Только там, где лексическая единица является носителем значения, типичного для исторической среды оригинала, ее иногда можно перенести в перевод: это случай «бытовых» слов, таких, как рикша, томагавк, частушка, кинжал. Такое понятие нельзя выразить средствами своего языка, а выражающее его чужеязычное слово, наоборот, может обогатить родной язык; однако переводчик, вводящий чужеязычные слова без необходимости, диктуемой содержанием, как самоцель, только для колорита, для занимательности, как это делали декаденты, грешит против чистоты языка.
При тесной взаимозависимости языка и мышления некоторые выразительные средства языка непосредственно отражают психический склад нации, другие только вызывают (в особенности у иностранцев) представление о некоторых чертах национальной психики.
Литературное произведение исторически обусловлено и, следовательно, неповторимо, между оригиналом и переводом не может быть тождества (как между двумя дубликатами или между оригиналом и копией), поэтому невозможно сохранить полностью специфичность подлинника. Такая задача практически граничила бы с требованием дословности, натуралистического копирования социальных, исторических и локальных диалектов, в стихах вела бы к формалистическому следованию метрике оригинала, а теоретически равнялась бы тезису о непереводимости произведения. Однако отношение перевода к подлиннику все же не то, что отношение отражения к объекту (искусства к действительности, самостоятельной вариации на тему - к ее конкретному литературному прототипу), в переводе нет места художественному пересозданию типических черт оригинала, домыслу; это вело бы на практике к осовремениванию и локализации, а в теории - к тезису, что перевод может быть лучше подлинника. Отношение между оригиналом и переводом - это отношение между произведением и его исполнением в другом материале, при этом константой является осуществление в другом материале не единства содержания и формы оригинала, а конкретизации этого единства в сознании воспринимающего, т. е., проще говоря, итогового впечатления, воздействия на читателя, форму оригинала также нельзя при переводе сохранить механически, можно лишь воспроизвести ее смысловую и эстетическую ценность для читателя; в интересующей нас области это означает, что невозможно сохранить при переводе все элементы оригинала, содержащие историческую и национальную специфику, но, безусловно, следует вызвать у читателя впечатление, иллюзию исторической и национальной среды.
Именно национальная специфика отличает проблематику перевода мер и весов от проблематики перевода валюты. Непривычные системы мер, например русскую или английскую, мы часто заменяем международной метрической системой. И если аршины, стопы, дюймы, пинты, галлоны и пр. используются лишь для колорита, не содержат для читателя перевода ясного количественного обозначения, читатель не представит себе истинных величин того, что описывается. Здесь можно все переводить в метры и килограммы, т. е. в общепринятую метрическую систему, конечно, только если общее — определенная длина или вес — имеет для произведения в целом большее значение, чем особенное, колорит. Валюту же следует всегда оставлять ту, что в оригинале, поскольку она характерна для определенной страны, и рубли, использованные в переводе с любого другого языка на русский, перенесли бы действие в Россию. Наибольшее, на что может решиться переводчик, чтобы сделать текст доступнее пониманию,— это заменить менее известные денежные единицы более известными, например, вместо английской кроны написать «пять шиллингов», вместо гинеи и соверена сказать «фунт», вместо десять луидоров — «двести франков», а при переводе с русского заменить три червонца «тридцатью рублями».
Временная и пространственная дистанции приводят к тому, что некоторые характерные черты среды, отраженной в оригинале, в условиях другой общественной обстановки непонятны, а потому непередаваемы нормальными средствами и вместо точного перевода требуют пояснения или, наоборот, лишь намека. Разумеется, следует избегать произвола, иначе мы пришли бы к дорисовыванию или упрощению оригинала, однако здесь целесообразно по мере сил стремиться к подысканию эквивалентов. Пояснение уместно там, где для читателя перевода пропадает нечто легко уловимое читателем подлинника; неверно будет пояснять намек, договаривать то, о чем писатель умолчал в оригинале,— словом, дописывать произведение там, где и соотечественникам автор не все рассказал. Намек уместен там, где полностью изложить выражение оригинала невозможно, поскольку в качестве выразительного средства выступает у автора сам язык, т. е. как раз тот компонент, который невозможно сохранить для перевода.
Большие трудности представляют для переводчика намеки на факты, общеизвестные там и тогда, где и когда создавался оригинал, но неизвестные читателю перевода. Персонажей романа Стендаля «Красное и черное» совершенно недвусмысленно политически характеризует подписка на тогдашние французские газеты «Котидьен» и «Конститюсьонель». Такие исторические намеки выступают в произведении в качестве поэтического образа: обобщенной, абстрактной мысли («либеральная газета», «консервативная роялистская газета») соответствует единичное, конкретное представление, выраженное в названии печатного органа. В переводе, как правило, истинное значение образа утрачивается, намек не дает читателю не только конкретного представления, но даже и общего понятия о предмете. Категорию единичного переводчик в большинстве случаев не может передать: название «Конститюсьонель» для иностранного читателя, да и для нынешнего француза, не связано с определенным образным, смысловым рядом (формат, графическое оформление, расчет на определенные слои общества, на тот или иной тип статей и пр.). Вот почему читателю следует дать общее понятие, которое бы хоть частично подкрепило основу авторской аргументации. Подстрочные примечания в таких случаях непригодны не только потому, что нарушают процесс чтения, но и по гораздо более важной причине: семантическая единица, органический компонент произведения, выносится таким образом за его пределы, попадает в издательский аппарат книги.
Если переводчик хочет избежать языкового натурализма, лучшим способом для этого будет прием намека. Чтобы дать понять читателю, что перед ним провинциал, удобнее всего использовать выражения достаточно нейтральные, не характерные для какого-нибудь определенного диалекта, но отличающиеся фонетическими, лексическими или синтаксическими особенностями, общими для нескольких диалектов, и потому ощущаемые не как принадлежность какой-то определенной местности, а скорее, как провинциализм вообще. Таким образом, и здесь мы находим подтверждение мысли, что подстановка уместна там, где над особенным преобладает общее. Конкретные диалекты или иностранный национальный язык слишком тесно связаны с определенным краем, чтобы их можно было применить для субституции.
О подстановке при передаче диалекта можно было бы говорить только в случае перевода некоторых национально не окрашенных комедий, то есть там, где диалект или чужеязычная речь использованы лишь для шаржирования персонажей и, следовательно, над особенным - местным колоритом преобладает общее - комический замысел.
6.Перевод языковых реалий.
Термином «реалии» обозначаются бытовые и специфические слова и обороты, не имеющие эквивалента в быту, а, следовательно, и на языках других стран[9].
Для передачи реалии необходимо фактическое знание действительности, изображаемой в произведении. Чем более чужда и далека эта действительность с ее деталями, тем легче возникают ошибки, неточность понимания и приблизительность перевода. При передаче реалий можно использовать несколько способов:
а) транслитерацию, которая может быть полной или частичной.
При полной транслитерации передается звучание иноязычного слова полностью, буквами русского языка: fiacre – фиакр, madame – мадам.
При частичной транслитерации передается звучание корня иностранного слова с присоединением к нему суффикса русского языка или окончания, свойственного русскому языку: Bastille – Бастилия.
б) приблизительный перевод, т. е. использование слова, обозначающего понятие, близкое к французской реалии: fiacre – извозчик, madame – госпожа.
в) калькирование: gratte-ciel – небоскреб, а не высотное здание.
Этот прием заключается в передаче безэквивалентной лексики иностранного языка при помощи замены ее составных частей – морфем или слов (в случае устойчивых словосочетаний) их прямыми лексическими соответствиями в переводном языке[11].
Как транскрипция и транслитерация, так и калькирование не всегда раскрывает для читателя, незнакомого с иностранным языком, значение переводимого слова или словосочетания. Причины этого в том, что сложные и составные слова и устойчивые словосочетания, при переводе которых калькирование используется чаще всего, нередко имеют значение, не равное сумме значений их компонентов, а поскольку при калькировании используются эквиваленты именно этих компонентов, значение всего лексического образования в целом может остаться нераскрытым. Так, например, неподготовленному читателю слова заднескамеечник и большое жюри вряд ли скажут что-нибудь без развернутых пояснений.
г) описательный перевод реалии: bachot – экзамен на степень бакалавра; или введение дополнительного разъяснения: Notre-Dame de Paris – собор Парижской богоматери.
Описательный («разъяснительный») перевод. Этот способ передачи безэквивалентной лексики заключается в раскрытии значений лексической единицы иностранного языка при помощи развернутых словосочетаний, раскрывающих существенные признаки обозначаемого данной лексической единицей явления, то есть, по сути дела, при помощи ее дефиниции на переводном языке.
Нетрудно заметить, что описательный перевод, хотя он и раскрывает значение исходной безэквивалентоной лексики, имеет тот серьезный недостаток, что он обычно оказывается весьма громоздким и неэкономным. Поэтому, хотя он и является обычным средством передачи значений безэквивалентной лексики в двуязычных словарях, при переводе текстов, особенно художественных, его применение не всегда возможно, как и применение транскрипции и калькирования. Часто переводчики прибегают к сочетанию двух приемов – транскрипции или калькирования и описательного перевода, давая последний в сноске или в комментарии. Это дат возможность сочетать краткость и экономность средств выражения[8].
Каждый из указанных способов передачи реалий имеет свои недостатки и свои достоинства. Так, например, транслитерация сохраняет колорит иноязычного текста, но иногда требует комментария, если реалия неизвестна читателю.
Приблизительный перевод совершенно понятен читателю, не требует объяснений, но ослабляет национально-специфические особенности подлинника.
Создание нового слова при помощи калькирования применяется реже, чем указанные выше способы, и не всегда возможно.
Описательный перевод применяется в том случае, когда читателю необходимо разъяснить сущность данного явления.
Née le 25 décembre, elle se nommait Noelle: Noel était son parrain.
Она родилась двадцать пятого декабря, потому ее назвали Ноэль. Рождественский дед был ее крестным.
N’avez-vous point de roses rouges? dit timidement Noelle à une belle jeune fille qui interrompit la partie de volant. – Неужели у вас нет красных роз? – нерешительно обратилась Ноэль к прелестной молодой девушке, прервавшей игру в волан [10].
не
7.Идентификация речевого факта.
В пьесе Ожье «Зять господина Пуарье» имеется такая реплика: «Eh bien! cher beau-père, comment gouvernez-vous ce petit désespoir? Etes-vous toujours furieux contre votre panier percé de gendre?» ~ «Ну как, дорогой тесть, как же вы управляете этим маленьким отчаянием, по-прежнему ли вы негодуете на вашего расточительного зятя?». Интересующее нас выражение не совсем обычно, но именно поэтому оно дает возможность сделать краткий и последовательный обзор всего ряда вопросов, которые отдельный речевой факт возбуждает в ходе стилистического исследования. Итак, с какой же стороны следует подойти к сочетанию «votre pаnier percé de gendre »? Прежде всего следует выяснить, что оно означает, то есть определить его, идентифицировать (приравнять к простому понятию). Но сначала необходимо проделать одну предварительную операцию: нужно выделить отдельные речевые факты так, чтобы границы их соответствовали границам психологических единиц. Иными словами, нужно ответить на вопрос, что же нам надлежит определить: всю ли группу – «votre panier percé de gendre?» или, может быть, каждый из ее членов: panier, percé, gendre – можно приравнять к простому понятию? Очевидно, что по смыслу panier «корзина» и percé «дырявый» неотделимы друг от друга: только в единстве они выражают определенное понятие. Напротив, слово gendre «зять» имеет самостоятельное значение и может быть отделено от связанной с ним группы panier percé. Таким образом, мы имеем дело с двумя, а не тремя речевыми единицами, каждая из которых может участвовать в различных комбинациях, не меняя своего смысла[14].
Итак, выделение речевых фактов должно предшествовать их идентификации, то есть, прежде всего данный текст должен быть разбит на части, в каждой из которых единица речи соответствует единице мысли, и только потом можно поставить вопрос о значении каждой из них.
Общий смысл фразы, ситуация, характер действующего лица, которое ее произносит, короче говоря, окружение речевого факта в соединении с данными предшествующей языковой практики, где это самое выражение выступало в том же значении, - все это убеждает исследователя, что оно соответствует одному простому и абстрактному понятию, а именно: понятию расточительности. Назвать кого-нибудь panier percé – значит с точки зрения чистого смысла (и только с этой точки зрения) назвать данного субъекта prodigue, dépensier – «расточителем, мотом». Установление такого соответствия и называется идентификацией речевого факта.
Важнейшим результатом этой операции является то, что она дает возможность сопоставить исследуемый речевой факт со словом, которое служит для его идентификации. Собственно говоря, идея такого сопоставления содержится уже в положении, согласно которому оба речевых факта идентичны только с точки зрения смысла. Panier percé и prodigue передают одно и то же простое понятие, но отличаются друг от друга во многих отношениях. Так, например, выражение, употребленное в тексте, является образным, и содержащийся в нем образ обладает некоторыми эмоциональными оттенками: он действует на слушателя в силу своей чувственности и конкретности; он живо представляется воображению и затрагивает чувства именно потому, что действует на воображение, - последнее характерно отнюдь не для всех речевых образов. Кроме того, наше выражение производит комический эффект, то есть порождает чувство в какой-то мере эстетического порядка. Наконец, оно отчетливо воспринимается как выражение, свойственное фамильярной речи, оно вызывает представление об определенной среде, отличающейся определенным образом жизни и социальными отношениями, в которой данное выражение особенно употребительно. Выявить, уточнить и классифицировать эти столь различные, но в большей или меньшей степени – эмоциональные оттенки, иначе говоря, определить эмоциональную природу речевого факта – такова первая задача стилистики.
Можно также поставить вопрос, благодаря каким свойствам это выражение вызывает в нас столь различные чувства. Так, в частности, сравнение абстрактных понятий с предметами конкретного мира является богатейшим источником языковой экспрессии, следовательно, мы можем сказать, что образ является выразительным средством. Изучение выразительных средств, которыми располагает речь, по праву входит в задачу стилистического исследования. Продолжив анализ еще дальше, мы бы убедились, что экспрессивные факты, группирующиеся вокруг простых абстрактных понятий, в скрытом состоянии сосуществуют в мозгу говорящего и вступают во взаимодействие, своего рола борьбу при формировании мысли и ее передаче посредством речи.
8.Две нормы в переводе.
Другой задачей эстетического анализа всякого искусства представляется выработка критериев оценки. В основе эстетики и критики перевода, так же как и любого другого искусства, лежит категория ценности. Ценность определяется отношением произведения к норме данного искусства. Нормы следует, разумеется, брать исторически: в процессе развития изменяется их конкретное содержание и их иерархия.
В процессе развития воспроизводящего искусства имеют значение две нормы: норма воспроизведения (т. е. критерий верности, постижения) и норма художественности (критерий красоты). Таким образом, основная эстетическая антиномия в переводе со стороны технической представляется как противоречие между так называемой переводческой точностью и вольностью. К сторонникам метода «точного» (или, лучше сказать, дословного) перевода отнесем тех переводчиков, которые считают своей главной целью точное воспроизведение оригинала, к сторонникам «вольного» (или вернее, адаптационного) перевода — тех, кто заботится прежде всего о красоте, т. е. об эстетической и идейной близости к читателю, о том, чтобы в результате перевода на другом языке возникло подлинное художественное произведение. Из истории перевода известно, что гуманисты Возрождения разумели под верностью прежде всего точное истолкование, романтизм — воспроизведение
национальных и индивидуальных особенностей. Равно менялась и иерархия обеих норм. Для реалистического перевода необходимы оба качества: перевод должен быть, разумеется, как можно более точным воспроизведением подлинника, но, прежде всего, он должен быть полноценным литературным произведением, иначе ему не поможет и величайшая дословность. Чтобы определить, как сегодня понимаются нормы переводческого искусства, следует учесть, что норма так называемой верности отвечает понятию художественной правды в оригинальном творчестве, тому, как относится произведение к своему образцу (то есть к действительности, если речь идет об оригинальном произведении, или кподлиннику, если речь идет о переводе), а значит, — познавательной ценности произведения.
Художественная правда в произведении искусства не равнозначна тождеству с действительностью, а предполагает осмысление и воспроизведение действительности. Яснее всего это можно показать на искусстве декоратора. Вовсе не требуется, чтобы сцена, которая должна разыгрываться под деревом, проходила под деревом настоящим: мы совершенно естественно отдаем предпочтение дереву картонному. Настоящее дерево, подобно незагримированному актеру, выглядело бы бледно и безжизненно. Таким образом, дело не в тождестве с действительностью, а в том, чтобы произведение искусства воздействовало на восприятие как действительность, отождествляя действительность и искусство, мы пришли бы к натурализму.
Точно так же правдивость в переводе не имеет ничего общего с
29-04-2015, 05:02