Солдаты Наполеона нанесли немалый урон дворцу, а местные крестьяне, узнав, что барин бежал, поделили хлеб из господских амбаров и выместили свою ненависть к князю на барском доме. «В Архангельском неприятельская партия стояла долго, но вышла; по выходе оных, как сказывают, свои крестьяне в Большом доме побили зеркала, пилястры... Но богу благодарение пожара не было и все строения целы. Из архангельских крестьян буйствуют много»,—доносил управляющий.
После изгнания французов коллекции вернулись в усадьбу. Дольше всего пришлось ждать подвод из Астрахани. Обоз, порученный князем крепостному архитектору Ивану Бредихину, двигался медленно: после войны почти не осталось лошадей и волов, дороги были занесены снегом. Из каждого города Бредихин должен был посылать донесения князю о состоянии дорог и целости обоза. Путешествие из Астрахани продолжалось почти полгода: лишь в июле 1813 года последние подводы прибыли в усадьбу.
Весной 1813 года начались работы по ремонту дворца, и было продолжено строительство в усадьбе. Прежде всего нужно было привести в порядок Большой дом, сделать ряд изменений во внутренней планировке, приспособить часть залов для развески картин. В связи с большим размахом работ в Архангельское приглашаются московские архитекторы О. И. Бове, Е. Д. Тюрин, С. П. Мельников и другие. Во всех новых работах принимает участие крепостной архитектор князя Василий Яковлевич Стрижаков (1792—1819).
Роль Стрижакова в Архангельском после 1812 года была очень значительна. Крепостной архитектор не только составляет сметы и работает по чужим чертежам, но ряд построек создает самостоятельно. В 1815 году под его наблюдением заканчивается ремонт дома, тогда же строятся переходы над колоннадами. Через год Стрижаков уже занят новой работой—переделкой нескольких залов дворца. Одновременно он трудится над устройством «подъемной машины» для старого князя, которая приводилась в действие посредством ручных лебедок.
Среди работ Стрижакова нельзя не упомянуть о сооружении в 1817 году по проекту С. П. Мельникова «каменных ворот с колоннами» и «кирпичным сводом над проездом»—въездной арки, замкнувшей парадный двор. Вместе с работами по Большому дому интенсивно ведется и другое строительство.
Наиболее интересной постройкой этого времени явилось здание театра. Участие в строительстве театра было последней работой В. Я. Стрижакова. Огромное напряжение не прошло для него даром. В 1819 году Стрижаков просит освободить его «как по конторе, так и по всем заведуемым частям». От строительных работ его отстранили, но приставили, «чтоб хлеб даром не ел», рыдавать дворовым людям вино. В сентябре 1819 года Стрижаков умер от туберкулеза.
Когда оглядываешься на творческий путь Стрижакова, невольно приходят на память судьбы других крепостных мастеров, отдавших годы жизни, свой труд и талант усадьбе в Архангельском.
Особенно трагичной была участь лепщика Алексея Копылова. Доведенный до крайности тяжелой работой и жестоким обращением, он вместе со смотрителем дома Агеем Плохотниковым летом 1815 года сбросил в зал через световой проем в куполе управляющего Дерусси. Это случилось в Овальном зале дворца, где карниз и капители колонн были созданы Копыловым. Он умер в тюрьме.
На смену одним мастерам приходили другие. После смерти В. Я. Стрижакова его ученики— крепостные архитекторы Иван Борунов, Андрей Бредихин, Лев Рабутовский—под руководством Е. Д. Тюрина заканчивают надстройку «Каприза», сооружение павильона «Храм Екатерины» и другие работы.
Январь 1820 года надолго остался в памяти местных крестьян. Большой пожар во дворце вызвал толки и в московских салонах. «Славное Архангельское сгорело от неосторожности людей, а другие говорят, от скупости, потому что для убережения картин и более дров, ведено было топить галерею стружками,—писал современник.— Картины и библиотека только частью спасены...»
Пожар возник, по-видимому, на втором этаже, а затем охватил и весь дом. Стояли большие морозы, и многие из окрестных крестьян, сбежавшихся тушить пожар, сильно обморозились: пламя забрасывали снегом, через окна и двери вытаскивали картины, скульптуру, мебель. Пожар нанес дворцу большой урон: были уничтожены полы, рамы, двери, испорчены декоративные росписи, повреждены картины, скульптура, мебель. Особенно пострадал второй этаж, погибли почти все находившиеся там книги, мебель, фарфор. Всего сгорело около тридцати картин, многие были сильно повреждены.
Весной пришлось начинать отделку дворца заново. «На приведение дома в первобытное состояние теперь делаются подряды и надеяться должно отстроить к следующей осени»,— писал управляющий. Руководил восстановлением дворца Евграф Дмитриевич Тюрин. Был у него и помощник из крепостных — Иван Борунов. Осип Иванов, построивший со своей артелью незадолго до этого театр, подрядился «в... селе Архангельском исправить ныне там обгоревший дом плотничною работой...».
В Купавне, где у князя работало немало первоклассных мастеровых, изготовляется новый паркет для дворца. Набирали паркет столяр Василий Жигальцев, крепостной некоего помещика Жукова, и московский мещанин Николай Семенов.
Другой московский мастер — Иван Лазарев — делал заново почти все лепные работы, а мраморщик Савелий Меркулов занимался изготовлением колонн и пилястр из искусственного мрамора. Этот материал широко применялся при отделке богатых дворянских домов того времени. Изготовляли искусственный мрамор из гипса высокого качества. В пластичную гипсовую массу добавляли красители, раствор перемешивали и слоями наносили на поверхность стены или колонны. В результате получались причудливые вкрапления, разводы, прожилки. Поверхность тщательно полировалась, и нередко искусственный мрамор превосходил по красоте природный.
Одновременно с русскими мастерами во дворце работали итальянские мраморщики, жившие в России,— Жевани и Пенно. Новые двери, рамы и сосновый паркет для второго этажа изготовляли, по-видимому, вольные столяры Самсон Никитин и Иван Кутанин. Около сорока изразцовых печей и шесть декоративных каминов сложил во дворце печник Иван Башарин. Штукатурные и каменные работы выполняли Яков Косарев, Михаил Грибанов и Никита Грязнов.
Можно назвать еще много имен вольных и крепостных мастеров, участвовавших в восстановлении дворца после пожара.
«Книга по строению Архангельского Большого дома за 1820 год» изо дня в день подробно фиксирует происходящее: «выдано мраморщику Савелью Меркулову—сто рублей, лепщику Ивану Лазареву за коринфические капители, карниз... модальоны выдано... 200 рублей» и т. п. В общей сложности ремонт дома обошелся в 135 тысяч рублей.
После пожара залы дворца были заново расписаны во вкусе позднего классицизма. В Архангельское были приглашены живший в Москве французский живописец Никола де Куртейль и два других менее известных мастера — Колумбии и Рунжи, работавшие во дворце «со своими людьми»—подмастерьями или учениками. Не исключено, что в этой работе принимали участие и крепостные живописцы.
В 20-х годах XIX века окончательно складываются интерьеры дворца, в основном сохранившиеся до наших дней.
Ансамбль получил свое окончательное завершение после перестройки террас парка, которая проводилась архитектором В. Г. Дрегаловым в 1829—1830 годах. В. Г. Дрегалов переделал подпорные стены верхней и нижней террасы, построил над обрывом к Москве-реке две беседки и новые оранжереи.
Так в течение полувека трудом нескольких поколений была создана эта усадьба, которая, по словам известного литератора того времени Нестора Кукольника, «более походит на царское, нежели на боярское поместье». Восхищаясь Архангельским, он не обошел молчанием и тех, кому усадьба была обязана своим существованием. «Скажем только,—пишет Н. Кукольник далее,—что при князе Н. Б. Юсупове триста душ исключительно предназначены были для содержания чистоты и порядка в этой истинно римской вилле».
После смерти старого князя в 1831 году наследники уделяют Архангельскому значительно меньше внимания. Отсюда в петербургский дворец Юсуповых вывозятся многие произведения живописи и скульптуры, закрываются «живописное заведение» и фарфоровый завод, распускаются крепостной оркестр и труппа театра, идет на продажу знаменитый ботанический сад.
Начавшийся упадок Архангельского отметил молодой А. И. Герцен, приезжавший сюда в .1833 году с Н. П. Огаревым и группой товарищей по университету. «Бывали ли вы в Архангельском? — писал он позже.— Ежели нет, поезжайте, а то оно, пожалуй, превратится в фильятурную фабрику или не знаю во что, но превратится из прекрасного цветка в огородное растение».
В начале 40-х годов Архангельское теряет свое значение художественного центра. Многих крепостных мастеров переводят на оброк в другие имения Юсуповых. Усадьба значительно реже служит владельцам летней резиденцией, и, хотя часть коллекции оставалась здесь, Архангельское уже не привлекало к себе большого внимания.
В 1900-х годах последние хозяева делают попытку вновь сделать Архангельское популярным. Вместе с аристократами сюда приглашаются известные представители творческой интеллигенции России—живописцы К. Маковский, В. Серов, А. Бенуа, архитектор Р. Клейн, талантливый пианист К. Игумнов и другие. К этому времени убранство парадных залов во многом изменено в угоду новым вкусам. Залы дворца, за исключением росписей, значительно утратили характер классицистского интерьера 20-х годов XIX века.
Только после Октябрьской революции и создания в усадьбе музея начались работы по воссозданию интерьера; сюда были возвращены многие произведения живописи, восстановлено убранство библиотеки, сделано многое для того, чтобы вернуть Архангельскому то, что составляло его славу как замечательного памятника русской и мировой культуры,
ДВОРЦОВО-ПАРКОВЫЙ АНСАМБЛЬ
В Архангельском сады, чертоги и аллеи
Как бы творение могущей некой Феи...
А. Воейков
Дворцово-парковый ансамбль в Архангельском, основные элементы которого сложились на рубеже XVIII и XIX столетий, возник в период расцвета архитектуры классицизма.
Возникновение классицизма в России было тесно связано с просветительскими идеями гражданственности и гуманизма, воодушевляющими передовых русских людей того времени, с подъемом национального самосознания, развитием экономики, науки и культуры. Классицизм на долгое время стал формой творческого восприятия античности, в которой он черпал основные понятия о красоте и художественном порядке.
Это нашло свое выражение в облике дворянских усадеб конца XVIII—начала XIX века. При всем многообразии архитектурных замыслов, расположения и размеров усадеб они имели общие принципы построения ансамбля. Одним из таких принципов, основанном на строгой логике архитектуры классицизма, стало четкое осевое построение всего комплекса. Регулярность и симметрия в размещении основных построек, сдержанность и строгость внешнего облика зданий тем не менее не делали усадьбы чопорными и скучными. Наоборот, гармонично связанные с окружающей природой, они пленяли своей красотой и лиризмом. Все это в полной мере можно отнести и к Архангельскому.
Традиционной аллеей, которая с московской дороги через рощу вела гостей во дворец, открывается въезд в усадьбу. Кроме нее с востока и запада в Архангельское шли две другие, обсаженные липой дороги, но главная перспектива имеет особое назначение парадного въезда, откуда открывается вид на Большой дом.
В старину, когда дорога в Москву проходила иначе, «императорская аллея», как ее называли в начале XIX века, обладала еще большей протяженностью и была началом центральной оси, вокруг которой строился весь ансамбль.
Миновав заставу в виде колонны со щитом и надписью «Село Архангельское» (такие не сохранившиеся до наших дней заставы стояли на каждой дороге у въезда в усадьбу), путник еще издали замечал над кронами старых деревьев изящную башенку—бельведер, который завершался высоким шпилем и придавал дворцу высоту и стройность.
Облик дворца раскрывался перед путником не сразу. Аллея, обсаженная сосной, березой и елью, незаметно поднимается в гору, затем начинается легкий спуск, и постепенно перед глазами вырастают придворцовые флигеля с массивными, напоминающими триумфальную арку воротами, в проеме которых виден портик дворца.
Парадный двор—обязательная часть почти каждой усадьбы того времени—по-своему интересен в Архангельском. Замкнутое пространство двора с красочной клумбой-цветником в центре опоясано мощными колоннадами и благодаря этому производит торжественное впечатление. Чтобы усилить этот эффект и связать воедино колоннады с въездной аркой, на стенах каменных кулис, закрывающих фасады флигелей со стороны двора, была создана живописная декорация, изображавшая колоннаду, которая как бы продолжала реальную.
Въездная арка и флигеля замыкают двор, поэтому фасад дворца раскрывается только вблизи. Двухэтажный каменный дом—центр всего ансамбля. В нем все .хорошо: и строгий портик над низким крыльцом, освещенным в сумерки старинными фонарями, и гладкие стены с высокими окнами первого этажа, обрамленными белокаменными наличниками, и стройный бельведер, с которого одним взглядом можно окинуть усадьбу и проследить ее планировку.
Колонны портика, наличники окон и белокаменный пояс, который отделяет первый этаж от второго,— это все, что украшает главный фасад дворца.
Боковые фасады богаче и живописнее. Здесь три стоящих близко друг к другу портика подчеркивают разнообразие масс и объемов здания. Небольшие колонны двух крайних портиков обрамляют двери, выходящие на боковые крылечки, которые украшены мощными фигурами мраморных львов. Портик в центре поднимается до самой крыши, и его колонны подчеркивают основную часть бокового фасада.
Колонны украшают и южный, парковый фасад дома, хотя здесь они имеют лишь декоративный характер. Отступая от стены на две трети объема, они обрамляют овальный выступ, который акцентирует центр паркового фасада дворца. Эта полукруглая часть фасада с куполом и застекленными дверями, ведущими в парк, чем-то напоминает большую парковую беседку и смягчает присущую дворцу строгость. В целом внешний облик дворца сохраняет черты архитектуры раннего классицизма.
Стремление создать летний, органически связанный с природой загородный дом определяет и внутреннюю планировку здания. Когда вы с прямой, как стрела, аллеи, минуя парадный двор, войдете в вестибюль, то сразу заметите, что через аванзал и выходящие в парк двери Овального зала дом просматривается" насквозь и центральная дорожка верхней террасы парка точно продолжает линию въездной аллеи.
Если из Овального зала—центра композиции Большого дома—бросить взгляд в любой конец анфилады, то опять перед вами зеленой стеной встанут деревья парка, и вы снова увидите, что и отсюда дом просматривается насквозь.
Вы идете по длинному ряду парадных залов, меняются размеры, цвет и убранство комнат, но неизменным остается только одно—обилие окон и застекленных дверей, в которых мелькает или панорама парка, или его отдельные уголки, или, наконец, окруженный зеленью парадный двор. Это ощущение полного слияния архитектуры и природы особенно сильно летом, когда в парк открыты двери и окна. Дворец стоит на очень низком белокаменном цоколе, и только несколько широких ступеней отделяют вас от зеленой глади газонов, которые по террасам каскадами спускаются вниз, к уходящим вдаль лесам за Москвой-рекой. Близость парка чувствуется всюду; там, где нет прямой зрительной связи с парком, она создается иллюзорно. Так, в Парадной столовой, в проеме, ведущем в буфетную, будто сквозь окно виден пейзаж, мастерски созданный рукой живописца.
Очень яркое впечатление производит парк в летний солнечный день, когда особенно ощутим контраст между красотой, созданной рукой человека, где царит безупречная геометрия прямых линий аллей и скульптуры, и скромными видами полей, рощ и лугов Подмосковья. Вид на парк от южного фасада Дворца захватывает еще и потому,. что бесконечная перспектива открывается перед вами сверху, со склона холма.
В целом место, выбранное для разбивки парка, оказалось очень удачным и во многом облегчило задачу садового архитектора.
Регулярная часть парка в Архангельском для конца XVIII века необыкновенно велика и нарядна. Террасы, подобные тем, которые мы здесь видим, устраивались, как правило, в итальянских садах эпохи Возрождения, при разбивке их на склоне. Этот прием был использован и в «подмосковной» Н. А. Голицына. Строгая композиция парка, боскеты, партеры, симметрично расставленные скульптуры, фигурная стрижка деревьев — все это черты, присущие регулярному, или французскому, парку. В начале XIX века регулярная часть была окружена живописными пейзажными рощами, носившими романтические названия—Аполлонова, Малиновая, Магометова и т. д.
Таким образом, парк в Архангельском, который по композиции и гармонической красоте своей почти безупречен, отразил в себе вкусы разных эпох и влияние различных традиций. Но это не было слепое копирование известных европейских образцов. Перед нами одно из лучших произведений садово-паркового искусства России конца XVIII—начала XIX века, творение национальное, прочно связанное с русской природой, в котором отразились черты высочайшей художественной культуры того времени.
Верхняя, или малая, терраса парка, примыкающая к дому, делится центральной дорожкой на два небольших симметричных партера. Она была создана на той самой площадке, где когда-то стоял голицынский дом 30-х годов XVIII века.
Параллельно центральной оси верхней террасы, которая выделена стоящими по краям ее парными гермами, справа и слева проходят две боковые дорожки. Гермы изображают античных богов.
Особое место среди декоративной скульптуры верхней террасы занимает группа «Геркулес и Антей»—монументальное воплощение замысла великого Микеланджело. В XVII веке -римский скульптор Стефано Мадерна воспроизвел в терракоте пропавшую позже восковую модель Микеланджело. В начале XVIII века терракота С. Мадерна попала в Россию, а в конце столетия она послужила образцом для монументальной мраморной скульптуры, выполненной, возможно, в мастерской знаменитого русского скульптора М. И. Козловского. Ее динамичные
29-04-2015, 00:21