С. Трубецкой не обосновал своего «метафизического социализма» именно через анализ им же защищаемого понятия «вселенского сознания». В одном месте у Трубецкого становится ясным, отчего он не только не договорил, но и не разъяснил всех связанных с понятием «вселенского сознания» моментов. Отвечая Б. Н. Чичерину на его возражения по поводу ст. «Основания идеализма», С. Трубецкой несколько подробнее изъясняет свое учение о «вселенском сознании» или «универсальном субъекте» и, давая эти подробности, пишет: «Мне не хотелось распространяться» о том, что многим могло «показаться фантазией». Трубецкой из странной боязни показаться «фантастом» не договорил до конца своих идей: его антропология тогда была бы внутренно последовательна, а без этого онтология человека и этические его претензии быть «самоцелью» остаются не связаны друг с другом.
Установив понятие «вселенского сознания», которое во второй работе С. Трубецкого постоянно именуется «универсальным субъектом», он прежде всего отделяет этот «универсальный субъект» от понятия Абсолюта или Бога. Но что же такое сам этот «универсальный субъект»? На это Трубецкой отвечает так: «Прежде всего надо решить вопрос — есть ли вселенная простой механизм, в котором случайно образовались отдельные организмы или она есть живое, одушевленное целое?» «Я, — пишет Трубецкой, — признаю мир одушевленным». Одно из «решительных доказательств» в пользу этого он видит в «открытии» Канта относительно пространства и времени (т. е. в уяснении того, что вся «объективность» пространства и времени заключается в их трансцендентальности). Есть, продолжает Трубецкой, «некая универсальная, мирообъемлющая чувственность» (ибо пространство и время, предваряя всякий опыт, «априорны», — но эта априорность не есть форма субъективной чувственности, но, будучи общей, она должна быть возведена к «универсальной» чувственности). Но кто же является субъектом этой универсальной чувственности? «Если субъектом ее, — пишет Трубецкой, — не может быть ни ограниченное индивидуальное существо, ни Существо Абсолютное, то остается допустить, что ее субъектом может быть только такое психофизическое существо, которое столь же универсально, как пространство и время, но вместе с тем, подобно времени и пространству, не обладает признаками абсолютного бытия: это — космическое Существо, или мир в своей психической основе, — то, что Платон назвал Мировой Душой».
Указанным отрывком ограничивается все, что написал С. Трубецкой об «универсальном субъекте». Здесь он остановился лишь на пороге проблемы, столь же важной для антропологии, как и для космологии. Е. Н. Трубецкой в незаконченной своей книги «Из Прошлого» пишет о своем брате, что он с юных лет (очевидно, под влиянием Соловьева — его «Чтений и Богочеловечестве») думал о том, что «претворяет хаос в космос». «Я знаю, — пишет Е. Трубецкой, — что брат мой незадолго до окончания университетского курса работал над сочинением о Святой Софии... но не знаю, уцелела ли его рукопись». В журнале «Путь» сестра С. Трубецкого, кн. О. Трубецкая, напечатала отрывок из указанного труда: «София Вселенская есть совокупность творческих первообразов или идей». Это небольшое добавление еще теснее связывает С. Трубецкого с В. Соловьевым, но ничего не уясняет в той концепции «универсального Субъекта», которая увенчивает антропологию и обосновывает космологию С. Трубецкого. «Имманентное всеединство сущего» поэтому и объясняет «возвышение материального бытия до высших форм», что мир есть «одушевленное существо», в котором существуют «чувственные формы».
В ближайшей связи с антропологией стоит у С. Трубецкого его гносеология. С. Трубецкой следует здесь Соловьеву — не столько в том, что рядом с опытом и разумом, как источниками познания, ставит он веру, — это учение слишком часто встречается в истории философии, чтобы видеть здесь зависимость Трубецкого от Соловьева, — сколько в том, как он развивает свои гносеологические идеи. Больше всего Трубецкой следует Соловьеву в его «Критике отвлеченных начал».
В своей основной работе «Основания идеализма» С. Трубецкой делает попытку «дать оценку положительных открытий умозрительного идеализма в области метафизики». Он пытается вскрыть диалектические отношения между различными гносеологическими позициями, чтобы в этой диалектике уяснить «природу сущего». «Если сущее познаваемо, — пишет он, — хотя бы только отчасти, — оно сообразно законам нашего разума, т. е. общим логическим законам нашей мысли, — а следовательно, эти общие логические формы, эти категории, которым подчинена наша мысль, суть в то же время внутренние законы, формы, категории сущего. Логический принцип нашего знания есть в то же время и универсальное начало познаваемого нами сущего».
Принцип чистого рационализма — и притом с включением сюда начал трансцендентализма — выражен здесь с полной ясностью. Это своеобразный вариант гегельянства — с тем, однако, существенным отличием, что Трубецкой не останавливается на позиции тождества мышления и бытия. Подобно архиеп. Никанору, С. Трубецкой учит о ступенях реальности, как она предстает в разных путях познания. В эмпирическом знании — и здесь Трубецкой совсем близок к «Критике отвлеченных начал» В. Соловьева — сущее «есть то, что является». Но уже критическое учение об «идеальности пространства и времени, о трансцендентальном смысле понятий субстанции и причинности, открывает нам идеальную сторону сущего — сущее открывается человеку как идея, — но «сущее не сводится к логической идее», т. к. «Между наилогизмом Гегеля и эмпирической действительностью существует несомненная антиномия» — «из отвлеченных понятий нельзя ни вывести, ни понять ничего конкретного». «Переход от вечной идеи к индивидуальному субъекту, — замечает Трубецкой, — по необходимости является тоже иррациональным». «Действительность отличается от идеи своей чувственностью, своей индивидуальной конкретностью, своей самобытной реальностью».
Следуя методу «систематической критики отвлеченных концепций сущего», Трубецкой приходит к познанию сущего «как конкретного единства» — оно «сообразно нашим логическим понятиям, но в то же время оно и отлично от нашей мысли». И это значит, что мы приближаемся к реальности не только в чувственности, не только в мысли, но и как-то иначе, т. е. обладаем способностью непосредственного усвоения сущего. Повторяя учение Хомякова и Киреевского, Трубецкой именует это непосредственное усвоение реальности — верой (хотя считает термин этот не очень удачным). Только благодаря этой «вере» сущее открывается нам как «реальность», — и это относится и к внешнему миру, и к чужой одушевленности; вера даже есть «условие нашего самосознания». Но разбирая построения «мистического идеализма», который исходит из учения о вере как «особом источнике абсолютного ведения», С. Трубецкой отбрасывает эти претензии. Пусть реальность духовна, пусть даже в вере нам открывается абсолютное начало, в котором «тонет» пестрое многообразие мира, — но почему же все-таки рядом с Абсолютом есть его «другое» — чувственная, разумом постигаемая «действительность»?
Три пути познания — все открывают какую-либо одну сторону сущего; как же связать их в одно целое? С. Трубецкой свое решение связывает с «законом универсальной соотносительности», т. е. с тем, что нет бытия «самосущего» (Абсолют есть, по Трубецкому, источник бытия, а не бытие), что в бытии все «соотносится» — одно к др. «Отношение есть основная категория нашего сознания — пишет С. Трубецкой, — и основная категория сущего». «Конкретная соотносительность, взаимодействие «я» и «не я», природы и духа, субъекта и объекта предполагает основное единство в их различии, универсальное всеединство духа с его противоположностью, мысли с реальным бытием». Но универсальная соотносительность, закрепляя многообразие бытия, закрепляя различные виды познания, тем самым лишь ярче подчеркивает логическую неизбежность ввести сюда понятие Абсолюта, «которое нельзя назвать ни относительным, ни безотносительным — оно сверхотносительно». «Чем реальнее, конкретнее, — замечает С. Трубецкой, — познаем мы “другое” (т. е. действительность) во всем отличии его от Абсолютного, во всем его самоутверждении, во всей индивидуальности его элементов, тем конкретнее будет наше представление об абсолютном, которое его обосновывает».
Благодаря закону «универсальной относительности» снимаются трудности в проблеме пространства и времени: «время и пространство есть чувственная форма внутренней соотносительности вещей», и это связано с организацией универсальной чувственности. Космология С. Трубецкого им самим характеризуется как «метафизический социализм», что означает единство природного многообразия: С. Трубецкому чужда монадология, чужд метафизический плюрализм, от которого он отделяется своим законом «универсальной соотносительности». У Трубецкого есть учение о субъекте «универсальной чувственности» — это Мировая Душа («космическое Существо»). Нотки трансцендентализма постоянно дают себя знать, и это от его близости к Соловьеву, а через него к Шеллингу. Для него бесспорна, но в чисто рациональном порядке, реальность Абсолюта, — обосновывающего все бытие, — это «абсолютный Дух, заключающий в себе основание своего Другого». Однако странным образом у С. Трубецкого в его анализах нигде нет идеи творения — мало этого: «в существенном бытии для другого заключается внутреннее положительное основание безусловности Абсолюта», по мысли Трубецкого. Ни богословски, ни философски такое понятие Абсолюта не может быть защищаемо — для Трубецкого же Абсолютное есть предельное понятие, и в этом лишь смысле — первореальность. Слишком важна ему «трансцендентальная соотносительность сущего с нашим духом», вся диалектика его мысли связана с «трансценденциями» нашего духа.
«Естественной» основой моральной жизни является, по Трубецкому, соборность нашего сознания, — а конечная этическая задача снова приближает его к Соловьеву (к его «Философским началам цельного знания»): потенциальная соборность сознания должна быть реализована во «всеобщем, соборном сознании».
НАУЧНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
Научная деятельность Трубецкого чрезвычайно многогранна. Он начинал с исследования финно-угорских языков, затем перешел к исследованию кавказских. Работы Николая Сергеевича в этой области позволили В.А. Старостину назвать его основоположником сравнительно-исторического изучения северокавказских и особенно восточно-кавказских языков. Он впервые сделал попытку построить сравнительно-историческую грамматику целиком на основе соответствий между живыми языками, что привело к уточнению и новому обоснованию методов реконструкции истории языка. В 1915 Трубецкой выступил с критикой метода реконструкции истории славян, языков Шахматова и на основе этой критики создал собственную концепцию истории праславянского языка, изложенную в работе “Опыт истории праславянского языка”, утерянной им во время ростовских скитаний, и частично отраженную в статьях позднейшего периода. Ученый первым в истории славистики (в 1921) предложил (подтверждаемую ныне историко-этнографическими данными) схему периодизации праязыковой истории славянства, разделив ее на 4 этапа:
1) распадение индоевропейского праязыка и выделение праславянских говоров;
2) полное единство праславянского языка, вполне обособившегося от других европейских диалектов;
3) начало диалектного расслоения праславянского языка;
4) завершение диалектного дробления, когда группы диалектов становятся более прочными и дифференцированными.
Конец праславянского периода Трубецкой связывал с падением редуцированных - последним процессом, пережитым всеми диалектами общеславянского континуума.
Для данной концепции свойственно представление о системности языка, проявляющейся на различных уровнях (фонология, морфология, лексика), развивающее традиции Московской лингвистической школы и Ф. де Соссюра, и стремление объяснить языковые изменения, не прибегая к внеязыковым факторам. Его задачу можно охарактеризовать как построение динамической типологии языка, в которой совмещались бы синхронические и диахронические подходы. Представление о чередовании конвергенции и дивергенции языкового развития подводили его к вопросу о телеологии языкового развития.
Наиболее фундаментальной разработкой ученого в области лингвистики стала созданная им совместно с Якобсоном в рамках Пражского лингвистического кружка фонологическая концепция. Развивая идеи учения о фонеме Бодуэна де Куртене и Щербы, отказавшись, однако, от его психологического обоснования, а также идеи фонемологии Н.Ф. Яковлева, Трубецкой создал целостную фонологическую концепцию, одним из основных достижений которой стала оригинальная теория нейтрализации.
Большое внимание Николай Сергеевич уделял проблемам лингвистической географии. В статье “Вавилонская башня и смешение языков” (1923) им выдвинуто понятие “языкового союза” (противоположное понятию “языковой семьи”), характеризующее ареально-общие изменения, распространяющиеся как на генетически-связанные, так и на генетически не связанные языки. Т.о. возникает картина “радужной языковой сети”, в которой сочетаются многообразие и непрерывность.
В своих литературоведческих работах Трубецкой высказывал критику в адрес психоаналитических и социологических подходов, предметом исследования для которых выступают внелитературные факторы. Высоко оценивая формальный метод, он критиковал его за недостаточную проработанность методологических оснований и недооценку эстетического фактора, считая, что через изучение приемов нужно двигаться к изучению “духа произведения”. В исследованиях по древнерусской литературе Трубецкой утверждал ее самоценность и стремился представить литературный процесс в контексте “эстетических мерил” человека Древней Руси.
Существенная часть наследия ученого составляют работы, посвященные обоснованию евразийства. Прежде всего это вышедшая в 1920 книга “Европа и человечество”, ставшая отправной точкой евразийского движения. Разоблачая в ней романо-германского культурный шовинизм (зачастую скрывающийся под маской космополитизма с его идеалом “общечеловеческой цивилизации”), трактуя его как проявление эгоцентрической психологии европейцев, Трубецкой выдвигает идею равноценности всех культур. Эгоцентризму и связанным с ним представлениям о “прогрессе” и “эволюционной лестнице” (в конечном итоге оправдывающим империалистическую экспансию европейцев), Трубецкой противопоставляет безоценочный подход, позволяющий увидеть самоценность иной культуры. Показывая, что приобщение народа к иной культуре невозможно без антропологического смешения с ее субъектом и раскрывая вред европеизации, мешающей развитию национальной культуры, ученый призывает народы к самопознанию, к раскрытию собственной самобытности и освобождению от романо-германского ига, главную роль в котором должна сыграть интеллигенция этих народов. Идея самопознания стала стержнем сборнике “К проблеме русского самопознания” (1927). Обосновывая возможность народного самопознания, Трубецкой развивает концепцию народа как симфонической личности, разработанную им в диалоге с Карсавиным. Самопознание народа должно послужить выработке истинного национализма, который, в отличие от ложного, лишен эгоцентрических моментов и уважает культуры других наций (“Об истинном и ложном национализме”, 1921). Именно таким должен быть “общеевразийский национализм” русского народа. В статье “Общеславянский элемент в русской культуре” (1927), реконструируя эволюцию русского языка и, в частности, отличающее его от других языков прямое наследование церковнославянскому, Трубецкой раскрывает исключительно лингвистическую суть “славянства”, укорененного в православной церковности. В статьях “Верхи и низы русской культуры” (1921) и “О туранском элементе в русской культуре” (1925) он выявляет антропологическую и культурную близость русского народа к народам Азии. Концепция азиатских корней русской культуры, как и идея “внутренней Европы”, отрыва европеизированной верхушки от народной культуры, выраженные в этих статьях, были развиты впоследствии в опубликованной под псевдонимом И.Р. (Из России) книге “Наследие Чингисхана” (1925), повлиявшей на концепцию русского истории Г. В. Вернадского: Трубецкой доказывал, что московская государственность формировалась по образцу монгольской, но стала еще более мощной благодаря “бытовому исповедничеству” русской религиозности. Революция, с точки зрения ее идеологии, представляется ему продолжением двухсотлетней европеизации, начатой Петром I, но, по сути дела, она есть путь к новой России-Евразии - преемнице наследия великого Чингисхана.
Евразийское движение, полагал Трубецкой, должно, преодолев собственное эмигрантство, осуществить разработку миросозерцания, которое станет основанием возникающей евразийской культуры. Грядущий “культурный синтез” должен быть православным. (Впоследствии Т. оценивал это утверждение как неубедительное.) Государственным строем новой России должна стать идеократия, где “общность миросозерцания” является первичным принципом отбора правящего слоя и где происходит естественное огосударствление всех сфер общественной жизни. В поздней статье “Об идее-правительнице идеократического государства” (1935) Николай
11-09-2015, 00:03