13
Две цитаты: "Действительная этика будет всегда субъективной, наполненной дыханием иррационального энтузиазма и полемизирующей с натурфилософией"; "Самоотречение должно совершаться не только ради человека, но и ради других существ, вообще ради любой жизни, встречающейся в мире и известной человеку".
Здесь пульсирует парадоксальный, экстатический энтузиазм, своего рода апофеоз возможности быть высшей тварью. Самоотречение здесь почти романтическое, прекрасное почти в том же смысле, в каком прекрасен живописный или музыкальный шедевр. Само поведение человека может быть творческим иррациональным актом свободы. Свободы непрагматического и в этом смысле изысканного действия, более того - исходного к действию импульса. Столь же беспричинного, как, скажем, в симфонии Моцарта. Человек устремляется не к продукту как шедевру, а к шедевру своего этического волевого проживания. Иррационального присутствия. И это нечто революционно новое. Доселе человеческое пространство наполнялось предметными шедеврами, загоняемыми постепенно в музеи и библиотеки. Сам же человек-творец пребывал в разрухе, в упадке, в меланхолии, в экстраполяции патологических в себе энергий. "Всякий великий человек - законченный эгоист" ( Г. Кайзерлинг). Воля к жизни выражала себя почти исключительно в воле к творчеству предметов и вещей. Безвольная публика благоговейно или зевая созерцала итоги сих трудов и жертвоприношений. Но вот возникает возможность и желание направить иррациональный энергетизм воли-к-жизни на создание романтического импульса высшей твари, действующей во имя самой этой воли, а не на потребу общественным или иным "эстетическим" смыслам. Таким образом, этика самоотречения, став по-настоящему космической, естественно и без натуг соединяется с этикой самосовершенствования. Швейцер, по существу, предлагает свою модель сверхчеловека , вполне утонченную, отнюдь не угрожающую, более чем неагрессивную.
Да, в бытии невозможно обнаружить этического фермента. Однако в человеческом "чистом" духе, иррационально связанном с пульсацией нашей жизненной воли, эта "надмирная" энергия выявляет себя. Однако действует она не в импульсах "доброты", "сострадания" и тому подобных этических императивах, способных опираться на чьи-то (быть может, религиозно-конфессиональные) указующие персты, а в форме некоего безусловного, ничем не объяснимого (Тайна необъяснима и неизъяснима) великолепного ответного жеста бытию, ответного дара ни за что ни про что. Избыточность благодарения во славу творящей силы, поклон и приветственный взмах рукой в ее сторону, влюбленный рывок в неизвестном направлении - без всякой надежды на ответную благодарность, лишь на контакт с вечностью. Поистине это царский, царственный жест, это танец сверхчеловека, ничуть не притворяющегося им.
Человек, безусловно, должен танцевать некий космический танец, извлекая энергию из своих первооснов (главнейший вопрос - какова подлинная природа человека?) Человек не может не попытаться стать внесоциальным танцором. А иначе откуда взяться духу? Что это, как не избыточное нечто, побуждающее отдельных людей к чистому, безосновному танцу, никак не связанному с пользой или с почтением к человеческим институтам. Дух именно танцует. Но этот танец почти что сверхкосмичен, поскольку и космос сегодня являет себя в неких общественных одежках.
"Объективная" эффективность или неэффективность (царство количества) этического действия не может иметь здесь принципиального значения. Важен танец сам по себе, этический танец как новая форма бытия. В таком поведении новый человек обретает вполне оригинальную форму свободы от мира.
14
В профанно-остывающем, рассудочно-машинном мире, люди, озаренные сакральностью глубинной интуиции, не могут не держаться за нее как за путеводную нить. Что может быть важнее, чем оставаться свободным от притязаний мира, барахтающегося в быстросменяющихся ценностях и в тщеславных играх? Быть свободным - следовательно, отыскать магическую дверцу в резервуары бесконечности. А это значит быть причастным Тайне, то есть неизмеримым пространствам непознаваемого, чистой энергии, струящейся сквозь тебя; быть причастным духу. Несомненно, тайная страсть подобной причастности и одолевала Швейцера на всем протяжении его жизни. Его этический танец и есть форма такой причастности, форма молитвы и форма отрешенности. Служение духу - вот подлинный императив его действий, в том числе медицинских, как, впрочем, и всех остальных, вплоть до таскания тяжелых чемоданов и писания бесконечных писем. (Осязаемая конкретность служения и таким способом поразительная конкретизация духа, касание его усталой плотью и тем самым одухотворение оной.) Служение духу - сияющему тайно во всем. Оттого эта неизъяснимая сладость терпения, оттого эта сверхмирная выносливость, неугасимость действенности без всяких оглядок на отплату: дух воздает немедленно и воздает именно тем, что не оставляет тебя. Он ведет тебя, внутренне отрешенного от тленного, по ликующе-осанным тропам нетленного. Вспомним хоралы и кантаты Баха!
И в самом деле, что может быть страшнее для человека, чем оказаться навсегда отрезанным от духа (= бесконечности), от источника тайного чистого струенья? И что может быть великолепнее, чем отыскание внутри себя этой серебряной нити? Камо грядеши?
Примечания
1 Швейцер жертвовал, быть может, своими гедонистически-художественными устремлениями ради той воли-к-жизни в себе, которая была поставлена во главу угла и требовала своего совершенствования в неизмеримо большей степени, нежели, скажем, органная игра. Во всяком случае, здесь был реализован императивный импульс "или - или". Рильке же и в писании писем оставался художником, хотя и в изрядно сублимированном виде. Во всяком случае пространство его стихов и писем - гомогенно.
2 Сама эта формула может оказаться сегодня столь "захватанной", что с нее взгляд просто-напросто соскользнет. На самом же деле она синонимична по смыслу благоговению перед Тайной, перед неизвестностью, перед громадой непознаваемого, то есть, в сущности, перед Духом, который манифестирует себя во всем живом. Швейцер жил в измерении именно такого благоговения. Он стоял перед Тайной на коленях, стоял перед Духом, который всем управляет. Чтобы это ежедневно чувствовать, нужно обладать колоссальнейшим энергетическим воображением и прочищенным каналом интуиции. Говоря о Швейцере, утверждать, что он опирался всецело на сострадание, - неверно. Сострадать может человек, склонный жалеть и себя, сострадать себе. К тому же сострадание не та эмоция, которую можно растянуть на пятьдесят лет.
3 Тема двойного бытия, конечно, не нова. Вспомним нашего Федора Тютчева:
О вещая душа моя,
О сердце, полное тревоги -
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!..
Так ты - жилица двух миров,
Твой день - болезненный и страстный.
Твой сон - пророчески-неясный,
Как откровение духов...
Пускай страдальческую грудь
Волнуют страсти роковые -
Душа готова, как Мария,
К ногам Христа навек прильнуть.
Мне кажется, феномен колоссальной "разорванности" психики Тютчева до сих пор слабо понят, хотя ведь чего ни коснись в его судьбе - везде "двойное бытие": две родины, двуязычие, двойные любови, "двусемейность", идеологическая амбивалентность и т. д. и т. п.
11-09-2015, 00:47