В любом нарративе каждое событие значимо, так как отсылает к позднейшим событиям. Исходной единицей нарратива является не отдельное предложение-знак, а целый текст как знаковая система, задающая общую “презумпцию нарративности”, когда любое сообщение о событии - по видимости даже нейтральное - должно читаться как зародыш некоторых дальнейших событий.
Нарратор знает о финале истории, именно поэтому он и может являться рассказчиком. Своим знанием он принципиально отличается от субъекта, “героя” нарратива, который, находясь в центре событий, не знает тенденции их развития, перспектив завершения истории. “Конец повествования” - фактор, задающий последовательности событий семантическую значимость. Лишь завершенная история обретает свой смысл, финал выступает, таким образом, источником ее формы. Знание финала нар- ратором сообщает, придает рассказу цельность. Процессуальность рассказа разворачивается в контексте фундаментальной детерминированности со стороны финала. Наличие “финала”, изначально известного нарратору, создает своего рода поле тяготения (доминанта), что приводит все элементы текста к одному семантическому фокусу, к одной смысловой точке. В рамках подобной установки будущее как финал нарратива выступает в функционально-семантическом отношении аналогом аттрактора.
Читатель упорядочивает некоторый текст посредством своей деятельности. В результате текст обретает единство не по происхождению, а в своем предназначении. Согласно идее “отсрочки” (Ж. Деррида), становление текстового смысла требует “оставления пространств свободного хода”, диктуемых еще только предстоящей “теоретической артикуляцией”. Будущее текста вмешивается в его настоящее. “Движение означивания” представляется Деррида так, что каждый настоящий “наличный элемент”, с одной стороны содержит, хранит в себе порожденное “прошлым элементом”, с другой стороны, в это же самое время, он уже нарушается, разрушается своим отношением к “элементу будущего”. Таким образом, “элемент”, проявляя себя в настоящем, в равной мере может быть отнесен и к “так называемому прошлому”, и к “так называемому будущему”, которое реально действует в настоящем.
Текст в постмодернизме не рассматривается с точки зрения презентации в нем исходного объективно наличного смысла. Смысл конституируется в процессе нарра- ции как “сказывания” [9]. Текст здесь не предполагает понимания в герменевтическом смысле этого слова. Нарративная процедура, таким образом, фактически создает “реальность”, одновременно, аксиоматически утверждая ее относительность и отказываясь от всяких претензий на адекватность как презентацию некой вненарра- тивности реальности. Под феноменом “письмо читателя” имеется виду то, что художественные и нехудожественные произведения понимаются читателем и слушателем не совсем так или совсем не так, как их мыслил автор. Здесь герменевтическая проблема понимания в представлении М. Бахтина. Понимание не как объяснение, а как построение некоторого текста в тексте. Понимание есть одновременно изменение понятия (текста), его экспликация. В этом смысле оно есть “письмо читателя”. Важным условием создания этого письма, по сути, другой реальности, является не только определенным образом организованный, артикулированный текст, но активность самого читателя, в любом произведении “вычитывающего” самого себя. В результате читатель, “сливаясь” с произведением, переживает, проживает его и, тем самым, пишет и продолжает текст. Коммуникация, особенно художественная, как обмен смыслами предполагает право читателя предложить и выразить новый (свой) смысл текста. Согласно постструктурализму, усилившему тезис о том, что язык структурирует текст произведения, в тексте говорит не автор, а язык, и, интерпретируя его, читатель создает новый текст.
Постмодерн, относясь к тексту принципиально номиналистично, обретает свободу в процедурах деконструкции и означивания текста, предполагающих произвольность его центрации и семантизации. Считается, что подлинная свобода реализует себя посредством нарративных практик в их плюрализме [9]. Задача состоит в том, чтобы позволить себе высказать все, являющееся собственно человеческим. Условием возможности такой свободы является принципиальная открытость как любой наррации (считается, что любой разговор внутренне бесконечен), так и текста, в котором все сказанное всегда обладает истиной и, кроме того, “указывает на уже и еще не сказанное” [9]. Все высказывание становится понятным только тогда, когда несказанное совмещается со сказанным.
Общая для постмодерна установка - “смерть субъекта”, конкретнее, “смерть автора”. Автор нарратива цитирует, располагается на границе текстов (М. Фуко), умирает, в конце концов (Р. Барт). Текст лишен всякого присутствия своего создателя, он сам себя творит, разрушает и заново воссоздает. Нарратив Автора в процессе чтения сменяется нарративом Читателя, который по-новому центрирует и означивает текст. В результате рождается текст, который вновь может быть деструктурирован. Нарратив есть история, которая всегда может быть рассказана по-иному.
Текст, таким образом, самодостаточен. Он отрывается от своего автора и продолжает воздействовать уже вне его. Отсутствие адресанта и адресата принадлежит структуре всего письма, всего языка в целом. По мнению Ж. Деррида, письмо должно быть читаемо и без конца воспроизводимо при абсолютном отсутствии эмпирически определимых адресатов. Это свойство итерабельности (iter - «снова», от “itera” - «другой» на санскрите, что может быть прочитано как связь повторения и искажения), структурирующей след письма. Знак письма, являясь следом, уже содержит в себе “силу разрыва” со своим контекстом. Любой текст имеет способность быть читаемым, вновь воспроизводимым в любом контексте. Имеющийся след - многоголосие и неизвестно, кто, что и кому адресует. Согласно Ж. Деррида, текст апокалипти- чен с момента, когда становится невозможно определить писавшего (пишущего) и говорившего (говорящего). Ж. Деррида подчеркивает, что апокалиптичность в контексте постмодерна является трансцендентальным условием всего дискурса, всего опыта, каждой метки и каждого следа. Письмо представляет становящееся во время акта письма, не существовавшее до него и то, что не будет существовать после этого акта. В этом изменчивость и непостоянство письма. “Смерть автора” может быть понята как утверждение факта замещения онтологической данности культуры текстом, нарративом: “присвоить текст автору - это значит наделить его окончательным значением, застопорить текст, закончить письмо” [2; с. 389]. Автор уступает свое место тексту, в котором теряются все черты субъективности, однако предоставляется возможность восстановления эффекта его присутствия.
Нарратив создается посредством внесения рассказчиком сюжета, организующего повествование. По оценке Й. Брокмейера и Р. Харре, нарратив выступает не столько описанием некоей онтологически-артикулированной реальности, сколько “инструкцией” по ее конституированию, “конденсированным рядом правил”, содержащих в себе то, что является согласованным и успешно действующим в рамках данной культуры [5]. Нарратив есть “модель понимания”. Его называют также методом повествовательной идентификации [6], опытом научной фантазии, художественным вживанием [10].
“Карта” конструирования нарратива включает следующие уровни концептуализации: 1. Селекция материала, предназначенного для анализа. 2. Повествование (рассказ). 3. Объяснительная аргументация (наука). 4. Методология [17].
С самого начала уже в подготовительном акте все в работе определяется методологической стратегией исследователя. Исследовательский стиль требует отслеженной “выборочной близости” модусов этики, науки и эстетики.
В качестве оснований связности и логичности могут служить поэтические и лингвистические. Прежде чем оценить материал, выбрать адекватный концептуально-интерпретативный аппарат, необходимо конституировать материал как объект ментального восприятия. Перед тем как материал будет определенным образом интерпретирован, он должен быть, сконструирован, заполнен определенными различимыми лингвистическими фигурами. Лингвистический протокол наполняется понятиями, которые позволяли бы приводить материал, его элементы к релевантной репрезентации, объяснению и интерпретации. Конструируемые фигуры должны задумываться как поддающиеся классификации по значимости, весу. Трансформация этих фигур, их отношений создаст проблемы, которые далее будут рассматриваться через призму сюжетности, объяснения, методологии. Селекция материала, повествование (рассказ) необходимые элементы психологического исследования.
После отбора материала требуется осуществить их первичную “обработку”. Материал следует организовать в повествование (рассказ). Повествование есть выстраивание фактов в пространственно-временном порядке, что представляет собой эмпирический уровень осуществляемой работы. Это сложная работа, опирающаяся на научные знания, а также на особое искусство, тонкую интуицию. С.П. Боткин писал, что в науке всегда “нужно и искусство исследовать, и наблюдать, и анализировать добытые сведения” [цит. 4; с. 164].
Нарратив как вторичный психологический текст есть выстраивание фактов в причинно-следственной зависимости и является теоретическим уровнем исследования. Линейная причинность - доминирующая черта нарративной структуры: события собираются в линейную прогрессию, каждое событие вносит свой вклад в создание возможности для последующих событий. Здесь предполагается раскрытие закономерных связей между различными событиями. В нарративной модели, в идеале, автор сам выбирает элементы и характер связи, то есть конструкцию.
Принципом организации фактического материала в теории должны выступать законы различной степени общности. Здесь необходимы следующие за первыми двумя уровни психологической концептуализации законы, упорядочивающие факты в повествовании. Соединение отселектированных событий из материала в повествование ставит ряд вопросов, на которые, конструируя нарратив, необходимо ответить: “что произойдет дальше?”, “почему и как это случилось?”, “как осуществится развязка?”, “почему это случилось так, а не иначе?”. Эти вопросы, детерминирующие тактику нарратива, должны быть дополнены вопросами (“что стало причиной всего?”, “что станет результатом всего?”), которые имеют дело со структурой полной цепи событий, понимаемой как завершенная история. Ответы на эти вопросы требуют тщательного рассмотрения отношений между конкретным и другими повествованиями, которые могут быть “спрятаны” в имеющемся тексте. Обнаружены они могут быть посредством сюжетного, объяснительного, методологического исследований. Необходимо читать текст “по краям и между строк, там, где написано все самое главное”. В метафорах, примечаниях, неожиданных поворотах в аргументации, “на полях” текста, проявляют себя самые существенные означения.
Принципиально важно в начале при составлении нарратива как “хорошо составленной истории” определить значимое окончание, конечную цель рассказа. Любой нарратив как история должен иметь конечную цель, из которой все события этой истории будут иметь свое объяснение: “мы способны реконструировать изначальную подоснову праобраза лишь путем обратного заключения от законченного произведения искусства к его истокам” [21; с. 229]. Далее следует отбор событий, имеющих непосредственное отношение к установленной конечной цели (наиболее важные, представляющие ценность). После того, как определена цель и выбраны наиболее значимые события, эти события должны принять упорядоченный вид, то есть быть выстроены в линейную последовательность и быть темпорально организованы. Нарратив может быть стабильным (герой сохраняет свою идентичность на протяжении всей истории), прогрессивным и регрессивным. Если изменение характеров имеет место, то необходимо “вплетенное в ткань нарратива” (П. Рикер) объяснение причин подобной трансформации. Объяснение обычно связано с последовательностью событий: каждое событие должно представлять собой следствие предыдущего события.
На научном уровне психологической концептуализации строится номологиче- ски-дедуктивная модель, принципы комбинации фактов в которой соответствуют квази-законам психологического объяснения. Важно различать объяснение конфигурации событий в нарративе через закономерную психологическую последовательность от объяснения через сюжет. Необходимо различать аналитические операции исследователя и его нарративные действия. Объяснительный аргумент в чистом виде есть аналитические действия исследователя. Нельзя идентифицировать психологическое исследование и художественно-литературное мышление, так как в этом случае исчезает психология как способ познания определенного сегмента объективной реальности. Постулат референциальности требует того, чтобы создаваемый исследователем нарратив был отличим от нарратива литературного. Создаваемый нарратив может содержать в себе фантазию, вымысел, но при этом он должен сохранять необходимую для науки (знания) степень адекватности объективной действительности. Ученому необходимо стремиться создать нарратив, который был бы одновременно результатом исследовательской деятельности (дискурса) и художественного творчества, образного мышления.
Текст не-очевиден, сложен в прочтении. Сказанное требует его “разбивки”, которая предполагает разделение, расчленение, рассредоточение, расположение в пространстве. Согласно Ж. Деррида, через смысловую близость с “промежутком”, “интервалом” устанавливается связь между пространственными и временными значениями: в этом смысле “разбивка” часто выступает как своего рода условие любых операций с пространством, а также со(рас)членения пространства со временем, “становление пространства временем и становление времени пространством”. Разбивка ведет к концентрации внимания читателя-исследователя на конфликтах, двусмысленностях текста, его подтекстах, “затекстах”, так как именно в них проявляется “непрозрачность” текста.
Принципиально значима здесь операция деконструкции. Этот термин предложил Жак Деррида как перевод хайдеггеровского термина “деструкция”. Термин закрепился за Деррида и используется в исследованиях по философии, филологии, искусствознанию. Деконструкция - особая стратегия по отношению к тексту, включающая в себя одновременно и его “деструкцию”, и его реконструкцию. Суть деконструкции состоит, прежде всего, в том, что всякая интерпретация текста, допускающая идею внеположности исследователя по отношению к тексту, признается несостоятельной (Деррида). Исследование ведется в диалоге между исследователем и текстом. Представляется, что не только исследователь влияет на текст, но и текст влияет на исследователя. Исследователь и текст выступают как единая система, своеобразный интертекст, который пускается в особое путешествие по самому себе.
Деконструкция - это разборка концептуальных оппозиций, поиск напряженности между логикой и риторикой, между тем, что текст “хочет сказать”, и тем, что он принужден означать. Текстовые операции, совершаемые автором и читателем, сливаются в незавершенное движение, отсылающее и к самому себе, и к другим текстам.
Вот здесь и необходимо умение читать “затексты”, читать между строк, где написано все самое главное. Необходимо проявить интерес ко всему самому уникальному, к дисконтинуумам и пустотам. Согласно Ж. Деррида, деконструкция не должна ограничиваться учетом горизонтов потенциально настоящего, только усложнением структуры времени, показом только того, что настоящее, которое отошло в прошлое, и настоящее, перекидываемое в будущее, изначально создают, в процессе расчленения этой однородности и этой последовательности, форму живого настоящего.
Деконструкция предполагает выделение и рассмотрение уникальных эпизодов жизни “героя”. Уникальный эпизод - необычный опыт поведенческих или коммуникативных актов, переживаний, мыслей и пр., выбивающийся из общего стиля, логики и смыслов жизни «героя». Уникальный эпизод - “клинически значимый”, “проблемно-насыщенный”. В тексте выделяются маргинальные, подавляемые мотивы, противо-направленные относительно “основной” темы и ее развития. В результате текст становится не мирным гомогенным единством, а пространством репрессии, депривации. Х. Уайт называет деконструкцию способом трансгрессии бытия исторического текста [17]. Цель деконструкции в активизировании внутритекстовых моментов, в которых проявляется сопротивление диктату некоторого “главного смысла”.
Уникальный эпизод связывает прошлое, настоящее и будущее. Уникальный эпизод, по сути, про-явление жизненного мира героя, это актуальная трансспектива. Опыт уникальных эпизодов - основной ресурс для создания времени, в котором прошлое, настоящее и будущее неоднозначно взаимосвязаны, что всякий раз открывает перед человеком новые возможности (Ж. Деррида. М. Уайт). По существу, выявление и распространение во времени уникальных эпизодов - это и есть метод деконструкции жизненного нарратива.
Обращение к уникальным моментам предоставляет возможность исследователю рассмотреть, как “герой” поведет себя в пространстве открывшихся новых возможностей, пространстве для выбора:
либо он отнесется к уникальному моменту как возможности продолжения пассивно накапливать факты; либо как к активно творимому, конструируемому сюжету своей жизни;
либо он поставит под сомнение безысходность, непреложность происходящего, да и всего жизненного пути, жизненного нарратива; либо выйдет к пониманию того, что общепринятый или официально санкционированный смысл той или иной истории - это только одна из возможных интерпретаций.
Обращение к уникальным моментам предоставляет возможность исследователю увидеть, что человека не устраивает, волнует и почему? Как он относится к имеющимся, возникающим проблемам, как их разрешает? Что он считает проблемой?
Люди ориентированы интернализовать доминирующие нарративы культуры, полагая, что они содержат истину об их идентичности, однако, господствующие нарративы, метанарративы, скрывают от людей возможности, которые другие нарративы могли бы им предложить (М. Фуко, М. Уайт и др.). Составляя нарратив, деконст- руируя текст, анализируя уникальные эпизоды, следует ответить на вопрос, как “герой” относится к господствующим нарративам (метанарративам). Важно понять, какой смысл имеет та или иная история, уникальная ситуация для него. Путей движения в уникальной ситуации может быть много, каждый момент содержит в себе варианты выбора, и путь в целом непредсказуем. Как “герой” относится, трактует, переживает, разрешает уникальную ситуацию:
делает выборы, живет согласно доминирующим нарративам, не проживая при этом свои собственные, предпочтительные;
активно участвует в воплощении историй, которые находит бесполезными;
стремится максимально реализовать открывающиеся возможности, совершая сознательные, ответственные акты, соответствующие своей идентичности, направлен на утверждение персональных ценностей при осуществлении выборов в относительном мире. Стремится открыть и активизировать свои ресурсы в противовес “дефицитарной модели”. Стремится взглянуть на проблемы со стороны, изменить отношения с ними и взять на себя ответственность за их решение, снижая тем самым чувство вины и повышая эффективность своих усилий;
уходит от самостоятельных выборов, перекладывая их на других;
уходит в мир грез, мечты;
осуществляет привычные, фиксированные способы поведения в уникальных ситуациях (эти способы со временем начинают - открыто или завуалировано - удерживать в рамках возникающих проблем, увеличивая их власть над человеком)?
Следует ответить на вопрос, какой смысл “герой” придает своим выборам. “В” проблему человека может “загнать”, поместить тот
10-09-2015, 04:00