Слова Гоголя о том, что Пушкин - это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет, цитировались не раз; произнесенные Достоевским, они зазвучали как пророчество [ 1]. Что же означало это "пророчество"? Как современники и потомки Гоголя могли понимать слова "человек в его развитии", каким они видели "человека будущего"? Иными словами, какие представления о развитии человека существовали в начале девятнадцатого века и как они менялись на его протяжении?
Гоголь в своем высказывании опирался на идею Просвещения и Романтизма о гении как вершине человеческого развития. Мы же зададимся вопросом о том, как ценностно нагруженное понятие гения было позднее интерпретировано в контексте естествознания, в частности, о том, как это понятие было использовано в теории эволюции. У понятий "гений", "способности", "талант" в науках о жизни нашлись биологические эквиваленты. Представление о гении, человеке будущего, оказалось "натурализованным": по мнению большинства ученых XIX века, прогрессивный представитель человечества должен был непременно отличаться биологически. Гениальность стали искать в строении мозга, и эта научная привычка сохраняется и сейчас, например, в попытках найти "корреляты" выдающимся способностям в ЭЭГ мозга [ 2].
Понятие гения, идеала человеческого развития родилось в ходе идеологических дискуссий. Неудивительно поэтому, что, перенесенное в биологию, оно не только не освободилось от идеологических коннотаций, но стало одним из наиболее идеологически нагруженных, политически острых. Особенно очевидным это стало с возникновением евгеники - науки об "улучшении" человеческого рода - и ее последующим политическим крахом. Хотя сами ученые искренне верили в то, что они исследуют способности "объективно" и только в интересах науки, в ХХ веке сделалось явным, что обсуждение темы "гений" в биологии, психологии и психиатрии не может быть политически нейтральным. Вместе с этим возникли попытки прояснить генезис этого понятия, одна из которых и предлагается вниманию читателя.
Романтический гений
Слова Гоголя о Пушкине были навеяны философией немецкого Просвещения и Романтизма и, в частности, работами Шеллинга и Гердера. Оба мыслителя были чрезвычайно популярны в России в первой трети XIX века. Шеллинг создал натурфилософию, в которой мир представал как целое, с плавными переходами от неорганической к органической природе, от животного мира к человеку. Гердер тот же целостный взгляд распространил и на историю, которую видел как органическую смену эпох и законосообразное движение народов. Романтики отвели истории и изучению языков, обычаев и искусства главное место в системе наук о человеке. Философы предромантизма и Романтизма считали, что в искусстве отражается "душа нации", а в художественном гении видели воспитателя, духовного наставника народа.
В конце XVIII века гений стал наиболее вероятной кандидатурой на роль "человека будущего", заменив такие идеальные типы культуры прошлого, как герой античности, святой средневековья и "универсальный человек" (homo universale) Ренессанса. В 1759 г. английский поэт Эдуард Юнг опубликовал свои размышления о гении. За образец он взял Шекспира - оригинального гения, который, по мнению Юнга, следовал природе, а не установленным правилам искусства, "ибо правила - только костыли, необходимая помощь больному, а не препона для здорового" [ 3]. Гений, как считал Юнг, отличается от индивида, регулируемого правилами разума как волшебник от умелого строителя - он творит неведомыми средствами там, где строитель употребляет обычные орудия.
Эти идеи предромантизма развивались в Германии одним из основателей движения "бури и натиска" - И.Г. Гаманном, философия которого была направлена против абстрактного рационализма раннего Просвещения. Холодной рассудочности Гаманн противопоставил интенсивность и страстность познания творческой личности. Такое - интуитивное, ведомое не только головой, но и сердцем, - познание доступно только поэтическому гению. В эстетике "бури и натиска" понятие гения, в которое немецкие романтики вкладывали идеалы свободы личности и права на индивидуальность, заняло центральное место. В противоположность зажатому рамками логики рассудку гений представлялся свободным, как стихия: Гердер определил гений как "совокупность природных сил" [ 4].
Гердер о развитии человечества
Гоголь отзывался о Гердере как о глубоком мыслителе, историке, "какому он желал бы подражать" [ 5]. Захваченный всеобщим увлечением историей и изучением национального быта, Гоголь, как Гердер и Гете, собирал народные песни - известна его статья "О малороссийских песнях", написанная примерно в то же время, когда он задумал историю Малороссии. Как и романтики, он считал, что русский народ, не родивший пока своего поэтического гения, еще не сформировал своего духа. Ему, как и многим его современникам, Россия виделась страной, лишь недавно вышедшей из мрака грубого невежества [ 6]. Поэтому Гоголю, с первой славой Пушкина, так важно было во всеуслышание заявить о появлении в России Поэта. В Пушкине, как писал Гоголь, "русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла" [ 7].
Но, кроме идеи национальной, в высказывании Гоголя неявно присутствовала и другая идея - о прогрессивном развитии, совершенствовании человека. Эта идея также шла от предромантической философии немецкого и французского Просвещения, в частности - от Гердера. Вслед за французскими просветителями, Гердер верил в прогресс - не столько научно-технический, сколько внутренний, заключающийся в развитии чисто человеческих качеств - разума, любви к свободе, тонкости чувств и влечений, общения с себе подобными, религиозной веры. Для этих качеств Гердер предложил собирательное имя - Humanitat, - которое в старых русских переводах звучало как "человечество", "дух человеколюбия", "гуманность" [ 8]. Humanitat служило в одно и то же время и описательным, и нормативным понятием "с одной стороны, оно характеризовало специфику человека в ряду живых существ, с другой - задавало человечеству идеал, направление развития. В конце этого развития, мечтал Гердер, человек - пока только человекоподобный - станет человеком, и расцветет бутон гуманности, застывающий от холода и засыхающий от зноя, он расцветет и явит подлинный облик человека, его настоящую, его полную красоту" [ 9].
Философию Гердера питала религиозная идея: он считал, что Humanitat - "богоподобная гуманность" - это качество, раскрывающее истинный, возвышенный облик человека и поэтому приближающее его к Богу.
Позднее, в XIX столетии, гердеровское понятие было секуляризовано. Когда, например, Белинский писал о гуманизме, он имел в виду светское образование и воспитание нравственности [ 10]. В конце же века варианты перевода Humanitat на русский язык звучали как лозунги русской либеральной интеллигенции: "гуманность", "идеальная человечность", "гуманный идеализм", "общечеловеческая любовь и солидарность", "понятие человеческого достоинства, справедливости" [ 11]. Если для либерально- революционной интеллигенции это понятие отразило ценность и смысл борьбы, то в контексте развития естествознания оно оказалось связано с идеями эволюции и поиском "специфически человеческих" особенностей организма человека.
Еще сам Гердер, веривший в органическое единство мира, рассматривал человека как звено в цепи всеобщего развития. Он возражал против трактовки животных как "машин", видя "повсюду в природе - прообразы человеческого образа действий" [ 12]. Человек, органически связанный с животным миром, отличается от него главным образом прямохождением. Его прямохождение создает "органические предпосылки к способности разума", "тонким чувствам, искусству и языку", к "тонким влечениям, а потому и к вольности". Эти предпосылки заключаются в развитии головного мозга, органа специфически человеческих способностей - интеллекта, чувств, воображения. Слова Гердера, посвященные развитию мозга, звучали как ода: вместе с выпрямлением человека "поднялся глубокомысленный свод лба.., а орган слуха опускался; уши и глаза сошлись ближе, составили свой союз и получили доступ в святая святых внутреннего склада идей и представлений. И мозжечок, этот цвет спинного мозга и чувственных сил тела, подчинился большому головному мозгу и кротко уступил ему, тогда как у животных он господствовал над всем. Лучи поразительно прекрасного полосатого тела мозга стали у человека отчетливее и тоньше; -так, образно говоря, сложился этот цветок, он рос на стебле спинного мозга, а потом сразу вырос в целый куст эфирных сил, какой и мог зародиться на этом устремленном ввысь древе" [ 13].
В то же время Гердер считал, что биологическое развитие отнюдь не гарантирует пробуждения в человеке "гуманности". Человека возвышает и "облагораживает" то, что "продумано и прочувствовано в человеческих понятиях и представлениях". Поэтому о развитии гуманности можно судить по истории народов и достижениям культуры, а более всего - по развитию религии и нравственности. В этом, а не в строении мозга - "высший дух человечности, самый возвышенный цветок человеческой души". Гердер ясно сформулировал свой ответ тем естествоиспытателям, кто искал ответ на вопрос о специфике человека в мозговых структурах: "Никто еще не открывал в человеческом мозге мозг духовный - зародыш будущего человеческого существования; и хотя бы самый незначительный аналог ему нельзя увидеть в строении мозга. Мозг мертвеца остается здесь, на нашей земле, и если бы в бутоне нашего бессмертия не было заключено иных сил, то он засох бы и лежал во прахе у наших ног" [ 14]. Вере в духовную сущность человека посвящен один из самых поэтических пассажей Гердера: "Для человека, убежденного во внутренней жизни своего существа, все внешние состояния тела v потому что тело, будучи материальным, постоянно изменяется v будут лишь переходами, ничуть не затрагивающими самое его существо, из этого мира человек перейдет в мир иной столь же незаметно, как переходил в своей жизни от ночи к дню, от одного возраста к другому" [ 15].
В соответствии со своим кредо Гердер наметил и путь для новой психиатрии, которая сможет поспорить с грубо- материалистической, ибо, "если в будущем семиотику души будут изучать так, как изучают теперь семиотику тела, то во всех душевных болезнях будет распознана их духовная природа" [ 16]. Но дальнейшее развитие естествознания пошло именно по тому пути, против которого выступал немецкий философ: поиска человеческих способностей в структурах мозга, - поиска, по выражению Гердера, "духовного мозга" в мозге материальном.
Эволюция и мозг
С тех пор, как античная дискуссия о том, где находится "седалище души" - в сердце или мозге - была решена в пользу последнего, мозг стал объектом исследований и манипуляций врачей и естествоиспытателей. Античные и средневековые врачи помещали чувствительность, воображение, мышление и память в желудочки мозга, а с наступлением Нового Времени объектом пристального внимания естествоиспытателей сделалась кора больших полушарий. В начале XIX века австрийский врач Ф.Й. Галль и его последователь Й.К. Шпурцхейм "разместили" в извилинах коры несколько десятков "способностей", которые они считали врожденными [ 17]. Хотя созданная Галлем наука - френология - вызвала бурные возражения как у Церкви, так и у коллег-естествоиспытателей, она приобрела широкую популярность и практиковалась не только в медицинских кабинетах, но и в салонах европейской знати. Свои сильные и слабые стороны хотелось знать всем, а способа доступнее, чем ощупывание и измерение черепа, трудно было придумать.
Естествоиспытатели XIX века искали в мозге не только "субстрат" индивидуальных различий, но и доказательства (или опровержения) отличия человека от животных. Начиная с Ж.Б. Ламарка, вопрос о происхождении человека из животного мира стал насущным. Хотя в "Происхождении видов" (1859 г.) Чарльз Дарвин еще не приводил прямых свидетельств человеческой эволюции (происхождению человека он посвятил специальную работу, опубликованную в 1871 г.), он верил в то, что человек находится в биологическом родстве с приматами. Его оппоненты стремились с доказательствами в руках, во имя морали и религии, опровергнуть эту точку зрения. Крупный научный авторитет своего времени, английский зоолог Ричард Оуэн находил не менее трех существенных отличий в строении головного мозга человека и приматов [ 18]. Тем не менее, усилиями горячих сторонников Дарвина (таких как Т.Г. Хаксли и Дж.Дж. Романес) точка зрения на то, что между человеком и приматами существует лишь количественная (но не качественная) разница, возобладала. В адресованной широкой аудитории книге "Интеллект животных" (1882 г.), Романес писал, что между обезьянами и человеком нет непроницаемой границы ни в анатомии, ни в психологии. Новая научная дисциплина - сравнительная психология - вышла из этой книги Романеса.
Несмотря на то, что сторонники эволюционной теории старались придерживаться научного тона, ее ценностная подоплека была очевидна, - особенно там, где они рассуждали о векторе эволюции. Альфред Уоллес верил, что эволюция достигнет завершения тогда, когда возникнет "единая" гомогенная раса, все представители которой по развитию будут не ниже, чем лучшие "экземпляры" современного человечества. Индивиды этой расы "разовьют способности своей высшей природы, чтобы превратить эту землю, долгое время бывшую театром игры ничем не сдерживаемых страстей, в самый сверкающий рай, какой когда-либо грезился визионеру и поэту" [ 19]. Сам Дарвин с высот своего морального воспитания верил, что быть альтруистом выгодно с точки зрения естественного отбора и полагал, что наиболее приспособленные индивиды вносят наибольший вклад в благосостояние всего общества. По Дарвину, эволюция, хотя и подчиняется чисто природным законам, ведет к приросту нравственности в обществе.
Влияние эволюционных идей на умы в XIX веке было столь всеобъемлющим, что, по ироническому замечанию современника, каждому казалось, будто он знает, к какому типу человека должна привести эволюция [ 20]. Ф.М. Достоевский, который устами своего героя назвал естествоиспытателей, бесцеремонно заглядывающих внутрь человека, "проклятыми Бернарами", был одним из немногих скептиков. Мысль, что эволюция создаст "нового человека", отличного от современного физически, он вложил в уста Кириллова, отрицательного героя "Бесов". Кириллов в романе пророчествует, что вся история разделится на две части, "от гориллы до уничтожения Бога и от уничтожения Бога ["До гориллы?" - иронически переспрашивает собеседник Кириллова] - до перемены земли и человека физически. Будет Богом человек и переменится физически" [ 21].
Но у веры в неуклонный прогресс человечества были и внутренние критики, то есть те, кто, разделяя идеи эволюции, видел мир более реалистично, так как смотрел на него из кабинета врача. В 1857 г., то есть за два года до выхода в свет дарвиновского "Происхождения видов", французский психиатр Б.О. Морель опубликовал свой собственный прогноз развития человечества. Согласно Морелю, человечество идет к своему закату, вырождаясь под влиянием наследственных болезней и ухудшения условий жизни. Вырождение, согласно Морелю, может проявиться в семье так называемыми "стигматами" - в первом поколении неврозами, затем более серьезными психическими и физическими дефектами и, наконец, на заключительной стадии - идиотией и физическим прекращением рода. Даже гении, согласно Морелю, не могут избежать печати вырождения: среди выдающихся людей даже более, чем среди простых смертных, распространены слабое сложение, чахотка и психические болезни [ 22].
Вырождение или прогенерация?
С легкой руки романтиков спонтанность, интуиция, эмоциональность стали восприниматься почти обязательными атрибутами гения. Как пишет историк, "гений теперь понимался не как специфическая способность, которой обладает творческий человек, а как некая сила, которая владеет им" [ 23]. Акцент романтиков на иррациональности скомпрометировал гения в глазах более трезвых современников и потомков. Прусский ученый Людвиг Якоб, например, утверждал в 1798 г., что "организованный, собранный человек с хорошо упорядоченными знаниями и способностью сообщать их другим" будет лучшим профессором, нежели "гений с шокирующими взглядами, который не заботится об усердии, читая лекции своим студентам" [ 24].
Подчеркивание бессознательной, "не от мира сего" природы творчества не прошло даром, и феноменом гения заинтересовались врачи. Как иронизирует английский историк Рой Портер, то, что прежде считалось "божественной болезнью", в XIX веке превратилось в медицинский диагноз [ 25]. Французский психиатр Валантэн Маньян придумал для этой же категории людей термин - "высшие вырождающиеся". Медики видели в таланте лишь еще одно "отклонение от нормы" и искали его органические проявления.
Во второй половине XIX века в психиатрии возобладала так называемая теория вырождения, в рамках которой психическая болезнь трактовалась как развитие обратное прогрессивному, возврат на предшествующую ступень развития. Согласно итальянскому психиатру и основателю так называемой "криминальной антропологии" Цезарю Ломброзо, "аномалии", под которыми он подразумевал психическую болезнь, склонность к совершению преступлений и выдающиеся способности, - обусловлены особым конституциональным типом [ 26]. Ломброзо связывал появление этого типа с "обратным развитием" и называл "атавистическим", "ретроградным". Он утверждал, что "атавистический" тип предрасположен к эпилепсии и отмечен особой ямкой на черепе. Это получившее скандальную известность утверждение было нетрудно проверить, так как в Европе хранились значительные коллекции черепов - с легкой руки Галля, который даже собственный череп завещал для подобной коллекции. Так, приехав на конгресс по "криминальной антропологии" в Париж, наш соотечественник, психиатр Н.Н. Баженов (о котором еще пойдет речь) вместе с Ломброзо провел несколько часов в коллекции черепов, хранившейся в Сорбонне. Определенности по поводу "ямки" они, тем не менее, не достигли [ 27].
Большинство врачей (как, впрочем, и широкая публика) были шокированы утверждением Ломброзо, что "гений - это эпилепсия". Эпилепсия в конце века считалась безошибочным признаком глубокого физического и психического вырождения. Конфликт был
8-09-2015, 20:25