«…Я не сомневаюсь, что многие были рады видеть недавние смуты в Англии из желания подражать Нидерландам, полагая, что для увеличения богатств страны не требуется ничего больше, как изменить, подобно Нидерландам, форму правления. […] Если… они [люди – А.Т.] имеют перед собой пример соседних народов, которые еще и разбогатели при этом, то они не могут не прислушиваться к тем, кто подстрекает их к переменам. И они рады, когда смута начинается, хотя горюют, когда беспорядки принимают затяжной характер, подобно тому, как нетерпеливые люди, заболевшие чесоткой, раздирают себя ногтями, пока боль не становится нестерпимой» (II, 254).
Подобно тому, как желание новшеств возникает от наблюдения порядков иных государств, так сходное и зачастую более разрушительное желание возникает от восхищения античными авторами, от которых «люди дошли до убийства своих королей» (II, 255), так как древние авторы «в своих книгах и рассуждениях о политике объявляют законными и похвальными такие действия, если только, прежде чем их совершить, человек назовет свою жертву тираном» (II, 255). Восхищаясь античными государствами, «не принимают во внимание тех частых мятежей и гражданских войн, к которым приводило несовершенство их политического строя» (II, 255). Вследствие этого увлечения «было пролито столько крови, что я считаю себя вправе утверждать, что ничто никогда не было куплено такой дорогой ценой, как изучение западными странами греческого и латинского языков» (II, 168).
Как средство избавления от подобного несчастья Гоббс, однако, не предлагает вовсе избавиться от античных классиков, а ограничивается введением цензуры и внесением «поправок благоразумных знатоков, которые могу противодействовать яду этих книг» (II, 255). В целом же в благоустроенном государстве должна быть запрещена «свобода высказываний против абсолютной власти, предоставленная людям, претендующим на политическую мудрость» (II, 259), а обучение взято под государственный контроль (I, 405; II, 267 – 268, 622 – 623).
Наконец, одним из наибольших угроз для благополучия и самого существования государства является разделение властей на светскую и духовную, ведь «это значит, что государство раздвоено в самом себе и не может существовать» (II, 256).
Все изложенные выше положения касаются в равной степени любого государства. Однако среди прочих государств существует еще и Царство Бога и только после рассмотрения вопросов, связанных с последним, Гоббс считает возможным говорить о всестороннем раскрытии существа государства. В свою очередь вопрос о Царстве Бога подразделяется на два – на учение об естественном Царстве Бога и о христианском государстве. Последний вопрос имеет особенную важность как с теоретической, так и с практической точек зрения, поскольку его рассмотрение касается, во-первых, принципов должного правления; во-вторых, поскольку все современные Гоббсу европейские государства являются государствами христианскими и тем самым должны принимать общие принципы такового государства.
10. Естественное Царство Бога. Гоббс пишет, что Царством Бога зачастую называют весь мир, им сотворенный, однако «о царствовании в настоящем смысле можно говорить лишь в отношении того, кто управляет своими подданными при помощи слов и обещания награды тем, кто повинуется, и угрозы наказания тем, кто не повинуется» (II, 276 – 277), поэтому «подданными Бога» в настоящем смысле являются только люди, причем те из них, «кто верует, что существует Бог, который управляет миром, дал правила и установил награды и наказания для человеческого рода» (II, 277). Ни атеисты, ни те, кто полагает, что Бог не заботится о человеческих делах, не являются подданными Бога, «ибо они не признают какого-либо слова Божьим Словом, не надеются на его вознаграждение и не боятся Его угроз» (II, 277). Этим людям Бог может воздавать фактическое благо или причинять фактический вред, но для них то не будет ни наградой, ни наказанием, поскольку последнее требует сознания со стороны человека и восприятия виновника его блага или несчастий в качестве суверена.
Господь может открывать свои законы тремя путями: посредством естественного разума, откровения (сверхъестественного чувства) и голосом через пророков. Но «что касается сверхъестественного чувства, заключающегося в откровении и вдохновении, то универсальные законы не были даны таким путем, ибо в такой форме Бог говорит лишь отдельным людям, причем разным людям разное» (II, 277):
«…Если человек заявляет мне, что Бог говорил с ним сверхъестественным образом и непосредственно, и я в этом сомневаюсь, то я с трудом себе представляю, какие доказательства он может выдвинуть, чтобы заставить меня верить этому» (II, 289).
Если подобную претензию на непосредственное общение с Богом выдвигает суверен, то подданные должны ему повиноваться – но не в том отношении, чтобы они были обязаны принять и поверить в сам факт сверхъестественного общения суверена с Господом. Последнее есть вера и она не может быть принудительна, но подданные обязаны повиноваться всем тем конкретным велениям, которые проистекают от суверена на этом основании, подобно тому, как они обязаны повиноваться и всем иным велениям суверена. Но «если говорит подобное человек, не имеющий надо мной такой власти, тогда ничто не может заставить меня ни верить, ни повиноваться» (II, 289).
Таким образом, в зависимости от того, как сообщается Слово Божье, различаются и два вида Царства Божьего – естественное и пророческое. При пророческой форме царства Господь, «избрав своими подданными определенный народ (евреев), управляет им, и только им, не только при помощи естественного разума, но также посредством положительных законов, данных этому народу устами его святых пророков» (II, 277).
Естественное право Господа царствовать над людьми и наказывать нарушающих его законы вытекает исключительно «из Его непреодолимого могущества» (II, 278), а отнюдь не из факта сотворения им людей или чего-либо подобного. Иными словами, основание власти как права в данном случае есть исключительно и неприкрытым образом власть как сила:
«Мы видим, что люди от природы имели право на все, следовательно, каждый из них имел право царствовать над всеми остальными. Но так как это право могло быть осуществлено только силой, то безопасность каждого требовало, чтобы люди отказались от этого права и общим соглашением всех поставили над собой людей, облеченных верховной властью, которые управляли бы ими и защищали их. Однако если бы среди них оказался человек непреодолимой силы, то не было бы никакого основания к тому, чтобы этот человек не управлял ими и не защищал как себя, так и их по собственному усмотрению. Поэтому тем, чья сила непреодолима, власть над всеми людьми присуща от природы благодаря превосходству их силы [выд. нами – А.Т.], и, следовательно, именно этой силой обусловлено то обстоятельство, что царствование над людьми и право сокрушать людей по своему произволу принадлежит всемогущему Богу не как творцу и милосердному, а именно как всемогущему» (II, 278).
Божественными законами, возвещаемыми человеку через посредство естественного разума, являются все естественные законы, рассмотренные относительно общей природы естественной природы человека (human nature). В дополнение к этому Гоббс приводит еще и те законы, диктуемые нам естественным разумом, что касаются только «почитания великого Бога и поклонения Ему» (II, 279), по существу сводясь к перечню и определению форм, в которых может совершаться почитание Бога и в каких частных и гражданских культах отправляется это почитание и поклонение.
Но вот характеристика государственного культа Гоббсом несет в себе новизну благодаря соединению абстрактного определения (приложимого к любой форме культа) с жесткостью формулируемого правила:
«Ввиду того что государство есть единое лицо, оно должно иметь единую форму культа, и это имеет место тогда, когда государство постановляет, что культ должен совершаться частными лицами публично, а это и есть государственный культ, существенным свойством которого является единообразие. […] Поэтому там, где допускаются различные виды культа, вытекающие из различных религий частных лиц, не существует государственного культа и государство как таковое не имеет религии вообще» (II, 284 – 285).
Поскольку суверен вправе устанавливать законы, то он на основании этого имеет право устанавливать и атрибуты почитания и прославления Господа при отправлении культа, которые «должны считаться единственно подходящими для указанной цели» (II, 285). Здесь, однако, Гоббс делает исключение из принципа абсолютности государственной власти:
«Так как не все действия являются знаками в силу установления, а некоторые суть естественные знаки: одни – уважения, другие – презрения, то эти последние (т.е. такие, которые люди стыдятся делать в присутствии уважаемых лиц) не могут быть сделаны человеческой властью частью культа, а первые (заключающиеся в приличном, скромном и смиренном поведении) не могут быть исключены из культа» (II, 285).
Но поскольку «имеется бесчисленное число действий и жестов нейтрального характера», то какие бы из них государство не установило как часть культа, они «должны быть приняты и употреблены в качестве таковых подданными. А если сказано в Писании, что лучше повиноваться Богу, чем человеку, то это относится лишь к Царству Божьему, поскольку оно основано на заключенном завете, а не на природе» (II, 285).
Таким образом, естественное Царство Божие есть всякий из государственных культов, установленных для почитания верховной сакральной власти и исходящий в своих конкретных проявлениях в качестве государственного культа исключительно из власти суверена.
11. Христианское государство. Учение о христианском государстве представляет собой центральный момент «Левиафана», составляющий существенное своеобразие данного труда в числе трактатов Гоббса. Если большая часть его учения о государственной власти – причем зачастую в более отчетливой форме – была изложена уже в трактате «О гражданине» (1642), то учение о христианском правлении и в особенности фрагменты эсхатологического и хилиастического характера впервые появляются именно в данном труде. Позволительно, на наш взгляд, высказать мнение, что именно ради последних собственно и был написан «Левиафан» – ведь в противном случае Гоббсу было бы достаточно ограничиться изданием одного только английского перевода «О гражданине». Напротив, в «Левиафане» Гоббс стремится представить всю полноту своего понимания гражданского существования человека – начиная с образования государства и заканчивая Царством Христа. Здесь он отваживается излагать свои взгляды именно в качестве имеющих свое значение исключительно для него самого – не претендуя на их обязательность, но в то же время и не отказываясь от собственного мнения. Показательно, что своеобразное заключение к трактату он помещает после двух первых книг, т.е. ранее изложения своего учения о христианском правлении, и именно эти две первые части он полагает необходимыми для государей, дабы они восприняли их в качестве наставления (II, 286 – 287). Иными словами, только с этого момента мы получаем возможность встретиться непосредственно с Гоббсом – с его интимным пониманием смысла христианского вероучения, с тем религиозным началом, которым он руководствовался. И именно с этого момента доктрина Гоббса делается по настоящему пугающей. Все, что говорилось им ранее, для нас, переживших XX век, уже более не является новизной – то, что излагалось им в качестве теории, современникам прошедшего века довелось испытать самим. Однако все это было государственным диктатом – политической системой, пусть и стремящейся к тотальному идеологическому контролю, но исходящей из конкретных политических или философских построений. Обратившись к основам христианской политики, Гоббс тем и шокирует, что привносит свое учение в самое существо христианской религии – прочитывает вероучение глазами политического философа.
Когда сродные гоббсовской доктрины излагались сами по себе, они могли быть убедительны или слабы, привлекательны или отталкивающи – но они оставались в своей собственной сфере. Они могли отрицать веру, считать христианство ложным упованием или, подобно Ницше, утверждать, что оно есть порождение морали рабов – но Гоббс стремится уверить своего читателя, что его убеждения это и есть само содержание Священного Писания, что привычное для нас прочтение этого текста – лишь неумение читать, предвзятость суждений. Разум, очищенный от предрассудков, вооруженный адекватными средствами, сам приходит к этой точке зрения, единственный здравый способ аргументирования которой – научение пользоваться своим умом.
Итак, вначале Гоббс излагает своего рода методологическое введение к изучению Святого Писания, приспособленного к целям гражданской жизни. В первую очередь, Писание надлежит понимать буквально. В том же случае, «если мы встречаем в Писании что-либо, что не поддается нашему исследованию, мы обязаны понять это так, как оно сказано, а не стараться извлечь из этого путем логических операций философскую истину о каких-то непостижимых и не соответствующих правилам естественного знания таинст-вах. Ибо с таинствами нашей религии дело обстоит так, как с лекарственными пилюлями, которые оказывают свое целебное действие только тогда, когда их проглатывают цели-ком. Если же их разжевывать, тогда они, не оказав никакого действия, выбрасываются вон» (II, 288 – 289). Мы должны подчиняться Слову Божьему, «но, говоря о подчинении нашего разумения, мы имеем в виду не подчинение наших умственных способностей мнению человека, а о повиновении нашей воли там, где это для нас обязательно» (II, 289). Ведь мы не в силах изменить ни наши чувства, ни наш разум и «не они определяются нашей волей, а наша воля определяется ими»:
«Мы тогда подчиняем наш рассудок (understanding) и разум (reason), когда не прекословим, когда говорим так, как нам приказывает законная власть, и соответствующим же образом и живем, короче говоря, когда мы доверяем и верим тому, кто говорит, хотя бы наш разум был не способен понимать что-либо из сказанного» (II, 289).
Поскольку «суверены – единственные законодатели в своих владениях, то каноническими у каждого народа считаются лишь те книги, которые устанавливает считать таковыми верховная власть» (II, 293). Бог есть суверен всех суверенов и его повелениям, разумеется, надлежит повиноваться, однако вопрос стоит «не о повиновении Богу, а о том, когда и что Бог сказал, а это подданные, не получившие сверхъестествен-ного откровения, могу узнать лишь при помощи того самого естественного разума, кото-рый внушил им в целях приобретения мира и правосудия повиноваться власти различных государств, т.е. власти своих законных суверенов» (II, 293). Собственно, уже из этого фрагмента можно предугадать большую часть дальнейших рассуждений, поскольку суверен оказывается вершителем вопроса о составе текстов священного писания. Король объявляется «вице-королем Бога на земле», «верховным пророком», имеющим «власть непосредственно после Бога управлять христианами». Соответственно, суверен имеет право определять истинность или ложность пророков и их учений «и если суверен не признает этих пророков, то каждый обязан не прислушиваться больше к их голосу; если же суверен одобрит их, то каждый обязан повиноваться им как людям, которым Бог дал часть духа их суверена» (II, 335). В противном случае и христианскому царству будет грозить гражданская война и все следующие за нею бедствия:
«...Если христиане не считают своего христианского суверена пророком Господним, то они должны или принимать собственные сны за пророчества, которыми они предполагают руководствоваться, а мечты своего сердца – за Дух Божий, либо позволять руководить собой какому-нибудь иностранному государю или некоторым из своих сограждан, которые, не предоставляя других чудес в подтверждение своего призвания, кроме иногда необычного успеха и безнаказанности, могут клеветой на правительство вовлечь христианских подданных в мятеж, этим путем разрушить все законы божеские и человеческие и, опрокинув всякий порядок и правительство, ввергнуть общество в первоначальный хаос насилия и гражданской войны» (II, 335 – 336).
Повиновение суверену, согласно Гоббсу, должно быть беспрекословно и в религиозных вопросах, причем здесь он заходит столь далеко, что осмеливается заявить о том, что вопрос о реальном или символическом значении причастия и о том, является ли последнее таинством, также вправе решать исключительно суверен, а «мы не должны прекословить ему». Чтобы оценить весь радикализм такого рода заявления, следует вспомнить, что XVII век в современной историографии получил название «религиозного» [16], а «Левиафан» был опубликован в 1651 г., т.е. в самый разгар религиозных споров в лагере английских революционеров, когда едва ли не каждая из сотен групп и кружков отстаивала свой вариант понимания спасения [17]. И в этой ситуации Гоббс осмеливается, например, на такого рода пассаж:
«Например, если человек утверждает, что после нескольких слов, произнесенных над куском хлеба, Бог немедленно сделал этот кусок хлеба не хлебом, а Богом или человеком, или и тем и другим, и тем не менее этот хлеб выглядит хлебом, как и раньше, то никто не имеет основания верить, что чудо действительно совершилось, и, следовательно, бояться того, кто утверждает это, пока мы не запросим Бога через его наместника, совершилось чудо или нет. Если наместник Бога говорит, что чудо не совершилось, тогда следует то, что говорил Моисей (Втор. 18:22): говорил сие пророк по дерзости своей – не бойся его. Если же наместник Бога говорит, что чудо совершилось, то мы не должны прекословить ему» (II, 342).
Мы вправе – «так как мысль свободна» (II, 343) – верить или не верить «в душе» тем или другим деяниям, почитаемым за чудеса, принимать ту или иную священную доктрину, нам проповедуемую – «но когда дело доходит до исповедания веры, частный разум должен подчиниться государственному,
11-09-2015, 00:31