белинского связывают то, что она помогла стать реалистом в политике Чернышевскому, взгляды которого уже были рассмотрены выше.
Начнем с того, что первой половине XIX в. осознание необходимости обновления страны проникает постепенно и в правительственные сферы. Еще Бенкендорф предупреждал Николая I: «Крепостное право есть пороховой погреб под государством»[22] . Правда, хлопоты секретного комитета 6 декабря 1826 г. остались втуне. План комитета 1835 года, выработанный под руководством П.Д. Киселева, свелся к созданию бюрократической опеки над государственными крестьянами. Наконец, в 1839 году Николай создал очередной сугубо секретный комитет, призванный вторгнуться в самый больной для России вопрос - в сферу отношений между помещиком и крепостным. Вторжение оказалось незначительным, но все же замеченным. Некий дух «реформаторства» начал с 40-х годов витать в воздухе.
Напряженное положение в деревне, отметил Белинский, заставляло правительство идти к осознанию принципа: «лучше нам отдать добровольно, нежели допустить, чтобы у нас отняли». В письме Белинского П.В. Анненкову критик сообщал своему адресату о стремлении Николая I узнать, не откажутся ли сами дворяне от крепостного права; главная трудность состояла в том, отдавать ли крестьянам хотя бы часть помещичьей земли»[23] .
Ныне мы знаем, что либеральные правительственные поползновения 1847- 1848 гг. остались безрезультатными, но предвидеть заранее такой их исход не было дано никому. Белинский подмечает и определенный сдвиг в общественном сознании: «Движение это отразилось, хотя и робко, и в литературе ... Помещики наши проснулись и затолковали. Видно по всему, что патриархально-сонный быт весь изжит и надо взять другую дорогу».
Подчеркнем, что Белинский в последние свои годы четко выявляет различие задач освободительной борьбы в России и в Европе: «То, что для нас, русских, еще важные вопросы, давно уже решено в Европе... Перенесенные на почву нашей жизни, эти вопросы те же, да не те и требуют другого решения». Эти чуть завуалированные мысли можно истолковать таким образом: до решения вопросов капитализма и социализма Россия еще не доросла, что же касается ликвидации феодализма, то она должна быть проведена у нас иным, чем в Европе путем. Петровского типа реформа становится в центр внимания Белинского: «Для меня Петр - моя философия, моя религия, мое откровение во всем, что касается России, - писал он в одном из писем КД. Кавелину. Это пример для великих и малых, которые хотят что-нибудь делать, быть чем-нибудь полезными».
В «Современнике» Белинский также ведет проповедь освобождения крестьянина сверху»: «Путь мирный и спокойный, ручающийся за достижение великой цели общего благосостояния! Петр Великий направил Россию на этот путь и указал ей ее цель; и с тех пор до сей минуты она была верна указанным ей ее Моисеем пути к цели, ведомая достойными потомками великого предка, преемниками его власти и духа... ».
Правда, та же переписка свидетельствует о шаткости надежд на «верхи»: «друзья своих интересов и враги общего блага», окружающие государя, «отклонят его внимание от этого вопроса и он останется не решенным». «Когда масса спит, делайте что хотите, все будет по-вашему; но когда она проснется - не дремлите сами, а то быть худу ...
И все же к перспективе массового стихийного движения Белинский относится с крайним скепсисом. Ему в общем-то представляется, что «развитие всегда и везде совершалось через личности» (хотя «личность» и питалась соками народной «почвы»). Последнее письмо Белинского к Анненкову от 15 февраля 1848 года содержит и такие размышления о народе: «Кстати, мой верующий друг (М.А. Бакунин. – А.А.) и наши славянофилы сильно помогли мне сбросить с себя мистическое верование в народ. Где и когда народ освободил себя? Всегда и все делалось через личности». Но то же письмо сообщает и о крахе надежд на «личность» Николая I: «Дело об освобождении крестьян идет, а вперед не подвигается».
Николай I не уподобился Петру I, что, несомненно, обусловило драматизм поиска Белинского. Но «утопизма» у него не было. Всего через 7 - 8 лет Крымская война сделает «крестьянскую реформу» реальностью ...
Отражение той же умеренной программы мы видим и в знаменитом бесцензурном письме Белинского к Гоголю от 15 июля 1847 г. И в этом письме Белинский ставит вопрос только о самом минимальном обновлении «полусонной» России (отмена крепостничества, телесных наказаний, исполнение существующих законов и т.д.), другого орудия обновления - кроме правительства - он не называет и это несмотря на нескрываемую ненависть к правительству. Правда, весной 1848 года, после начала революции в Европе, малейшие надежды на освобождение крестьян «сверху» не могли не угаснуть. Мысль о консолидации правящего класса больше всего заботила Николая I, когда он 21 марта 1848 года на приеме петербургских дворян наотрез отказался от всяких изменений в отношениях помещиков с крестьянами.
Поразительно различие в отношении Белинского начала и конца 40-х годов к революции и социализму. В начале 40-х годов он безусловно одобрял «террористов французской революции», сам социализм принимался восторженно: «Итак, я теперь в новой крайности - это идея социализма, которая стала для меня идеею идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания. Все из нее, для нее и к ней». К концу 40-х годов он фиксирует отдаленность якобинства и его последователей от народа. На первый взгляд, Белинский пришел к отказу от революционности и социализма. Однако, если вдуматься глубже, перед нами - начало критики примитивных форм революционности и социализма с позиций какого-то более высокого порядка, эта позиция схватывается понятиями «антиутопизм», «реализм», «историзм».
«Поздний» Белинский, безусловно, остается приверженцем социалистического идеала, он продолжает осторожную пропаганду социализма в печати. В печати, как и в письме к Гоголю «поздний» Белинский делает и ссылки на Христа, который «первым возвестил людям учение свободы, равенства и братства, сам социализм именуется «христианством нашего времени»! И тут же присутствуют резкие выпады против Руссо, против социалистов вроде Луи Блана. Белинский отстаивает мысль (чуждую Руссо и руссоистам) о том, что прогресс человечества был немыслим без выделения средних и высших сословий - с них начиналось образование и просвещение, от них оно шло и идет к народу: очевидно, что разделение на классы было необходимо и благодетельно для развития всего человечества».
Если сравнить не только взгляды «позднего» и «раннего» Белинского, но и Белинского и Бакунина кануна революции 1848 года, то видно: Бакунин, вещающий о близости того момента, когда в России «разразится буря, великая и для всех нас очистительная буря», отрицающий что «для России нужен новый Петр Великий», отстаивающий принцип «сам народ должен все для себя сделать», твердящий «избави-де бог Россию от буржуазии» выглядит гораздо «революционнее», «социалистичнее» Белинского, который настаивает на необходимости для России не только реформ «сверху», но и целого этапа ее буржуазного развития и прямо именует «наивной аркадской мыслью» надежды Бакунина на «самодеятельность русского народа». Но идеи Белинского — признак более высокого типа политического мышления, основанного на осознании реальностей тогдашней России (и Европы), в то время как фразерство и прожектерства Бакунина - образчик радикального мышления, оторванного от реальной почвы.
К тому же Белинский не только трезво оценивал современность, он заглядывал и в будущее. Так, в начале 1846 года Белинский считал «дух разъединения» в обществе преходящим явлением: «Железные дороги пройдут и под стенами и через стены, туннелями и мостами; усилением промышленности и торговли они переплетут интересы людей всех сословий и классов и заставят их вступить между собою в те живые и тесные отношения, которые невольно сглаживают все резкие и ненужные различия».
Сам Белинский, иронически именуя Бакунина «верующим другом моим», точно обозначил гносеологическую (познавательную) основу их расхождений: «вне религии вера есть никуда негодная вещь... Вера есть поблажка праздным фантазиям или способность все видеть не так, как оно есть на деле, а как нам хочется и нужно, чтобы оно было ... Вещь, конечно, невинная, но тем более пошлая». Эти слова можно считать и самокритикой Белинского - сам он делал в начале 40-х гг. такого рода признания: «В душе моей есть то, без чего я не могу жить, есть вера, дающая мне ответы на все вопросы. Но это уже не вера, а религиозное знание и сознательная религия».
Для описания политической позиции Белинского в начале 1840 гг. в советское время преобладали восторженные оценки: «критик подошел к осознанию определяющего значения творческих сил народа», «критик находит решение главной проблемы во всепроникающей идее социализма», он наметил «слияние идей социализма с проповедью классовой борьбы», исповедовал как действенный путь к справедливому строю «социальность» и «робеспьеризм» и т.п.[24]
Позиция Белинского начала 40-х годов должна оцениваться сугубо критически. Он двигался изломами, менял свои привязанности в философии, эстетике и в политике! Все это говорит о временной утрате освободительной мыслью России тех зачатков понимания громадной сложности проблем Французской революции, которые пробивались у Радищева, Карамзина, Пушкина, многих декабристов.
К пониманию ограниченного буржуазного характера Французской революции 1789 — 1794 гг., изменившей, несмотря на все ее «ужасы» «нравы Европы», Белинский приблизится уже в конце 1840-х годов. Тогда же в одной из рецензий он назовет XIX век веком развития «до последних следствий, каковы бы они ни были», всепожирающего «принципа собственности». Очень важно подчеркнуть, что и в начале 40-х годов Белинский полагал, что на стороне дикой, грязной, бессмысленной действительности «еще долго будет право силы». Чувство отдаленности и одновременно неотвратимости перемен еще более окрепло к концу жизни: «Дуб растет медленно, но зато живет века. Человеку сродно желать скорого свершения своих желаний, но скороспелость не надежна: нам, более, чем кому другому, должно убедиться в этой истине».
В целом позиция Белинского резко изменилась как раз в 1846 - 1848 годах – это, считают историки, например, Е.Г. Пантин и И.К. Плимак, - неоспоримо[25] . Уже в 30-е годы XIX века «примирение» Белинского с николаевским режимом (это подметил еще Плеханов) означало шаг к восприятию объективного характера любой действительности. Но в последние годы жизни Белинский ушел в России дальше всех вперед, по пути конкретизации выдвинутого им принципа: «действительность должна же быть мерою цены явлений духовного мира. Шел он в общем-то к выработке реалистического мировоззрения. Смерть прервала его движение. Но проложенной им «большой дорогой» пошли дальше продолжатели дела великого критика-публициста. Впоследствии Чернышевский скажет о своем учителе: «До самой смерти этот человек шел вперед, и чем далее, тем полнее и точнее выражались его мысли; и, конечно, мы должны принимать в основание: своих соображений самое зрелое их выражение».
***
Таким образом, из факта общественной мысли социализм становился фактором революционной борьбы. Начиналось время революционного подполья и активной пропаганды социалистических идей, в которую включились такие блестящие публицисты, как Н.А Добролюбов, Н.В. Шелгунов, Н.А. Серно-Соловьевич, Д.И. Писарев, П.Г. Заичневский. Начался новый период в развитии русской социалистической утопической
10-09-2015, 23:54