Структурная антропология. Идея осмысления культуры как своеобразного языка роднит семиотическое направление со структурной антропологией и вообще структурализмом, весьма авторитетным учением в социо-гуманитарном знании ХХ в.
Первоначально метод структурного анализа применялся в лингвистике. За пределы узкоспециального использования его вывел известный французский ученый Клод Леви-Стросс. Он занялся поиском структур в других областях культуры, а именно применил метод для анализа культурной и ментальной жизни первобытных племен. Подходу К.Леви-Стросса свойственен антипсихологизм и, тем не менее, парадоксальным, на первый взгляд, образом, его труды о первобытном мышлении считаются классикой исторической психологии и не могут быть обойдены при разборе проблем общественного сознания. Внимание Леви-Стросса сосредоточено на том, что было общим для мышления всех людей, т.е. его интересует в большей мере не различное, а сходное в структуре общественного сознания разных культур. Основной инструмент анализа, используемый К.Леви-Строссом - бинарные оппозиции. Например: горькое - сладкое, темное - светлое, жизнь - смерть и т.п. С их помощью он выделяет устойчивые совокупности отношений между элементами сознания и культуры, сравнивает их и истолковывает как своеобразные сообщения на особого рода языках, которыми являются мифы, ритуалы, традиционные обычаи и проч.
Методы, отработанные Леви-Строссом были использованы другими исследователями не только первобытных, но и современных социальных организмов.
В целом, метод структурного анализа, суть которого в наиболее общем виде заключается в разложении изучаемого объекта на составные части и выявлении соотношения или иерархии между ними, использовался и отечественными учеными. Так, например, видным представителем этого направления в советской науке являлся В.Я.Пропп. Его «Морфология русской сказки» считается классической работой с использованием структурно-аналитического метода.
Исторические, историко-культурные подходы. Сюжеты, связанные с изучением вопросов общественного сознания в отечественной историографии Древней Руси рассмотрены во введении. Задача настоящего очерка - более широкий взгляд на подходы, практикуемые историками к интересующей нас проблеме.
Мировая историческая наука пришла к необходимости исследования вопросов, связанных с общественным сознанием несколько позже русской в надежде найти выход из сложившегося к началу ХХ в. кризиса, связанного с обособлением отдельных исторических дисциплин и потерей общего смысла истории. Экономические отношения рассматривались без связи с культурными, а те, в свою очередь, мыслились совершенно оторванными от политики. Вернуть изначальную целостность, соответствующую единству самой жизни, т.е. произвести синтез слишком далеко ушедших по пути специализации отделов единой науки был призван новый подход. Основателем его по праву считается Школа «Анналов», начало деятельности которой было положено в 1929 году Марком Блоком и Люсьеном Февром.
В качестве области синтеза был выбран Человек и его сознание. В них, по мысли анналистов, должны были найти отражение все стороны бытия. Следовательно, именно Человек мог послужить тем «камнем свода», в котором возможно было объединение усилий всех историков, работающих над различными участками постижения минувшего. История, таким образом, превращалась из науки о прошлом в науку о Человеке и его сознании. Причем, в сознании особенно интересовали ученых не столько индивидуальные, сколько типичные для исследуемого общества и эпохи черты, т.е. явления общественного сознания.
Особенно характерен для Школы «Анналов» интерес к скрытым, потаенным уровням общественного сознания, не выраженным четко и не формулируемым эксплицитно, для которых был изобретен термин, получивший в дальнейшем самое широкое распространение - ментальность (mentalite). Ментальность стала одним из главных научных понятий Школы, а история ментальностей, «т.е. " разлитых" в определенной социальной среде умонастроений, неявных установок мысли и ценностных ориентаций, автоматизмов и навыков сознания, текучих и вместе с тем очень устойчивых внеличных его аспектов» - главным и наиболее интересным аспектом ее деятельности. О продуктивности изучения ментальностей как о пути синтеза до сих пор идут споры, но в ценности проникновения в мир человека прошлого, который стал возможен благодаря методологии Школы «Анналов», вряд ли можно сомневаться.
Так что же такое ментальность? В понимании этого термина самими французскими учеными и их последователями - М.Блоком, Л.Февром, Ж. Ле Гоффом, Ж.Дюби, Ф.Броделем (который, впрочем, внимания ментальности уделяет мало), А.Я.Гуревичем, Ф.Арьесом и др. нет единства. В отечественной историографии предпринималось не мало попыток разобраться в этом вопросе. Мы попробуем, не вникая в подробности, представить некую обобщенную характеристику понятия ментальности. Представленные тезисы можно воспринимать как очередное определение понятия. Итак, как будет пониматься термин ментальность в рамках данной работы:
Итак, ментальность характеризуется следующими признаками:
Это скрытая, глубинная, безотчетная, неотрефлектированная часть общественного сознания.
Субъектом ментальности является не индивид, а социум. Это сфера коллективного бессознательного (то, что бессознательное является частью общественного сознания не противоречие, а изъян традиционной терминологии). Она в той или иной мере присуща всем его членам.
Содержанием ее являются латентные ценностные ориентации; мыслительные, поведенческие, эмоциональные стереотипы; картины мира и восприятие себя в мире; всевозможные автоматизмы сознания; распространенные общественные представления или, иначе говоря, расхожие мнения и т.п.
Ментальность противопоставлена идеологии как безотчетная, неотрефлектированная часть общественного сознания осознанной и теоретически обработанной. Четкой границы, однако, нет. Ментальность и идеология вернее всего могут быть представлены в виде противоположных полюсов общественного сознания, между которыми находится череда переходных форм.
Ментальность отражает пройденный обществом исторический путь и может быть рассмотрена как часть культуры. Более того, понимание ее особенностей дает ключ к глубокому проникновению в скрытую от поверхностного взгляда «механику» культуры, ее «тональность», делает понятными потаенные взаимосвязи между явлениями. «Культура и традиция, язык, образ жизни и религиозность образуют своего рода " матрицу" , в рамках которой формируется ментальность. Эпоха, в которую живет индивид, налагает неизгладимый отпечаток на его мировосприятие, дает ему определенные формы психических реакций и поведения, и эти особенности духовного оснащения обнаруживаются в " коллективном сознании" ».
Ментальность, как любой социальный феномен, исторически изменчива (хотя меняется очень медленно).
Кроме разработки темы ментальности Школа «Анналов» привнесла в историческую науку новые методы изучения источников и новые правила построения концепций. Общефилософской основой их методологии стало неокантианство. «Именно здесь были продемонстрированы все сложности, которые порождает соотношение познающего субъекта и познаваемого объекта». Исторический источник как «вещь в себе» может быть совсем не равен тому, как он представляется исследователю. Поэтому нельзя идти наповоду у мистического «исторического факта», который якобы в готовом виде содержится в документах и коллекциях. Необходимо занять активную позицию по отношению к источнику. Ведь хочет того исследователь или нет, он всегда выделяет (сам или по примеру других) из нерасчлененного потока жизни те или иные, важные на его взгляд, кусочки, сам придавая им значение и наименование фактов. Необходимо отдавать в этом отчет. Поэтому «исследование начинается не со " сбора материала" , как часто воображают, а с постановки, четкой формулировки проблемы и с вдумчивой разработки предварительного списка вопросов, которые исследователь желает задать источникам».
Указанный подход требует от исследователя предварительного определения теоретических основ производимой им работы. Противники метода возражают, что подобная «предубежденность» непременно приведет к искажениям в восприятии материала. Но на практике, даже на стадии сбора фактов, «непредубежденного» в полном смысле слова сознания, tabula rasa, быть не может, как бы этого не хотелось. В самом выборе из общей массы «фактов» уже проявляется определенная предрасположенность и интуиция. Следовательно, речь может идти только об осознанных и неосознанных предварительных рабочих моделях. Первое, естественно, предпочтительней, т.к. может быть поставлено под контроль разума.
Важной частью интеллектуального вклада Школы «Анналов» является тотальная история, основывающаяся, по сути, на абсолютизации синхронического метода. Остановившись на ленте времени, исследователь делает широкий срез состояния общества, его культуры, на какой-нибудь один момент. Во-первых, это позволяет, благодаря всестороннему, широкому сопоставлению единовременных событий и фактов вернее представить себе их взаимосвязь и истинное значение. Во-вторых, рождает некий эффект присутствия, «путешествия» в прошлое, наполненное живыми красками и образами.
Итак, можно выделить следующие узловые моменты методики Школы «Анналов»:
Сосредоточение внимания на исторически изменяющемся человеческом сознании, в котором смыкаются все социальные феномены от экономики, структуры общества, до верований и политических кризисов. Выход через общественное сознание к постижению общества как целостности.
Осмысленный подход к теоретическим предпосылкам исследования и предварительная разработка вопросов к источникам.
«Тотальная история».
Наследие французской школы трудно переоценить. Идеи ее были восприняты многими историками во всем мире, в т.ч. и в России. Но в отечественной историографии имеются и совершенно самостоятельные работы, во многом перекликающиеся по теме и идеям с трудами французских историков, но возникшие совершенно независимо и имеющие черты глубокой оригинальности.
К вопросам, связанным с изучением общественного сознания русские исследователи стали обращаться еще в дореволюционное время. В качестве одного из аспектов герменевтики проблема психологического истолкования источников разрабатывалась А.С.Лаппо-Данилевским. «Историк должен, например, воспроизводить состояния чужого сознания, иногда очень далекие от привычных ему состояний, и ассоциировать между собой идеи, кажущиеся его современникам чуждыми друг другу, он должен обладать богатым и страстным темпераментом для того, чтобы интересоваться разнообразнейшими проявлениями человеческой жизни, ярко переживать то, что его интересует, глубоко погружаться в чужие интересы, делать их своими и т.п. Он должен быть также способным вообразить себе более или менее смелую гипотезу, пригодную для объяснения фактов или для построения из них целых групп и серий». Как видим, здесь есть и внимание к психологии человека прошлого и активное отношение к источникам.
Своими трудами по этнической психологии, герменевтике и культурологии известен Г.Г.Шпет.
Одним из ученых, предвосхитившим возникновение антропологически ориентированной истории был Л.П.Карсавин. Занимаясь культурой средневековой Европы и историей религиозности, он демонстрировал подходы, очень близкие тем, которые стали так популярны в последнее время благодаря западной историографии. Исследуя религиозные представления XII - XIII вв., повседневную жизнь и материальную культуру, он стремился проникнуть в «психическую стихию» средневекового общества, вскрыть связь социального и социально-психического, определить общекультурный контекст, без которого, по его мнению, невозможно было приблизиться к пониманию средневековой истории. Трудам Л.Н. Карсавина присуща черта, по которой сразу можно узнать исследователя того круга, о котором идет речь. М.Блок сравнивал историка с людоедом, который ищет, «где пахнет человеком». Подобно ему Л.Н. Карсавин в своей книге «Культура средних веков» писал: «Если мы за цифрой не воспринимаем, хотя бы смутно, человека, цифра - бесполезна». Поэтому средневековый европейский католицизм предстает в его книгах не абстрактной схемой, а формой сознания, проявлявшейся в повседневной практике социумов и индивидов. Предметы материального быта, вписанные в широкую картину жизни, выступают не мертвыми экземплярами коллекций, а свидетельствами психологических процессов. То же можно сказать о трудах О.А.Добиаш-Рождественской, посвященных западноевропейскому средневековому искусству и другим вопросам истории и культуры средневековой Европы. Характерной чертой работ названых ученых является стремление рассматривать предметы материального быта, искусства, особенности культа и др. не сами по себе, а в контексте опутывающих их социальных связей. Это позволяло определять их место и роль в жизни общества и каждого конкретного человека.
Следует отметить, что в целом для русской традиции изучения общественного сознания свойственен интерес, прежде всего, к культурному аспекту проблемы.
Много внимания уделяется тому, как официальная, верхушечная культура воспринимается низами. В какие формы отливаются идеологические конструкты, попадая в профанный мир. Как функционирует та часть духовной культуры, которая не оставляет следов в основной массе письменных источников. Это тоже отличает отечественное направление исследований (включая труды последователя французской Школы А.Я.Гуревича) от собственно французского. В этом последнем, культурологическая линия, заданная Л.Февром, сосредоточена, в основном, на анализе элитных страт духовной жизни. А для линии, которую условно можно назвать линией М.Блока, ментальность - прежде всего механизм функционирования общественных институтов.
Высшим проявлением обозначенного нами подхода являются труды М.М.Бахтина. В них содержится самая, пожалуй, оригинальная, смелая и обаятельная социально-психологическая концепция средневековой культуры в отечественной историографии. Существование в нашей науке М.М.Бахтина позволяет оценить ее уровень не ниже европейского (несмотря на отмечаемую некоторыми учеными слабость позиций в этой области).
По мнению М.М.Бахтина, в средневековой Европе помимо официальной, «серьезной» культуры, продуцируемой, в основном, церковью, существовала культура «несерьезная», смеховая, карнавальная. «Несерьезная» культура, простонародная по преимуществу, свойственна была отнюдь не только простонародью. В той или иной мере, подспудно, в нее было погружено все общество. В том числе и авторы «серьезных» идеологий, в произведениях которых она иногда дает себя знать. Но лучше всего слышен смех средневекового человека в романе Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». Услышать этот смех, причем не ушами ученого ХХ века, а изнутри, так, как он был слышен современникам - такую задачу ставит перед собой М.М.Бахтин.
В целом, наследие М.М.Бахтина это не просто историческая концепция, это изначально философия. «Возможно, что в замене философии на литературоведение сказались и национальная привязанность к художественному слову, и судьба гуманитария в сталинской России, где эстетические штудии давали прибежище независимым мыслителям. Как бы то ни было, Бахтин выступает создателем своеобразной версии герменевтического понимания - диалогизма».
Впрочем, в сугубо индивидуальном, философическом, на грани науки и художественного творчества методе Бахтина есть и определенные минусы - он вряд ли поддается повторению, его не перенять. Попытки предпринимались, но приводили они, скорее, к созданию собственных концепций, чем к развитию бахтинской.
Опыт изучения смеховой культуры М.М.Бахтиным обратил внимание к этой теме многих исследователей. В особенности, конечно, литературоведов. Во многом под влиянием идей М.М.Бахтина появился «Смех в Древней Руси» Д.С.Лихачева (в соавторстве с А.М.Панченко и Н.В.Понырко). В работе авторы дают собственную концепцию функции комического в сознании и поведении средневекового человека. По сути, подход историков литературы схож с подходом уже рассмотренной нами семиотической тартуской школы (недаром первый вариант книги был так высоко оценен Ю.М.Лотманом и Б.А.Успенским). Они восстанавливают «общекультурный контекст». Без него не могут быть правильно поняты произведения древнерусской литературы, не может быть верно оценено поведение исторических персонажей. Особую ценность в упомянутой книге представляет детальный разбор поведенческих аспектов ментальности древнерусского человека в свете намеченных особенностей понимания им комического. Поведение и внутреннее самоощущение юродивых, нищих, и, парадоксальным образом, самого царя Ивана Грозного (Парфения Уродивого).
По мнению Д.С.Лихачева «в эпохальном отношении древнерусский смех принадлежит к типу смеха средневекового< ...> Одной из самых характерных особенностей средневекового смеха является его направленность на самого смеющегося. Смеющийся чаще всего смеется над самим собой, над своими злоключениями и неудачами. Смеясь, он изображает себя неудачником, дураком< ...> В скрытой и открытой форме в этом " валянии дурака" присутствует критика существующего мира, разоблачающая существующие социальные отношения, социальную несправедливость. Поэтому в каком-то отношении " дурак" умен: он знает о мире больше, чем его современники».
Не менее интересны и другие книги Д.С.Лихачева. Прежде всего, «Человек в литературе Древней Руси». В ней проанализированы способы изображения человека в древнерусской литературе с X - XVII вв. Нет нужды говорить, что проблема эта не чисто литературоведческая. То как изображали,напрямую зависит от того, как понимали (хотя, совпадение, наверно, неполное), а это, в свою очередь напрямую связано с общим строем коллективного сознания. В книге дана оценка системе ценностей, образы идеального представления о различных социальных группах, восприятие возраста, представления о психологической структуре личности, характере, эмоциональности и еще о многом таком, что делает эту работу чрезвычайно интересной для исследователя ментальности.
По словам литературоведа А.С.Демина «одна из важных заслуг Д.С.Лихачева состоит в том, что он буквально все темы истории и теории древнерусской литературы связал с социальными исследованиями». В целом, методология академика Д.С.Лихачева и его последователей, как было сказано выше, родственна методологии тартуской школы семиотики. Основу ее составляет установка на анализ возможно более широкого круга текстов для выяснения «культурного контекста». Понимание его, в свою очередь, позволяет адекватно воспринимать каждое конкретное произведение. «Особым вниманием сейчас пользуется изучение того, как общество, внеписательская масса относится к литературе и воздействует на нее. Создается история русского читателя, в том числе средневекового».
Это направление, в самом общем виде, можно было бы назвать историко-литературоведческо-семиотческим (в том смысле, что все указанные составные части в нем присутствуют в равной мере). В качестве предшественников к нему могут быть причислены писатель и ученый Ю.Н.Тынянов, О.М.Фрейденберг, П.Г.Богатырев, и, отчасти, историк, речь о котором уже шла во введении - Б.А.Романов.
Совершенно особое место в отечественной школе изучения социальной психологии и общественного сознания принадлежит историку Б.Ф.Поршневу.
После трудов Л.С.Выготского в русской науке не появлялось ничего по-настоящему нового и интересного относительно общественного сознания понимаемого как свойство социума, не сводимое к индивидуальной психологии и сосредоточенное в культуре (т.е. так, как оно было нами определено в самом начале). Над умами довлел тезис патриарха отечественной психологии С.Л.Рубинштейна: «Проповедовать особую историческую психологию, это по большей части не что иное, как защищать любезную сердцу реакционеров " социальную психологию" , являющуюся, по существу, не чем иным, как попыткой психологизировать социологию, т.е. протащить идеализм
10-09-2015, 21:05