Эти два начала не могут существовать в чистом виде, они постоянно перетекают одно в другое. Очевидно, что человек не может жить без познания и использования других, но в то же время человеческие отношения не могут быть сведены только к этим или какимлибо другим конкретным функциям.
Эту двойственность в отношении к другому М.М. Бахтин рассматривает в терминах "овеществление " и "персонификация ": "Наша мысль и наша практика (то есть наши ответственные поступки) совершаются между двумя пределами: отношение к вещи и отношение к личности (овеществление и персонификация). Одни наши акты стремятся к пределу овеществления, никогда его не достигая, другие акты - к пределу персонификации, до конца его не достигая " [3; 370].
М. Бубер также постоянно подчеркивает необходимость взаимопереходов этих двух позиций: "Каждому Ты в этом мире по сути своей предписано превратиться в вещь или вновь и вновь возвращаться в вещность. Отношение Ты может существовать в реальной и в латентной форме и в смене этих форм суть его осуществления " [8; 60].
Ту же двойственность в человеческих отношениях подчеркивает С. Л. Франк. "Эта двойственность вытекает из самой природы человека, который, с одной стороны, есть телесное, эмпирическое существо, живущее в материальном мире, а с другой - существо духовное, изнутри приобщенное к другим и к абсолюту. Человеческая личность есть с одной стороны, как она осознает себя во внутреннем самопереживании, бесконечно живой внутренний мир, изнутри связанный с бытием и укорененный в нем в целом, с другой - "извне " она является душой единичного телесного организма, неразрывно с ним связанной " [20; 45].
Проблему и драматизм человеческих отношений составляет эта двойственность положения человека среди других людей, в которой человек слит с другими и изнутри приобщен к ним, и в то же время познает и действует с ними как с внешними объектами, в которых он ориентируется и которые могут быть средством осуществления его целей либо препятствием для их осуществления.
Основная трудность для движения этих положений в сторону научной психологии заключается в невозможности разложить отношение к другому "ты " на какието составные части, свести его к ряду конечных, определенных характеристик или функций, т. е. в невозможности его проанализировать и таким образом познать. Если предел
11
овеществления может быть познан и описан в определенных понятиях и категориях (что более или менее успешно осуществляется в научных исследованиях), то предел персонификации не поддается конечному определению и анализу. Более того, он разрушается при попытках его познать и научно описать. Как только я начинаю изучать (т. е. анализировать, раскладывать на составные части) другого, он перестает быть субъектом обращения или диалога и становится объектом познания. "Знание есть отдаление Ты " [8; 12]. "Любое определенное и завершающее знание о человеке, любое его конечное определение - неправда. Человек не является конечной и определенной величиной " [4; 99-100].
Итак, эта линия человеческих отношений, которая выражается в терминах "я - ты ", или персонификация, или внутренняя духовная слитность, в принципе не поддается традиционному научному анализу. Вместе с тем, можно полагать, что она заключает в себе не только суть и смысл человеческих отношений, но и возможность развития индивидуального сознания. Как уже многократно подчеркивалось выше, это сознание не является замкнутым на себе, обособленным от других людей. Оно по природе своей диалогично. Всякое содержание, вносимое в сознание, прежде чем стать имманентной частицей личности, обсуждается в нем, хочет того человек или нет. Это внутреннее обсуждение предполагает по крайней мере два голоса, которые затем сливаются в один.
"Чужое слово должно превратиться в "своечужое " (или чужоесвое). Чужие слова становятся анонимными, присваиваются, сознание монологизируется. Забывается первоначальное диалогическое отношение к чужим словам. Они как бы впитываются, вбираются в освоенные чужие слова (проходя через стадию "своихчужих " слов. Этот процесс монологизации очень важен. Затем монологизированное сознание как одно и единое целое вступает в новый диалог (уже с новыми внешними чужими голосами) " [3; 366].
В этой цитате просматривается явная аналогия с интерпсихической формой действия по Л.С. Выготскому: всякая функция выступает на сцену дважды - сначала как распределенная между ребенком и взрослым, в своей интерпсихической форме, и только затем как индивидуальное достояние самого ребенка, т. е. в интрапсихической форме. Интерпсихическая форма - это свойчужой голос, который затем становится своим. Но для того, чтобы чужое слово вошло в сознание как "свое ", необходимо, чтобы в этом сознании было "место " для другого, открытость ему, готовность встретиться с другим голосом и услышать его. Это возможно только в том случае, если другой уже живет в сознании, если он является не внешним воспринимаемым объектом, а внутренним содержанием сознания. Можно полагать, что отношения "я- ты " являются необходимой предпосылкой развития индивидуального сознания. Поэтому игнорировать этот тип отношений мы не можем.
Здесь важно подчеркнуть, что говоря о проблеме межличностных отношений, нельзя не затронуть проблему самосознания. Собственное "я " человека также может тяготеть к полюсу овеществления или персонификации. Оно может восприниматься как вещь, как объект, как совокупность конкретных качеств, которые включают социальный статус, представление о своих качествах, знания, образ, который мы хотим создать у других, оценку собственных качеств и способностей и т. д. В то же время оно может быть целостным, неразложимым на части, непосредственно связанным с бытием, с другими людьми, незавершенным и до конца не определенным. Как и отношение к другому, отношение к себе колеблется между двумя этими пределами, не достигая их до конца. Вместе с тем в самосознании человека всегда живет другой, который и делает возможным осознание себя. Этот внутренний другой, с одной стороны, несет функцию оценки и ожидания определенных действий (и тогда человек "смотрит на себя глазами другого "), а с другой -
12
является субъектом обращения и диалога (тогда человек осмотрит в глаза другому "). Преобладание той или иной позиции во внутреннем диалоге определяет характер отношения к себе и к конкретному, внешнему другому.
М.И. Лисина определяла потребность в общении как потребность в познании себя и другого, а продукт общения - как образ себя и другого [13]. Если отбросить когнитивную интенцию, на которую наводят термины "познание " и "образ ", и сделать акцент на этой связи "себя и другого ", то можно видеть, что в концепции М.И. Лисиной "я " и "другой " выступают как неразрывные и невозможные друг без друга инстанции. Всякое изменение образа Я порождает изменения в образе другого (и наоборот).
В развитых формах человеческих отношений оба эти начала присутствуют параллельно и одновременно (естественно, в разном соотношении), поэтому их выделение и описание чрезвычайно затруднены. Однако с генетической точки зрения, очень важно понять, когда и как возникают эти выделенные выше линии отношений к другому. Для этого обратимся к самому начальному этапу жизни человека - к первому году.
Как известно, новорожденный появляется на свет без фиксированной потребности в общении со взрослым и первые три недели жизни "не замечает " его отношения (во всяком случае не реагирует на него). Однако мать обращается к младенцу как к полноценному субъекту и видит в нем уникальную и бесценную личность (пытается поймать его взгляд, ласкает, разговаривает, обращается к нему и интерпретирует его реакции как ответы и т. д.). Характерно, что отношение матери к своему ребенку существует еще до его рождения и активно реализуется в первые месяцы жизни. Благодаря такому ярко выраженному отношению матери и отталкиваясь от него, младенец впервые начинает выделять свое "я ". Он начинает воспринимать себя как то, на что направлена улыбка, взгляд, и реагировать на обращенность других людей. В тех случаях, когда взрослые не выражают своего отношения к младенцу и ограничиваются физическим уходом (как, например, в закрытых детских учреждениях), ответной реакции младенца и его обращенности ко взрослому не возникает, и младенец не выделяет себя [1], [2]. Естественно, мать не только разговаривает с ребенком, но и кормит, купает, пеленает его, т. е. осуществляет физический уход или объектное отношение. Но если все это происходит без персонификации, без личностной обращенности, комплекс оживления, выделение своего "я " и первая форма общения со взрослым существенно задерживается и деформируется.
Первая форма общения ребенка и взрослого (от 1 до 5 мес) - совершенно уникальный период в жизни человека. В это время отношения ребенка и взрослого не опосредованы ничем - никакой предметности и никакого другого содержания, кроме "я - ты " эта форма общения не несет. Это чистое "бескорыстное " межличностное отношение, которое не зависит от конкретных характеристик взрослого [14], [15]. Хотя уход за ребенком связан с многочисленными предметными действиями, эта предметность еще не включена в отношения с ребенком. Ребенок также не выделяет собственной телесности (предметности). Интересно, что позже (в 4-5 мес.) он только начинает узнавать свое тело, рассматривая свои руки и ноги как посторонние предметы. Но сейчас, в первые месяцы жизни он целиком сосредоточен на "ты " взрослого человека, которое неотделимо от его "я ".
В этот период младенец еще не реагирует на содержание обращений взрослого. На все слова и интонации (даже гневные и грубые) он отвечает яркими положительными эмоциями, хотя младенец различает поощряющие и запрещающие обращения взрослого, отрицательных эмоций на его замечания не проявляет [1]. Ему еще ничего не нужно от взрослого, кроме его присутствия и внимания. Единственное, против чего он выражает протест, -
13
это против своей "незамеченности " [15], - он стремится привлечь к себе внимание, вызвать и выразить отношение. Взрослый нужен ребенку сам по себе, независимо от своих предметных атрибутов, своей компетенции и социальной роли. Столь же бескорыстное и открытое отношение в этот период, как правило, наблюдается и со стороны матери: она еще ничего не требует от него, не оценивает его способности (а если оценивает, то только положительно), ничему не учит и радуется самому факту его существования. Любовь, которую С.Л. Рубинштейн определял как чувство "хорошо, что ты существуешь в мире " и в которой происходит утверждение бытия человека [18; 342], осуществляется здесь в наиболее чистом виде.
Характерно, что взрослый в этот период сочетает в себе ситуативность и всеобщность. С одной стороны, отношение к нему и общение с ним крайне ситуативно - оно возникает только в его непосредственном присутствии, с другой - это отношение распространяется на всех взрослых вообще. Ребенок одинаково радуется всем взрослым, обращенным к нему. Он еще не боится и не отворачивается от посторонних людей. Узнавание близких взрослых проявляется в более ярких положительных эмоциях при встрече с ними, чем с незнакомыми людьми [1].
Таким образом, основные качественные черты отношения младенца первого полугодия ко взрослому можно свести к следующим:
1. Взрослый лишен для ребенка какойлибо прагматической и функциональной определенности. Он не разложим на части и выступает как целостная личность. Поэтому М. И. Лисина назвала это общение личностным. Обращение ко взрослому не побуждается ничем, кроме потребности выразить свое отношение и принять отношение другого. Он нужен и ценен сам по себе.
2. У ребенка еще нет конкретных представлений и ожиданий, как должен вести себя взрослый по отношению к нему: он принимает его во всех его проявлениях.
3. Такое отношение младенца распространяется на всех взрослых, независимо от того, какие они и что они ему сделали.
Все это позволяет говорить о том, что отношения "персонификации " или "я-ты " проявляются в первом полугодии в наиболее чистом виде. Причем эти отношения, которые М.И. Лисина и С.Ю. Мещерякова определяют как аффективноличностные связи [13], [15], являются главным новообразованием этого периода, которое становится фундаментом дальнейшего развития личности и сознания ребенка.
Можно полагать, что в первом полугодии жизни отношения "я и другой " (взрослый) неразрывно слиты в сознании ребенка, и в этой слитности рождается личность ребенка как отдельность, как самодостаточное "я ". Но в первые месяцы жизни этой отдельности еще нет, поскольку у ребенка нет своего отношения ни к чему, кроме взрослого. Такое отношение появляется вместе со становлением предметных манипуляций во втором полугодии жизни. С возникновения акта хватания видимого предмета и с началом предметных манипуляций (4-5й месяц жизни) отношение ребенка ко взрослому резко перестраивается.
Вопервых, в нем появляются прагматические и функциональные аспекты: младенец требует от взрослого новых предметов и самого взрослого начинает рассматривать как интересный предмет. Если в 3-4 месяца ребенок удовлетворялся непосредственноэмоциональным общением, мог по несколько минут неотрывно смотреть в глаза взрослому и радостно улыбаться при этом, то в 6-7 месяцев этого ему явно недостаточно. Он тянется к различным воспринимаемым вещам, требует, чтобы взрослый дал их ему. В некотором смысле взрослый становится для ребенка средством для его предметных манипуляций. При отсутствии интересных предметов младенец ждет и ищет каких либо действий или движений. Простого присутствия и обращенности (т. е. выражения непосредственного отношения) оказывается недостаточно.
14
Отношения со взрослым впервые опосредствуются предметами или действиями. Взрослый нужен ребенку не только сам по себе, но и для чего-то.
Вовторых, ребенок начинает дифференцировать содержание воздействий взрослого и различать оценку своих действий. Экспериментально показано, что во втором полугодии ребенок начинает демонстрировать отрицательные эмоции, адресованные взрослому. Если в первом полугодии запреты и замечания взрослого вызывают радостное возбуждение (комплекс оживления), то во втором полугодии эти же воздействия взрослого вызывают обиду, огорчение и даже гнев младенца [13]. Очевидно, что запрещения взрослого не наносят никакого ущерба ребенку и осуществляются на фоне общего принятия и положительного отношения. Поэтому данные эмоциональные проявления никак нельзя рассматривать как результат оперантного обусловливания, где запрещающие воздействия взрослого выступают как отрицательное подкрепление. Однако с этого времени замечания и порицания становятся субъективно значимыми и вызывают негативное отношение ребенка, которое с возрастом нарастает.
Таким образом, ребенок уже во втором полугодии воспринимает взрослого не непосредственно, а через свои ожидания, требуя и предполагая определенную оценку своих действий. В этом же возрасте происходит четкая дифференциация в отношении ребенка к близким и посторонним взрослым, появляется ярко выраженное избегание контактов с посторонними взрослыми: ребенок начинает бояться незнакомых людей, категорически отказывается "пойти на руки " к малознакомому человеку, избегает зрительного и тактильного контакта с ним. Пристальный и открытый зрительный контакт с любым взрослым сменяется беглым взглядом и амбивалентным избеганием встречи с другими глазами [19].
Во втором полугодии начинает также формироваться образ своего физического "я ": ребенок узнает себя в зеркале, играет своим отражением, использует зеркало как средство коррекции своего внешнего облика (снимает повязку с головы или пытается вытереть испачканное лицо) [2].
Все приведенные данные свидетельствуют о существенной перестройке отношений ребенка и взрослого на рубеже первого и второго полугодия жизни. (Поэтому нецелесообразно рассматривать младенчество как единый этап возрастного развития, как это обычно делается.) Суть этой перестройки заключается в том, что к непосредственной связи ребенка и взрослого "я-ты " добавляется новый тип отношений, в котором и сам ребенок и взрослый в его глазах приобретают определенные, конкретные характеристики (в некотором смысле овеществляются). Ребенок психологически отделяется от взрослого-у него появляются свои желания, свои ожидания, которые он проецирует на взрослого, он ждет и требует от него конкретных игр и игрушек, определенной оценки его действий, замечает изменения в его внешности и т. д.
Все это свидетельствует о том, что взрослый в сознании ребенка приобретает определенные "вещественные " черты. Между ребенком и взрослым, кроме материальных предметов (и вместе с ними), возникает образ взрослого, включающий вполне определенные и конечные свойства. Причем этот образ живет в сознании ребенка и актуализируется при встрече со взрослыми. Если раньше ребенок смотрел только "в глаза другому ", то теперь он начинает смотреть на себя "глазами другого ". Об этом, в частности, свидетельствуют обиды на замечания, повторения "запрещенных " действий и узнавание себя в зеркале [1], [2]. Как очень точно заметил М.М. Бахтин, глядя на себя в зеркало, человек смотрит "своими и чужими глазами одновременно ". Здесь происходит "встреча и взаимодействие своих и чужих глаз, пересечение кругозоров (своего и чужого), пересечение двух сознании " [3; 314]. Для младенца это особенно справедливо, поскольку он смотрит на себя в зеркало, преимущественно находясь на руках у матери.
Итак, уже на первом году жизни
15
возникают объектные, прагматические отношения ребенка и взрослого, в которых оба партнера начинают
9-09-2015, 17:26