Каптерев П. Ф.
В конце государственного периода истории русской педагогии в умственной жизни русского народа образовалось два сильных течения, разделившие между собою образованную Россию: западничество и славянофильство. Эти течения по своему существу не могут быть названы вполне новыми, с ними, собственно, мы уже давно встречаемся.
Россия издавна и много заимствовала у других народов, начиная с веры и кончая покроем платья. В состав русского государства мало-помалу вошло так много разных племен и народностей, что обойтись без заимствований русскому народу было никак невозможно. Во главе заимствователей часто стояло правительство и вводило заимствования силой. Многие в народе и обществе противились нововведениям, признавали их не толькот ненужными, но и вредными для народа, подавляющими его самобытное творчество, его собственный оригинальный уклад жизни и развитие. Эти два течения были своего рода западничеством и славянофильством, только не обоснованными научно и не оформленными.
В 40-х и 50-х гг. XIX в. западничество и славянофильство оформилось, вступили в борьбу одно с другим, выдвинули каждое ряд выдающихся деятелей, которые и сформулировали учения того и другого. Главным догматом славянофилов был такой: русский народ есть народ особенный, своеобразный, который идет в своем развитии своим особым путем и скажет миру свое слово, более ценное, чем слово других, западных народов, создаст свою культуру, более глубокую, идеальную и совершенную, чем материалистическая и рационалистическая западная культура. Главный догмат западников был таков: русский народ живет и развивается по тем же законам, по тому же порядку, как и другие народы, а потому ему нечего свысока смотреть на другие народы и называть западную культуру отжившей; русский народ отстал от других народов и может сравняться с ними, а может быть, и превзойти их лишь в тесном духовном и материальном единении с ними, широко пользуясь всеми культурными благами других народов.
Такие различия и сильные течения общественной мысли не могли не отразиться и на развитии педагогических идей в России, так как для постановки всего образовательного дела было чрезвычайно важно то или иное понимание сущности исторического процесса и задач русской жизни, а равным образом то или иное отношение к ценностям западной и вообще иностранной культуры. И в педагогии непременно должны были появиться свои западники (гуманисты) и свои славянофилы (националисты) и определенно поставить задачи русскому просвещению со своей точки зрения. Так оно и было. Представителем в педагогии западничества можно признать В. Г. Белинского (1810—1848), а представителем славянофильства — А. С. Хомякова (1804—1860).
И по времени своей деятельности, и по характеру своих педагогических идей Белинский и Хомяков соприкасаются с третьим периодом истории русской педагогии, являясь связующими звеньями в цепи деятелей и идей второго и третьего периодов. Что только мелькало, казалось чем-то неясным, расплывчатым, было больше словами, чем настоящими идеями во второй период, то получает в теориях двух названных нами общественных деятелей ясность и определенные более или менее очертания. Таковы основные педагогические идеи о воспитании человека и об общем образовании. Сословное образование, сословные идеалы, разговоры о необходимости обособлять насколько возможно, воспитание и образование благородных и разночинцев — вся эта сословная педагогия второго периода торжественно хоронится, объявляется пережитком, остатком идей "времени очаковских и покоренья Крыма". И что удивительно: эта похоронная тризна по сословной педагогии и сословной школьной политике совершается в царствование императора Николая Павловича!
В. Г. Белинский не оставил нам специального трактата по педагогии, за исключением студенческой работы "Рассуждение о воспитании", сохранившейся лишь в отрывках. Но, судя по этим отрывкам, "Рассуждение" могло бы иметь значение в истории развития личности Белинского, но не в истории развития русских педагогических идей. Важны позднейшие заметки Белинского по педагогическим вопросам, сделанные им в отзывах о книгах, присылавшихся к нему редакциями журналов на рассмотрение. Книги были самые разные, но Белинский не стеснялся вставлять педагогические рассуждения в отзывы о таких книгах, которые были очень далеки от педагогии. Так, отзыв на книгу "Способ к распространению шелководства" начинается размышлением о постановке в школе преподавания грамматики и риторики. Главнейшие педагогические рассуждения Белинского находятся в отзывах о повестях и рассказах Бурьянова и Бульи (1838) и о сказках Гофмана и дедушки Иринея (1840). Второе рассуждение более систематическое и обширное, чем первое, и заключает в себе первое.
Кого нужно воспитывать — человека или гражданина? Прежде всего и больше всего нужно воспитывать человека, а потом — гражданина. На родителях лежит священнейшая обязанность сделать своих детей "человеками"; обязанность же учебных заведений — сделать их учеными, гражданами, членами государства на всех его ступенях. "Но кто не сделался прежде всего человеком, тот плохой гражданин, плохой слуга царю". Из этого видно, как важен и священен сан воспитателя, "в его руках участь целой жизни человека". Собственно цель воспитания есть развитие в воспитываемых человечности (die Humanitt), главная задача человека во всякой сфере деятельности, на всякой ступени лестницы общественной иерархии — быть человеком. "Говорите детям и об опрятности, и о внешней чистоте, о благородности и достоинстве манер и обращения с людьми; но выводите необходимость всего этого из общего и из высшего источника — не из условных требований общественного звания или сословия, но из высокости человеческого звания, не из условных понятий о приличии, но из вечных понятий о достоинстве человеческом". "Уважение к имени человеческому, бесконечная любовь к человеку за то только, что он человек, без всяких отношений к своей личности и к его национальности, вере или званию, даже личному его достоинству или недостоинству, словом, бесконечная любовь и бесконечное уважение к человечеству даже в лице последнейшего из его членов (die Menschlihkeit) должны быть стихиею, воздухом, жизнью человека, а высокое выражение поэта (Жуковского) —
При мысли великой, что я человек,
Всегда возвышаюсь душою, —
Девизом всей его жизни".
Выражения настолько определенные и ясные, язык такой решительный и сильный, что при чтении недвусмысленных речей Белинского сердце радуется.
Что такое человечность, долженствующая служить целью всего воспитания и образования? Это — соединение в одном лице тех общих элементов духа, которые равно необходимы для всякого человека, какой бы он ни был нации, какого бы он ни был звания, состояния, в каком бы возрасте жизни и при каких бы обстоятельствах ни находился; доступность всякому человеческому чувству, всякой человеческой мысли в соответствии с глубиной натуры и степенью образованности каждого. Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Чем глубже натура и развитие человека, тем более он человек и тем доступнее ему все человеческое. Он поймет и радостный крик дитяти при виде пролетевшей птички, и бурное волнение страсти в груди юноши, и спокойное самообладание мужа, и созерцательное упоение старца. На все будет у него и привет, и ответ, и участие, и утешение; ему понятна возможность не только слабостей и заблуждений, но и самих пороков, самих преступлений; презирая слабости и заблуждения, он будет жалеть о слабых и заблуждающихся; проклиная пороки и заблуждения, он будет сострадать порочным и преступным. Вот что такое человечность.
Есть много родов образования и развития, и каждое из них важно само по себе, но всех выше стоит нравственное образование. Одно образование делает образуемого ученым, другое — светским, третье — административным, военным, политическим человеком и т. д.; но нравственное образование делает воспитываемого просто человеком, т. е. существом, отражающим в себе отблеск божественности. Хорошо быть ученым, поэтом, воином, законодателем и пр., но худо не быть при этом человеком; быть же человеком означает иметь полное и законное право на существование и не будучи ничем другим, как только человеком. В чем состоит нравственное образование? Истинная нравственность прозябает и растет из сердца при плодотворном содействии светлых лучей разума. Ее мерило не слова, а практическая деятельность; здесь, как и везде, дело — в деле. Воспитание нравственности и нужно ставить в духе высказанного взгляда, т. е. не проповедовать детям о человечности и добродетели, но окружать их примерами добродетельных и человечных действий.
О народности в воспитании Белинский рассуждал мало, но вполне признавал ее необходимость. "Народность обыкновенно выпускают у нас из плана воспитания", — замечает Белинский. Сам он рекомендует для чтения детям произведения, в которых выражается народная душа, изображается русский быт, излагаются народные воззрения. Таковы многие сочинения Пушкина, "Юрий Милославский" Загоскина, басни Крылова и др. "Давайте детям больше и больше созерцание общего, человеческого, мирового; но преимущественно старайтесь знакомить их с этим чрез родные и национальные явления: пусть они сперва узнают не только о Петре Великом, но и о Иоанне III, чем о Генрихах, Карлах, Наполеонах. Общее является только в частном: кто не принадлежит своему отечеству, тот не принадлежит и человечеству".
Из приведенных слов следует заключить, что для Белинского выше всего были человечество и человечность, а потом уже шли народность и национализм. В последних выражались лишь в частных формах первые: народные явления суть только средства созерцания общего, человеческого, мирового.
Основу, сущность, элемент высшей жизни в человеке составляет его внутреннее чувство бесконечного, которое как чувство лежит в его организации. Степени этого чувства различны в людях, и мерою глубины его измеряется достоинство человека и близостть его к источнику жизни — к Богу. Все человеческое знание должно быть выговариванием, переведением в понятия, определением, короче — сознанием таинственных проявлений этого чувства, без кототрого поэтому все наши понятия и определения суть слова без смысла, форма без содержания, сухая, бесплодная и мертвая отвлеченность. Без чувства бесконечного в человеке не может быть и внутреннего, духовного созерцания истины, потому что непосредственное созерцание истины, как на фундаменте, основывается на чувстве бесконечного. Это чувство есть дар природы, результат счастливой организации, а потому оно свойственно и детям, в которых лежит в виде зародыша.
Чувство играет видную роль в формировании личности и в воспитании, особенно же чувство любви к детям, которое есть орудие и посредник воспитания. Не всякая любовь родителей к детям может быть таким органом воспитания: есть любовь животная и есть любовь человеческая. Всякая человеческая любовь должна быть чувством, просветленным разумною мыслью, одухотворением. Из родства плоти и крови должно развиться родство духа, которое одно прочно, крепко, одно истинно и действительно, одно достойно высокой и благородной человеческой природы. Отец любит свое дитя, потому что оно его рождение; но он должен любить его еще как будущего человека, которого Бог нарек своим сыном. При самом рождении отец должен посвятить свое дитя служению Богу в духе и истине, и посвящение это должно состоять не в отторжении от живой действительности, но в том, чтобы вся жизнь и каждое действие в жизни дитяти было выражением живой, пламенной любви к истине, в которой является Бог. Есть отцы, которые любят детей для самих себя, и в этой любви есть своя истинная и разумная сторона; есть отцы, которые любят своих детей для них самих, и эта любовь выше, истиннее, разумнее; но есть еще высшая, истиннейшая и разумнейшая любовь к детям — любовь в истине, в Боге. Собственно, только такая любовь истинна и достойна называться любовью.
Разумная любовь должна стать основой взаимных отношений между родителями и детьми. Любовь предполагает взаимную доверчивость, и отец должен быть столько же отцом, сколько и другом своего сына. Первое попечение отца должно быть о том, чтобы сын не скрывал от него ни малейшего движения своей души, чтобы к нему шел с вестью обо всем, счастливом и несчастливом, хорошем и дурном. Грубо ошибаются отцы, отделяющие себя от детей строгостью, суровостью, недоступной важностью.
Воспитание по отношению к большинству людей есть все — и жизнь, и смерть, и спасение, и гибель. Но чтобы стать жизнью и спасением, а не смертью и гибелью, воспитание должно отказаться от всяких претензий на своевольную и искусственную самодеятельность. Оно должно быть помощником природе — не больше. Обыкновенно думают, что душа младенца есть белая доска, на которой можно писать, что угодно, забывая, что каждый человек есть индивидуальная личность, которая может делаться и хуже, и лучше только по-своему, индивидуально. Воспитание может сделать человека только худшим, исказить его натуру; лучшим оно его не делает, а только помогает делаться. Душа младенца не белая доска, а дерево в семени, человек в возможности; воспитатель есть садовник, который ходит за этим нежным, возникающим растением. Посредством прививки и дикую яблоню можно заставить вместо кислых и маленьких яблок приносить садовые яблоки, вкусные и большие; но тщетны были бы все усилия искусства заставить дуб приносить яблоки, а яблоню — желуди. А в этом-то именно и заключается по большей части ошибка воспитания: забывают о природе, дающей ребенку наклонности и способности и определяющей его значение в жизни, и думают, что было бы только дерево, а то можно заставить его приносить что угодно, хоть арбузы вместо орехов. Вообще человек ничего не может узнать, чего не было бы в нем, потому что вся действительность, доступная его разумению, есть не что иное, как осуществившиеся законы его же собственного разума; вне находящийся мир человек может сознавать только через себя. А сверх того, человек имеет свои эпохи возрастания, не сообразуясь с которыми можно заглушить в нем всякое развитие. Так, в детстве фантазия есть преобладающая способность и сила души, первый посредник между духом ребенка и вне его находящимся миром действительности. Дитя не требует выводов, доказательств, логической последовательности; ему нужны образы, краски, звуки, сказки, историйки. Поэтому в произведениях для детей нужно как можно меньше сентенций, нравоучений, резонерства, их не любят и взрослые, а дети просто ненавидят.
Характерен для педагогии Белинского его взгляд на положение женщины и ее образование. Сначала (в 1835 г.) Белинский говорил, что женщина есть предмет благоговейной страсти, нежная мать, преданная супруга — и в этом ее назначение, она — гибкая лоза, зеленый плющ, обвивающий гордый дуб, благоуханная роза и т. п. Воспитание женщины должно гармонировать с ее назначением, и только прекрасные стороны бытия должны быть открыты ее ведению, а обо всем прочем она должна оставаться в милом простодушном незнании (в отзыве о сочинении г-жи Монбори "Жертва"). Поздее (в 1843 г.) Белинский о женском вопросе рассуждал уже совсем по-другому: в наше время жизнь и деятельность в сфере общего есть необходимость не для одного мужчины, но точно так же и для женщины, потому что женщина точно так же есть человек, как и мужчина. Мир знания, искусства, словом, мир общего должен быть столько же открыт женщине, как и мужчине, на том основании, что и она, как и он, прежде всего — человек, а потом уже жена, мать, хозяйка. Истинно человеческая любовь теперь может быть обоснована только на взаимном уважении друг в друге человеческого достоинства. Взаимное же уважение друг в друге человеческого достоинства производит равенство, а равенство — свободу отношений. Мужчина перестает быть властелином, а женщина — рабой, с обеих сторон устанавливаются одинаковые права и одинаковые обязанности; последние, будучи нарушены одной стороной, тотчас же не признаются более и другой (в отзыве о сочинениях А. Пушкина).
В лице Белинского русская педагогия впервые доросла до сознания необходимости прежде всего и больше всего воспитывать человека, а цель воспитания видеть в развитии человечности. Эта основная педагогическая идея выражена Белинским вполне отчетливо. Прежние рассуждения о воспитании человека и гражданина (екатерининского времени) была только пышными фразами, прикрывавшими убогое, нищенское содержание в педагогическом отношении: воспитание строго сословное, якобы установленное самим Богом, крепостных, мещан, разночинцев, духовных, дворян, а вообще не людей и не граждан, а верноподданных. Позднее мы встречаем (в начале царствования Александра I) попытки создать бессословные школы (но не воспитывать и образовывать людей), попытки, отцветшие прежде, чем они успели расцвести. А далее, со второй половины царствования Александра I, господствовала строжайшая сословность, о воспитании человека и речи не было, никто такую тему не ставил, о ней никто не слыхивал. И вот среди педагогической тьмы блеснул яркий луч света — было громко заявлено, что сословник, профессионал, чиновник без человека почти ничего не стоит, очень мало, а человек без сословности и профессионализма имеет все права на существование. "Кто не сделался прежде всего человеком, тот плохой гражданин, плохой слуга царю". Это полный переворот в педагогии, новое социальное мировоззрение, особенно в связи с дополнительным утверждением Белинского, что женщина такой же человек, как и мужчина, имеет равные с ним права и обязанности. Он и она — это не существа, одно с Земли, а другое с Луны, а это два одинаково равных и свободных и одинаково связанных существа. Но время было настолько глухое, мертвое, реакционное,
10-09-2015, 03:02