Когда происходит сбой привычного ритма, то попытка его восстановления («ремонт»), возможно, требует первоначального разделения этого механизма на составляющие. Такую операцию ни один представитель архаических сообществ общества осуществить не мог. Для мифологического мышления, пережившего гибель всего своего микро- и макрокосма, легче всего пойти по пути синтеза нового хронотопа. Чем более активными становятся контакты с иными социокультурными ритмами, тем чаще происходит сбой и тем интенсивнее идет продуцирование, синтезирование новых хронотопов. Если в первобытном коллективе все участники живут в коллективном хронотопе, то в последующих цивилизациях наряду с коллективным хронотопом начинают функционировать хронотопы персональные.
В данном случае мы бы хотели обратить внимание на тот факт, что жизнь архетипа, проявляющегося и раскрывающегося в бинарных оппозициях, реализуется на том же самом принципе, что и первобытный хронотоп. Стагнационное постоянное пребывание в сфере только одного из полюсов здесь исключается в силу внутренней двойственности самого архетипа. Собственно говоря, два типа процессов, в которых попеременно пребывает архаическое общество, вполне можно рассматривать как бинарные оппозиции архетипа движения. Движение-ритм в данном случае направлено на раскрытие сути общественных процессов, а движение—преодоление границы есть трансформация на иной уровень, тоже требующий своего детального анализа. Таким образом, одно является условием существования другого.
Так или иначе в основе всех ритуалов архаического общества лежат механизмы перехода. В их основе — бинарная оппозиция состояния и движения: «смерть—жизнь—смерть» (состояние) и «умирания—воскресания—умирания» (движение). Воскрешение, как и умирание, это переход, а жизнь и смерть — это состояние, поэтому уточним, что бинарная оппозиция «смерть—рождение» некорректна. Эти триады понимаются нами как составляющие единой универсальной основы архаического мышления — архетипа изменения. Именно она делает человека способным к адекватному изменению картины бытия и рассматривается как архетипическая матрица, которая реализуется через закон «Вечного возвращения».
Рассмотрим подробнее механизм архетипа изменения. В классических мифологических сюжетах именно женщина поглощает, вбирает в себя мужскую особь, ведь половой акт всегда расценивался как умирание, погибание, отдача энергии мужчиной женщине. Сам брачный союз воспринимался в древности как обряд умирания неженатого юноши. Слово «невеста» расшифровывается как «невесть что», т. е. смерть или «несущая смерть», а юноша-жених, т. е. «суженый—ряженый», — это «осужденный, обряженный на смерть». В пользу этого говорят и цвета одежды свадебного наряда девушек. Красный и оранжевый — это колористическая символика смерти. Многие архаические обряды плодородия заканчивались принесением жертвы. В роли последней должен был выступать ритуальный жених «Великой матери» — главы племени. Именно женщина собственноручно должна была убить мужчину; зачастую это происходило во время полового акта. Любой обряд плодородия предполагал получение жизненной силы в том или ином виде: благословения, пищи, здоровья, защиты и т. п. В обрядовом акте происходил обмен: жизнь жертвы обменивалась на будущее благосостояние всего коллектива.
Умирание в архаике — это не просто акт прекращения своего биологического существования.
Во-первых, умирание (как процесс) человека — это всего лишь переход к иной форме существования.
Во-вторых, смерть — это пространство иномирья, которое в большинстве известных случаев носит то же самое имя, что и имя богини смерти. Ранее мы уже акцентировали внимание на том, что древние люди отождествляли различные явления, выявляя аналогичность выполняемых ими функций. Царство смерти и сама смерть, таким образом, на определенном моменте сливаются, образуя целое: смерть — это и богиня, и пространство, вбирающее в себя умерших.
В-третьих, умирание любой вещи или явления в мифологической реальности — это способ перевоплощения. Смерть как пространство, поглощая вещь и переваривая ее внутри себя, предоставляет ей возможность родиться, но перерождение всегда откладывает свой след. Переродившаяся вещь — это вещь измененная, приобретшая уже иные качества и, как следствие, иную форму. Древний славянин, засыпая крупу в священный котел-печь, умерщвлял ее. Погибая, крупа перерождалась в кашу — священное блюдо, полученное священным способом. «Мать сыра земля» — выражение не случайное: пахарь-сеятель хоронит в ней зерна, которые должны будут переродиться в посевы.
Рассмотрим функционирование механизма архетипа изменения на примере тотема. Традиционно в мифологии под тотемом принято понимать существо мужского пола. Можно привести огромное количество мифов, посвященных происхождению различных народов, в которых некий мистический предок-прародитель вступает в брак с женщиной. Именно от этого брака и рождается впоследствии первый человек, причем первым человеком всегда становится мужчина. Супружеская пара первопредков людьми при этом не являются. Мужское начало представляется в виде зверя или птицы, реже в образе растения или даже части ландшафта, как это демонстрирует один из китайских мифов: согласно мифологическому сюжету в брачный союз с женщиной вступил «гористый холм». Женщина же изначально рассматривается в мифологических системах любых народов как существо если не всегда сверхъестественное, потустороннее, то по крайней мере как существо пограничное миру яви и миру нави. Такое положение женщины в мифологической картине мира архаики обусловлено рядом причин, но нам наиболее важна ее детородная функция. У северного кочевого народа — ненцев — для обозначения женского полового органа и пространственно-временных проходов в мир духов применяется одно и то же слово. У древних славян роженица изолировалась на последнем месяце беременности от родных и близких именно из-за того, что становилась проводником между миром живых и мертвых, иначе говоря, ее природа становилась максимально отличной от природы человеческой и потому могла быть опасной для людей.
Мы пришли к выводу о том, что природа тотема — архетипического образа, вбирающего в себя не только знание о происхождении рода человеческого, но и идею перехода как перевоплощения 7 , — двойственна и представляет собой бинарную оппозицию, одним полюсом которой является мужское начало, а другим — женское. Об этом свидетельствуют и некоторые археологические раскопки.
Идеи, высказанные А. Леруа-Гураном на основе исследования большого количества палеотических росписей в ряде пещер 8 , позволяют нам предположить, что символическое пространство архаического мира (внутреннего пространства пещеры, охотничьей стоянки с системой троп) формируется по принципу триады.
Французский исследователь все найденные им рисунки подразделяет на две группы: мужскую и женскую. Если между этими противоположными группами изображений существовала тесная взаимосвязь, а доказательством тому является не только то, что они объединены единым пространством пещеры (Леруа-Гуран приводит пример изображений с явно выраженными смешанными половыми признаками), тогда мы считаем, что все эти символы образовывали некое единство противоположностей, а иначе говоря, являлись бинарной оппозицией с медиаторным рядом. Группа женских символов всегда занимала центральную часть пещеры, а мужские — периферийную.
Вырисовывалась следующая картина: Мужчина (1) — Женщина — Мужчина (2). Культурный быт охотника заключался в том, что периодически наступала потребность в переходе с одной стоянки на другую. Охотник в последний раз выходил из старой пещеры, фактически эта пещера послед-ний раз его «рожала», ведь вхождение в пещеру осмыслялось как поглощение человека, его смерть, а выход из пещеры — как его новое рождение. Племя охотников кочевало до тех пор, пока им не встречалась новая подходящая пещера. Мы можем предположить, что сутью, душой пещерного пространства все-таки являлась женщина, так как ее изображения занимают центральную часть. Первое вхождение в новую пещеру могло восприниматься, во-первых, как поглощение человека, а во-вторых, как половой акт мужчины с женщиной. Точно так же через брак с женщиной зверь-праотец становился человеком, мужчиной — и сыном, и мужем своей матери одновременно.
Открытие, сделанное профессором Дмитрием Глебовичем Савиновым во время археологических раскопок карасукской эпохи на Торгажаке, в значительной степени расширяет представления о религиозно-мифологическом аспекте культуры населения Среднего Енисея XI—IX вв. до н. э.
Сам Д. Г. Савинов отмечает, что найденные гравированные гальки, несомненно, были связаны с культурно-ритуальной практикой их создателей и имели сакральное значение. Проанализировав ассортимент найденных галек, профессор Д. Г. Савинов убедительно доказывает связь образов женщины, дерева и креста, являющихся основоположными символами схематической структуры архаического мифологического мироздания.
В связи с тем что ромб являлся в архаике не только символом обжитого пространства Вселенной, но и лежал в основе структуры ритуального пространства погребальных сооружений, Д. Г. Савинов также делает заключение о том, что женщина являлась посредником между миром живых и миром мертвых 9 .
На основании материала, полученного профессором Д. Г. Савиновым, мы можем сделать ряд дополнительных выводов. Ритуальные каменные окатыши были разделены исследователем на две группы: а) женщина в ее небесном воплощении, б) женщина в ее земном воплощении в образе младенца без явно выраженных антропоморфных признаков (однако изображение содержит символы, указывающие на женское начало: символ чаши, так называемые деревья). Основываясь на опубликованных материалах Д. Г. Савинова (в том числе и на эскизах найденных окатышей), мы считаем, что и тот и другой тип ритуальных галек сочетают в себе как символы мужского, так и символы женского начала. Во-первых, мы усматриваем в ромбе не только символ женщины (это не ставится нами под сомнение), но и совмещение двух символов: чаши (символ женского начала) и фаллического символа — пирамиды (перевернутой чаши). Получается, что именно единство двух начал образует пространство ойкумены в древней мифологии.
Во-вторых, на самих гальках также присутствует символ, который, по мнению профессора Савинова, должен был обозначать небо — область, бесспорно относящуюся к мужскому началу. Разрисованная поверхность галек в таком случае показывает нам целый космогонический сюжет слияния двух начал и через это — рождения мира. Дело в том, что косые штрихи-линии, которые также присутствуют на гальках, символизируют небесную влагу, изливаемую на землю. Издревле дождь понимался древними народами как семя отца-неба, изливаемое в лоно матери-земли. Наша гипотеза находит свое подтверждение в таких символах, как заштрихованные косыми линиями ромбы или чаши — символ оплодотворенной женщины, будущей матери-родительницы.
В-третьих, мы обращаем внимание на группу галек, вообще лишенных какого-нибудь антропоморфного вида. Некоторые из них своими контурами очень сильно напоминают сосуды — горшки. Горшок — это прежде всего вместилище, но вместе с тем — и рождающее черево. Как женщина вбирает в себя мужское семя, чтобы переродить его в дитя, так и горшок вбирает в себя крупу, дабы переродить ее в кашу. Женщина выступает вместилищем, которое и отнимает жизнь, и дарует ее, порождая что-то новое. Именно здесь усматривается выведенный ранее принцип триады. С одной стороны, частичка божественного мира во времена Оно была принесена в жертву для создания мира людей. С другой — состарившийся мир приносится в жертву и служит материалом для создания обновленного мира. Таким образом, получается, что мир — это самодостаточное единство, способное к репродуцированию себя самого из себя же самого благодаря объединению в своей сущности двух противоположных начал. В результате мы приходим к архетипу круга как к реализации принципа всевбираемости. Мир реализует себя через механизм возвращения к своим истокам и реализации своего исходного архетипа на всех уровнях своего существования в форме различных архетипических образов. В этом и состоит принцип фрактальности архаического мифологического мира.
Мифы и обряды показывают нам, что архетип изменения лежит в основе всех смысложизненных феноменов архаики, т. е. он является универсальным. Рассмотрим способы освоения окружающего пространства, которые применяют представители таких форм мифологического мышления и мировосприятия, как охотник и земледелец.
Средством освоения мира охотником в традиционном обществе является его охотничья тропа. Назовем такой способ освоения пространства векторным. Охотничья стоянка являлась центром мироздания, а освоенное пространство ограничивалось количеством и протяженностью маршрутов для добывания пищи. Структура круга в передвижениях охотника также присутствует. Охотник занимал позицию центра по отношению к линии горизонта. Кочующий охотник постоянно сталкивался с потребностью исследования незнакомой местности, а для этого ему прежде всего необходимо было оглядеться, т. е. описать круг. Траектория замкнутого движения (а именно такую траекторию нужно описать, чтобы получить окружность) имела охотничья тропа. Совершая подобный маршрут, а именно уходя и возвращаясь в исходную точку, человек описывал траекторию круга, создавал замкнутую территорию. Подобных троп от каждой стоянки всегда было несколько, и вели они в разных направлениях, что схематически напоминает цветочный бутон или спицы, отходящие от оси колеса.
Способ освоения пространства, характерный для мифологического сознания земледельца, мы рассматриваем как радиальный. Структура пространства выглядит следующим образом: центром является родовой дом, а границами освоенного пространства — изгородь. Когда происходит очередной этап освоения потустороннего пространства, то процесс напоминает пульсирование сферы. Пространство земледельческого осваиваемого мира расширяется радиально, т. е. вкруговую. Земледелец вообще способен жить и выживать, только ограничивая что-либо. Вспахивая поле, землепашец проводит межу, отделяющую его поле от природы дикой, невозделанной или от поля соседа. Хороня своих покойных, земледельческие народы разграничивали территорию некрополя и территорию деревни живых людей. При этом кладбище, как обособленное пространство, отделялось и от окультуренного пространства, и от дикого.
У охотника и земледельца весь мир поделен на пространство сакральное и профанное. В мифологии, как некой совокупности устных преданий, и у охотников, и у земледельцев достаточно однозначно увязывается наступление ночи, как времени суток, с сакральным пространством, миром духов, потусторонним пространством. Граница окультуренного охотником пространства уменьшается до круга, создаваемого отсветом костра. Ночь — это и время, и место — территория потусторонней реальности, находящейся за границей. Таким образом, получается, что в центре окультуренного пространства охотник всегда пытался поместить источник света как источник последней символической границы междумирья. Позже этим источником мог быть не только костер, но и тотемный столб, как, например, у северо-американских индейцев.
Ту же самую ситуацию мы можем наблюдать и в культуре земледельческого типа. В трипольской культуре очаг в доме располагался в центре. Позднее печь была перенесена в угол или к выходу из постройки, однако некоторое время сам дом находился в центре двора землепашца. Очень часто архетипы центра и круга проявляются в общем пространстве деревни, а не отдельных дворов. Это может проявляться через большой общинный костер, располагающийся в центре деревни, или языческое капище, как это было у древних славян. Позднее на Руси центральное место в поселениях стали занимать храм или церковь — источник религиозного света.
Жизненные процессы охотника и земледельца в равной степени подчинены природным ритмам, точнее говоря, замкнутому циклу природных ритмов, суть которых заключается в ритмично затухающей и воскресающей природе. От этих природных ритмов зависят поведение животных, смена погоды, продолжительность суток, самочувствие самого человека, вне зависимости от того, принадлежит ли он к культурной традиции охотников или земледельцев.
Окружность, лежащая в основе мирового пространства как охотника, так и земледельца, символически отождествлена с замкнутым природным циклом. Начало этого природного цикла и его завершение находятся в одной точке, поэтому цикл, заканчиваясь, тут же начинает повторяться снова. Угасание одного цикла служит началом другого. Вся суть природного цикла сводится к тому, что жизнь то разгорается, то временно затухает.
Единый универсальный архетип изменения, являющийся основой архаического мифологического мироотношения, есть отражение природных процессов, подчиненных ритму. Ритм, созданный природой или общественной деятельностью, является механизмом архетипа изменения. Используя принцип ритма и язык архетипических образов архаический человек создал мифологический хронотоп, основополагающие черты которого всеобщи для различных форм мифологического мироотношения.
Список литературы
1 См.: Юнг К. Г. Душа и миф, шесть архетипов. М., 1997. 
2 См.: Голосовкер Я. Е. Логика мифа. М., 1987; Леви-Строс К. Первобытное мышление. М., 1994.
3 См.: Элиаде М. Миф о вечном возвращении. М., 2000.
4 Движение понимается нами как переход от одного смыслового состояния к другому.
5 См.: Элиаде М. Указ. соч. М., 2000.
6 Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре. СПб., 1993. С. 39.
7 Мы опять наблюдаем, что очередной архетипический образ, напрямую участвующий в формировании мифологической картины мира древних, в своей смысловой нагрузке сводится к выражению архетипов состояния (новая форма существования — человек) и движения (перерождение зверя в человека).
8 См.: Бледнова Н. С., Шер Я. А. Символический характер палеолитического искусства // Евразия сквозь века. СПб., 2001. С. 39–47.
9
11-09-2015, 00:16