Ирина Амроян
Одним из свойств, характеризующих архаичное мышление, по мнению многих современных ученых [1], является бинарность, которая порождает множество оппозиций смыслополагания, в том числе и одну из основополагающих для формирования представлений об окружающем мире – оппозицию «свой/чужой». Именно она лежит в основе представлений, формирующих мир заговорного пространства у славян. Окружающий мир, в соответствии с этими представлениями, делится на две части. Одна из них – мир, обитаемый человеком, знакомый ему, определенным способом упорядоченный и безопасный. Другая часть – терра инкогнита, мир незнакомый, а значит, и враждебный человеку. Его разум древнего предка населяет некими сущностями, духами, как правило, враждебными, которые отрицательно воздействуют на человека, если он попадает на их территорию и не соблюдает определенных оберегающих норм поведения. Однако эти сущности могут и сами проникать в «свой» мир человека и вносить в него дисгармонию, которая проявляется как болезнь. Итак, в основе всех конкретных представлений, о которых мы будем говорить, лежит одна мысль: болезнь – это нечто, привнесенное извне.
Наиболее архаичными в заговорных текстах славян, на наш взгляд, являются представления о болезнях как о связанных напрямую или опосредованно с воздействием природных объектов и стихий. В болгарской традиции, например, сохранилось представление о том, что природный объект выступает непосредственным виновником заболевания человека. Это, прежде всего, зафиксировано в названии некоторых болезней: например, ревматизм получает наименование «вятър» (СБНУ, кн. 1, № 6, с. 83); а головная боль, когда у человека болит лишь половина головы, называется «зора». Считается, что именно утренняя звезда, заря является виновницей этого заболевания (СБНУ, кн. 1, № 11, с. 86). Вечернюю звезду (зарю) болгары обвиняют в еще большей вредоносности – она является виновницей того, что у женщины все дети умирают во младенчестве, то есть именно она их уносит. Различного рода воспаления и лихорадки как в болгарской, так и в русской традициях представляются в виде огня, который безжалостно сжигает человека изнутри (СБНУ, кн. 3, № 4, с. 143; СБНУ кн. 6, № 2, с. 173;. Майков, № 96). Так, в следующем примере (заговор от стоматита) болезнь представляется как пожар, который сжигает Царь-град, то есть тело человека:
«Запали се Цари-град, ете иде Гоца лекарица, та угаси Цари-град със зелена върбица, със студена водица» [2] (СБНУ, кн. 3, № 4, с. 143).
Гораздо более распространенными у всех трех рассматриваемых нами групп славян являются представления о том, что болезни суть некие невидимые сущности, духи, которые лишь пространственно связаны с определенными природными стихиями (объектами), то есть обитают там или перемещаются с их помощью. Наиболее часто местом обитания болезни называются лес, вода и ветер. Так, в русском заговоре от горячки в качестве места обитания болезни, куда ее заклинают возвратиться, указываются лес, вода и ветер:
«С ветру пришла – на ветер пойди; с воды пришла – на воду пойди; с лесу пришла – на лес пойди отныне и до века» (Майков, № 97).
В чешских заговорах также наиболее часто болезни обитают именно в этих местах, однако иногда появляется и указание на такие стихии, как огонь или земля, причем в последнем случае это могут быть и скалы, и болота (грязи):
«…Jsou li z větru, aby šli zas do větru…, jsou li z vody, aby šli zas do vody…, jsou li ze skál, aby šli zas do skál…»[3] (Вельмезова, № 170).
В болгарской традиции такая связь прослеживается лишь в очень незначительной степени – там преобладает представление о том, что болезнь насылают живые существа, поэтому природные объекты и стихии лишь изредка упоминаются в обширных перечнях одушевленных вредителей:
«Ако бъдете уроци от мъж…, от жена…, от мома, по нея идете, ако бъдете самодивски, по ни идете, ако бъдете водни, по ни идете, ако бъдете от ветър, по него идете…»[4] (СБНУ, кн. 12, № 2.3, с. 143).
Славянские заговоры свидетельствуют также и о том, что в сознании наших предков были представления, связывающие болезнь с воздействием некоторых растений. В этом случае болезнь могла носить имя данного растения. Так в чешской традиции рожистое воспаление называют «розой» (Вельмезова, № 144, например), а в болгарской уплотнения в груди (мастопатию) рассматривают как лесные орехи:
«Родила леска до девет лешници: от девет осум, …, от две едно, от едно ниедно» [5] (СБНУ, кн. 2, № 4, с. 173).
Счет в данном случае отражает качественный показатель состояния: девять – максимальная степень заболевания, которая, под воздействием знахарки, уменьшается вплоть до полного исчезновения.
Однако чаще растение рассматривалось как равноценный заместитель болезни, и именно с ним осуществлялись ритуальные действия по ее изгнанию. Так, для лечения селезенки болгарские знахарки собирали букет особой травы, которую так и называли «далак» (селезенка-трава), клали ее на живот больному и рубили топором, приговаривая:
«- Какво сеачеш?
- Далак сеакам. Да гу отсеакам, да гу нема»[6] (СБНУ, кн. 2, № 1, с. 170).
Примерно таким же способом на Руси лечили радикулит, однако указывалось, что в качестве его заместителя использовался веник, то есть внимание акцентировалось уже не на растении (нигде нет сообщений, из чего сделан веник), а на том предмете, который из него сделали (см., например, Майков, № 86).
Достаточно часто в славянских заговорах указывается на некую невидимую, но крепкую связь, существующую между растениями и болезнью. Поэтому угроза негативного воздействия на растение приводит к непосредственному устрашению болезни. Так, в русской и чешской традициях говорится о том, что для исцеления от глистов достаточно пригрозить репейнику-чертополоху, что оборвете у него головки:
«Bodláčku, bodláčku! Nepustím tobě hlavičku, dokud nepustíš N. červíčku» [7] (Вельмезова, № 12),
«Траву, называемую татарин… пригибают к земле…:
…Выведи, татарин, червей у такого-то… если выведешь, я тебя отпущу; а если не выведешь, из корня подерну». (Майков, № 200).
Еще более распространенным во всех трех традициях является представление о том, что растение само обладает целительной силой от определенной болезни, причем ему можно и угрожать:
«Рябина, рябина, вылечи мои зубы, а не вылечишь – всю тебя изгрызу» (Майков, № 80),
и вежливо просить о помощи:
«Dej Pán Bůh dobré jítro, beze! Nenesu ti chleba s máslem, ale nesu ti své mze. K tomu mi dopomáhej Bůh otec…» [8] (Вельмезова, № 68).
Болгарские заговоры говорят о том, что, чтобы избавиться от лихорадки, нужно ранним утром обнять вербу и, дождавшись рассвета, произнести:
«Тебе треска да те тресит, мене сънце да м угреiт» [9] (СБНУ, кн. 9, № 2, с. 136).
В чешкой традиции появляется представление о том, что растение (дерево) может служить лишь проводником, через который уходит болезнь в процессе ее изгнания:
«Vrbo, já du k tobě, souchotinovou obět nesu v sobě a chci ji dát tobě a ty ji dej větvím a větev ji dá rátolestím a ti ji pošlou do povětří…» [10] (Вельмезова, № 165).
Не менее редким для славянской заговорной традиции является представление о том, что болезнь прямо или косвенно связана с определенными предметами. Мы уже упоминали случай, когда болезнь – радикулит – в русском лечебном заговоре приравнивалась к венику, который и рубили, чтобы избавить больного от недомогания. В болгарской традиции мы также встречаемся с подобным представлением. Для избавления от боли в печени и селезенке рекомендуется рубить топором на животе больного палку (СБНУ, кн. 1, № 12, с. 86). В чешском заговоре, используемом для избавления от головной боли, в перечне болезней мы находим «hol sukovatou», то есть «палку сучковатую» (Вельмезова, № 19).
В болгарской и русской традициях острая боль (колики) часто представляется как клинья (болг.) или стрелы (рус.):
«Не от ветра, не от вехоря пришла стрела тая в раба Божия…» (Майков, № 89).
Особенностью болгарского подхода является то, что эти клинья на человека роняет сам Господь:
«Паднуше клинье iот Бога, iудрише (името) iу главу…» [11] (СБНУ, кн. 16-17, № 5, с. 261).
Специфическим для русской традиции является представление о кровотечении как о нити. Значительное число заговоров от кровотечения используют следующую формулу: «Нитка, оборвися, кровь у раба Божия, уймися!» (Майков, № 158).
Общим для всех славян является представление о том, что болезнь – это нечто жесткое, неодушевленное, что можно выдуть, вымести, выгрызть из человека, вынуть и переложить в другое место или выбросить, например, в море, как в чешском заговоре от прыщей:
«Svatý Pán Ježíš šel po svatém mostě, potkal svou milou máti: «Kam jdeš, milá máti?» «Já jdu pro tři dobré neštovice» «Kam je dáš?» «Svatému Janu, svatý Jan svatému Stěpánu, svatý Stěpán svaté panně Barboře, ta je shodí do moře» [12] (Вельмезова, № 121).
Однако гораздо чаще славянские заговоры дают представление о болезни как о некоем живом существе, которое можно выгнать из человека, пригрозив тяжкими физическими мучениями:
«Бегаi, цъвеницо, от лицето на чоеко, оти со железо изгорено, ке ти го откорнам корено» [13] (СБНУ, кн. 1, № 4, с. 94).
Чехи часто запугивают болезнь тем, что ее съедят в пятницу евреи (Вельмезова, № № 50-52, 55, 56), а русские грозятся отдать на съедение змеям (Майков, № № 197, 198) либо расправляются сами или с помощью птиц с железными когтями или щуки с железными зубами:
«Есть море золото, на золоте море золото древо, на золоте древе золоты птицы – носы железны и ногти железные, дерут, волочат от раба Божия (имя рек) на мхи, на болота; есть море золото, на золоте море бел камень, на беле камени сидит красная девица с палицею железною, тепет, обороняет, отлучае от раба Божия (имя рек) усови на мхи, на болота…» (Майков, № 90).
Болезнь представляется славянам существом не только враждебным, но и кровожадным. Как, например, в болгарском заговоре от головной боли:
«…глава ми пие, очи ми пие, сорце ми пие, мозак ми пие, жили ми смухте и ноги ми сече» [14] (СБНУ, кн. 1, № 5, с. 90-91).
Особенно подробно это свойство описывают чешские заговоры:
«Já jdu do života té osoby (jméno) maso jísti, krev píti, žíly trhati, kosti lámati, chut‘ k jídlu a k pití bráti» [15] (Вельмезова, № 142).
В качестве альтернативы болезням предлагается удалиться к трем колодцам, в которых они могут пить кровь и закусывать костями:
«Jsou tam tři studánkz, jedna plná masa, druhá plná krve, třetí plná kostí a tam se můžete porámotiti dosti» [16] (Вельмезова, № 174).
Они же акцентируют внимание на том, что бородавки, язвы, жировики и прочие кожные поражения могут расти. Болгарские же тексты обращают внимание на то, что болезни могут ходить и бегать, их можно поймать, зажарить и съесть, но особенным способом:
«Соф-софа през поле бега, видоа те козаре, видоа те говедаре…без куче те фанаа, без нош те заклаа, без огин те испекоа, без уста те изедоа» [17] (СБНУ, кн. 7, № 1, с. 145).
В русских заговорах также отмечается способность болезни ходить и даже гулять:
«И поди ты, грыза, во чисто поле гулять…» (Майков, № 125).
Чешские заговоры отмечают способность болезней летать, а также их игривый характер:
«… let‘te na hory a na skály, tam píchejte, štípejte, kotrmelce dělejte…» [18] (Вельмезова, № 175).
Однако в этом случае всегда сохраняется противопоставление болезни как одушевленной сущности и человека. Наиболее ярко оно прослеживается в формуле изгнания болезни. Прежде всего, это место находится в «том» мире, чужом человеку, а значит, непригодном для его существования. Заговоры всех трех традиций подчеркивают его принадлежность к «не-своему» миру еще и тем, что указывают на отсутствие там любых привычных человеку животных, как домашних, так и диких, а также птиц:
«Поди во темны леса, на сухи дерева, де народ не ходит, де скот не бродит, де птица не летает, де зверье не ходят» (Майков, № 233)
В болгарских заговорах особенно подчеркивается тот факт, что там нет петуха. Как известно, петух в народных представлениях тесно связан со «своим» миром и обладает властью изгонять из него нечистую силу:
«...iу пусту гору зелену… там петлове не пеiу, там манаре не сечу, там sверове не iоде, тамо ништо живо нема…» [19] (СБНУ, кн. 16-17, № 1, с. 259-260).
Чехи солидарны с прочими славянами в том, что это пустынное место, но акцентируют внимание на том, что там прекрасные условия для пребывания болезней, гораздо более приятные, чем человеческое тело (например, уже упоминавшиеся три колодца, наполненные костями и кровью).
Тем не менее, в большинстве случаев болезни все же приобретают зооморфные и антропоморфные черты. Название некоторых болезней у славян непосредственно восходит к наименованию животных. Мы имеем в виду такие болезни, как рак, или, в русской традиции, – жаба (стенокардия). В заговорах говорится о том, что жабу могут уничтожить птицы, обитающие на дереве рядом с престолом Богородицы (см.: Майков, № 98). Собственно, и в реальном мире жабу поедает цапля, так что ассоциация очевидна. Иногда проводится ее связь с утренней и вечерней зарей и деревьями:
«Утренняя зоря Марея, вечерняя зоря Маремьяна, возьмите у меня жабище; не возьмете – сосну, березу с корнем съем» (Майков, № 102).
Больший интерес вызывает представление о болезни как о волке, с которым мы столкнулись, изучая чешские и болгарские заговорные тексты. Так, в чешском заговоре от головной боли после обобщающего словосочетания «от любой болезни» идет уточняющий перечень заболеваний, причем на первом месте в нем стоит волк:
«…pomáhám od všeliké nemoce: od vlka šlapáka…» [20] (Вельмезова, № 19).
В другом тексте болезнь «колтун» прямо названа «сухим волком»:
«A ty suchý vlku, neškod‘ temu synku v dovádění, ve skákaní, hop, hop,hop!» [21] (Вельмезова, № 29).
В болгарской традиции в образе волка выступает боль в глазах:
«Бесно куче беснога вълка гони по равно полье и по гору зелену. Бежи, бесан вълку, че те гони бесно куче, та че те достигне, и че те раскине, парам по парче» [22] (СБНУ, кн. 16-17, с. 261-262).
Однако наиболее часто в болгарских заговорах болезнь принимает вид змеи, причем не обычной, а сверхъестественной, поскольку один глаз у нее водяной, а другой – огненный. В этом случае болезнь сама уничтожает себя:
«Излела е змиiа уд еворову коренье… с едно оку вогьану, с другу оку огньану; пукна са вогьану, угаси огньану» [23] (СБНУ, кн. 1, № 1, с. 90).
Данная версия интересна и тем, что в ней очевидна и связь болезни с природными стихиями – водой и огнем.
Однако гораздо более распространенным является представление о болезнях как антропоморфных существах. В заговорах всех трех традиций часто рассказывается о том, что болезни ходят по свету и на этих путях-дорожках встречают Пресвятую Богородицу, Иисуса Христа и христианских святых и вступают с ними в диалог. Описание встречи с Богородицей и Христом особенно характерно для чешской и болгарской традиций.
Перечень болезней, которые могут принимать антропоморфный вид, очень широк. Так могут выглядеть как наружные, так и внутренние заболевания – от сыпи и прыщей вплоть до колик и лихорадок. Так, например, у отека есть руки и ноги, которые и грозится ему сжечь святой Георгий:
«Червен Герги с червен конь, търчи свети Герге, да гу улуим, да му изгурим крарката, ръцети, учити, веждити, клепкити и нихтети» [24] СБНУ, кн. 7, № 2, с. 142).
Обычно заговор рисует следующую картину встречи болезни и святых:
«Pán Ježiš šel po mezičce, panenka Marie po pěšince; potkaly je tři střílata. „Kam vy, střílata, jdete?“ „My jdeme škodit…“» [25] (Вельмезова, № 177).
Или – в болгарском варианте:
«Кьинисала Богородица, – на срекьа и Модрица, iа праша: «Каш ке одиш?» «Iа ке одам …» [26] (СБНУ, кн. 11, № 3, с. 87).
В русских же вариантах картина значительно усложняется. Прежде всего, болезней несколько – от семи до тринадцати. Они выходят из моря на берег, где встречают либо святого апостола Сизиния, либо целое святое воинство во главе с Иоанном Крестителем, которых, чаще всего, интересует, не место, куда они идут, а их имена:
«Бысть в Черном море возмущение: изыдоша из моря тринадцать жен, и идут по воде, простоволосыя… И вопроша их святые отцы: «Что вам есть имена?» (Майков, № 105).
Известно, что у многих архаичных народов существовало представление о том, что знать имя – значит, получить власть над его носителем. Таким образом, заговор, созданный под
8-09-2015, 20:18