Идея свободного, «целостно функционирующего человека», представленная в ряде работ Роджерса, предполагает свободу и ответственность, целостность и гармоничность, актуализацию и реализацию всех потенциальных возможностей человека. Ориентация на данную систему ценностей, на процессы «становления человека» привела Роджерса к неизбежному разрыву с «истеблишментом», определила особое качество его личности, которое можно назвать «гуманистической революционностью». Он сам неоднократно отмечал революционный характер последовательных теоретических и практических выводов и следствий своей системы научных идей, их очевидную конфронтацию с «конвенциональной авторитарной структурой» современного общественного устройства. Если отвлечься от всех идеологических клише, то возникает следующий вопрос: что в действительности происходит в психотерапевтической, педагогической и политической практике, когда ими начинает овладевать гуманистическая идея? Во-первых, такая практика начинает субъективизироваться. Все проблемы, какими бы частными или, напротив, глобальными они ни казались (от конфликта в конкретной семье до проблемы всеобщего разоружения), рассматриваются как сугубо человеческие проблемы. Иначе говоря, любая гуманистическая практика начинает осознавать и признавать значимость не столько объективных обстоятельств («вещей», «сил», «условий» и т. п.) и даже не столько мыслей и действий людей, сколько их глубоких переживаний, эмоций и чувств. Во-вторых, такая практика становится все более и более диалогической и феноменологической: психотерапевт, педагог, политик, работающий в гуманистической традиции, не стремится к достижению своих собственных целей, не превращает других людей в средства достижения этих целей: он пытается понять и адекватно выразить одновременно и свои собственные переживания, и переживания своих партнеров по межличностному общению; стремясь стать все более эмпатичным (сочувствующим) и конгруэнтным (искренним в выражении собственных переживаний), он гораздо больше внимания начинает уделять не тому, что происходит вовне, а тому, что происходит внутри, во внутреннем феноменологическом мире своего «я» и «я» своих партнеров.
В-третьих, гуманистическая практика вполне осознанно отказывается от парадигмы целенаправленных психотерапевтических, педагогических, политических и подобных воздействий, в ходе которых неизбежно манипулирование людьми, затрудняющее их самодетерминацию и самоактуализацию; эта практика альтернативна «лечению», «преподаванию», «формированию», «осуществлению руководящей роли» ит. п., поскольку она тождественна созданию условий, «фасилитации» (от англ, facilitate — способствовать, стимулировать) свободного развития людей, то есть развития, осуществляющегося в соответствии с их собственными целями и стремлениями. Особенности психотерапевтической системы
Двумя наиболее важными особенностями человеке центрированной психотерапевтической системы являются, во-первых, ее изначальное становление вне какого-либо традиционного психотерапевтического подхода, «экспириентализм» как опора ее автора главным образом на свой собственный личный психотерапевтический опыт и, во-вторых, ее «спокойная революционность» — инновационный характер основных элементов психотерапевтической системы — теории, техники и практики психотерапевтического общения. Роджерс создает новый психотерапевтический миф, трансформирует психологическую модель человека в направлении абсолютного доверия пациенту, клиенту, человеку. Задавая основное теоретическое различение между двумя способами существования, двумя формами детерминации поведения человека — «ценностным процессом» и «ценностной системой», Роджерс (Rogers, 1964) объясняет всю сферу психопатологии от неврозоподобных состояний до психозов следствием непринятия и вытеснения из жизни взрослого человека существования в логике «ценностного процесса», свободного от каких-либо фиксаций, динамичного и открытого опыту личностного роста. В этой связи в качестве основной проблемы и задачи психотерапии видится исцеление как обретение человеком своей утраченной целостности посредством принятия и самопринятия.
Для решения данной задачи старая психотерапевтическая «техника» с ее приоритетами диагностики и интерпретации оказывается совершенно непригодной. Вот почему Роджерс в качестве основного технического средства берет на вооружение саму терапевтическую беседу и такие ее составляющие, как отражение переживаний и активное эмпатическое слушание (зеркальную обратную связь, адресованную клиенту в сочетании с концентрацией психотерапевта на его переживаниях). Подобная «техника» утрачивала статус совокупности самостоятельных приемов, становилась средством сверки пониманий клиента и психотерапевта и обнаруживала свою глубокую укорененность в самой практике психотерапевтического общения (и производность от этой практики) во всей ее сложности.
Тем самым «техника» человекоцентрированной психотерапии обнаруживала явную тенденцию к слиянию с психотерапевтической практикой. В области психотерапевтической практики Роджерс также выступает в качестве радикального реформатора. Об этом свидетельствуют и его стремление предельно психологизировать психотерапевтическую практику (критика медицинской модели, медицинской диагностики и медицинского видения человека как пациента, использование вместо понятия «пациент» понятия «клиент», а затем понятия «человек»), и разработка недирективной., клиентоцентрированной психотерапии, а затем человекоцентрированного подхода, и стремление сместить центр психотерапевтической проблематики с лечения (избавления от симптомов и адаптации) на исцеление как обретение целостности человека со всем его потенциалом, как его самореализацию. Процессуальной целью психотерапии становится при этом самоисследование человека, а конечной целью — «полноценно функционирующий человек», сущностной характеристикой которого является экзистенциальный способ бытия как реализации ценностного процесса в жизни взрослого человека. Роджерс пересматривает не только содержание и цели психотерапевтической практики, но и представление о ее основном средстве, в качестве которого в человекоцентрированном подходе выступает фасилитация личностного роста.
Практика — вот тот элемент психотерапевтической системы, который лег во главу угла человекоцентрированного подхода. Именно поэтому практика с самого начала оказывается предметом особого внимания, предметом исследования. Показательно в этой связи, что Роджерсу принадлежит заслуга первой публикации полного дословного текста психотерапевтических сеансов на основе аудиозаписей вместо практиковавшихся ранее автор- ских пересказов психотерапевтической работы (случай Герберта Брайана. См. Rogers, 1942). Именно в области психотерапевтической практики Роджерсу удается изучить и описать необходимые и достаточные условия эффективности психотерапевтического процесса, то есть личностные установки психотерапевта: безусловное позитивное принятие, эмпатическое понимание и конгруэнтность (Rogers, 1957). К области практики относится и классическое описание терапевтического процесса, его семи основных «стадий» (блокады опыта, отстраненности опыта, объективизации опыта, прорыва блокады опыта, текучести и внутренней диалогичное™ опыта, полноценного опыта переживаний «я» как процесса опыта) и основных эффектов: освобождение чувств, самопринятие и доверие к «я», конгруэнтность, открытость опыту, интегрированность как слияние дезинтегрированных внутренних инстанций (I — «я» наблюдающее, mе — «я» переживающее, self — «я» живущее) в одно целое (Rogers, 1961). Психотерапевтическая практика становится при этом практикой глубокого вовлечения психотерапевта (на правах фасилитатора, спутника и более опытного клиента) в жизнь и внутренний мир клиента, практикой партнерства и участия.
Рассмотренные выше особенности человекоцентрированной психотерапевтической системы могут быть проиллюстрированы на примере известного клинического случая Эллен Вест, к анализу которого обратился Роджерс в одной из своих публикаций (Роджерс, 1993, р. 69—74): «Главным недостатком в ее лечении было то, что никто из врачей, похоже, не отнесся к ней как к человеку — личности, достойной уважения, способной к самостоятельному выбору, чей внутренний опыт является самой надежной опорой и самым точным ориентиром. Однако, судя по всему, с ней обращались как с объектом. Ее первый аналитик помогает ей прояснить ее чувства, но не пережить их. Это только усиливает ее отношение к себе как к объекту и еще больше отстраняет ее от жизни своими собственными чувствами, опоры на свой собственный внутренний опыт. "Я кричу, но они не слышат меня", — эти слова Эллен звучат у меня в ушах... никто не проявил к ней уважения в достаточной мере, чтобы по-настоящему услышать ее голос: ни родители, ни оба ее аналитика, ни врачи. Все они видели в ней существо, неспособное отвечать за собственную жизнь, чьи переживания обманчивы, чьи внутренние чувства недостойны принятия. Могла ли она при таком отношении к себе всерьез слушать себя, относиться с уважением к тому, что происходит внутри нее? Если бы Эллен Вест пришла сегодня в мою консультацию или ко многим из известных мне коллег, то ей смогли бы помочь. Терапевтические взаимоотношения, в которых различные стороны ее "я" были бы безоценочно приняты, помогли бы ей обнару- жить, что, оказывается, возможно безопасно выражать свое "я" более полно. Убедившись в том, что другой человек способен понять и разделить с ней смысл ее внутреннего опыта, она почувствовала бы, что вовсе не обречена на одиночество и ей совсем не обязательно отгораживаться от людей. Кроме того, она заметила бы, что постепенно начинает ладить сама с собой, что ее тело, ее чувства, ее желания отнюдь не являются ее врагами, а представляют собой дружественные и конструктивные части ее самой. Мы можем оказать существенную помощь другому только тогда, когда мы взаимодействуем с ним на глубоком личностном уровне как два равноправных и достойных уважения человеческих существа, когда мы лично рискуем в этих взаимоотношениях, когда мы воспринимаем другого человека как личность, способную к выбору своего собственного направления в жизни. Только в таком случае происходит по-настоящему глубокая встреча, утоляющая боль одиночества и клиента, и терапевта».
Основные психотерапевтические установки
Как уже отмечалось, Роджерс выделяет три основные психотерапевтические установки в качестве необходимых и достаточных условий эффективности психотерапевтического процесса и, более того, в качестве необходимых и достаточных условий любого позитивного изменения личности человека в любых коммуникативных контекстах: безусловное позитивное принятие, эмпатическое понимание и конгруэнтное самовыражение.
Понятие безусловного позитивного принятия (unconditional positive regard) было изначально предложено и разработано С. Стендалем в неопубликованной диссертации 1954 года. Терапевт переживает безусловное позитивное принятие, если чувствует принятие каждого аспекта опыта клиента, как если бы он являлся его частью. Такое принятие означает, что не существует каких-либо условий принятия, ничего похожего на установку типа «вы мне нравитесь, но только при условии, если вы такой или такая». Безусловное позитивное принятие представляет собой противоположный полюс по отношению к избирательной оценочной установке, к условному принятию: «Вы плохи в этом, хороши в том». Безусловное принятие предполагает, в частности, принятие как «хороших» (позитивных, зрелых, просоциальных) переживаний и чувств, так и «плохих» (болезненных, продиктованных страхом, инфантильных, асоциальных) фрагментов эмоционального опыта клиента, как стабильных и последовательных проявлений клиента, так и его нестабильности и непоследовательности. Безусловное позитивное принятие означает проявление заботы о клиенте, но такой заботы, которая не является опекой или средством удовлетворения тех или иных потребностей самого терапевта. Это — забота, сохраняющая за клиентом возможность оставаться автономным, отдельным человеком, не посягающая на его собственный опыт, его собственные переживания и чувства. Роджерс рассматривал данную терапевтическую установку не как некую абсолютную личностную диспозицию, существующую по принципу «все или ничего», но как континуум проявлений принятия от условного до безусловного. В этом смысле безусловное позитивное принятие как предельная, крайняя точка данного континуума есть не что иное, как теоретическая абстракция. Это означает, что в психотерапевтической реальности эффективный, действительно помогающий психотерапевт переживает состояние безусловного позитивного принятия лишь в отдельные моменты общения с клиентом; в этом общении неизбежно присутствуют и другие типы принятия: вре- мя от времени условное позитивное принятие, а порой и условное негативное принятие. Сама эффективность психотерапевтической работы во многом зависит от соотношения данных типов принятия в коммуникативной практике конкретного психотерапевта. Что же касается безусловного позитивного принятия, то в качестве компонента континуума принятия оно присутствует в любых межличностных взаимодействиях, хотя, к сожалению, как правило, в «гомеопатических» пропорциях. Эмпирическим свидетельством присутствия безусловного позитивного принятия в общении психотерапевта и клиента является совпадение характеристик этого общения в восприятии психотерапевта и супервизора по следующим позициям: нет отвержения и отвращения по отношению к чему-либо, что говорит и что выражает клиент; нет ни одобрения, ни осуждения в адрес клиента и того, что он говорит, но лишь просто принятие; есть ощущение теплоты, проявляемой к клиенту: и к его слабостям, несовершенствам, проблемам, и к его сильным сторонам, к его потенциалу в целом; нет склонности судить и оценивать то, что сообщает клиент.
Для характеристики эмпатического понимания, эмпатии, по Роджерсу, весьма существенны три особенности эмпатического процесса. Выявление и фиксация данных особенностей представляют собой, на наш взгляд, саму суть вклада Роджерса в развитие современных представлений об эмпатии. Мы имеем в виду, во-первых, сохранение в эмпатическом процессе собственной позиции эмпатирующего, сохранение психологической дистанции между ним и эмпатируемым или, другими словами, отсутствие в эмпатии отождествления между переживаниями эмпатируемого и эмпатирующего (что, собственно, и отличает данный процесс от фенотипически сходного процесса эмоциональной идентификации), во-вторых, наличие в эмпатии сопереживания (каким бы по своему знаку и содержанию ни было переживание эмпатируемого}, а не просто эмоционально положительного отношения (симпатии) эмпатирующего к эмпатируемому; в-третьих, динамичный (процесс, действие), а не статичный (состояние, способность) характер феномена эмпатии. Данные отличительные признаки эмпатии подчеркиваются многими авторами. Следует отметить, что первый из указанных отличительных признаков эмпатии (так называемое условие «как если бы») появляется в работах Роджерса уже в 50-е годы: «Ощущать личный мир клиента, как если бы он был вашим собственным, но без какой- либо утраты этого качества "как если бы" — вот что такое эмпатия... Ощущать гнев, страх или смущение клиента, как если бы они были вашими собственными, и однако же без привнесения вашего собственного гнева, страха или смущения — вот то условие (терапевтического процесса.—А. О.), которое мы пытаемся описать» (Rogers, 1957. Цит. по: Kirschenbaum, Henderson, 1989, p. 226). Данный признак эмпатии отмечается Роджерсом в ряде его последующих определений эмпатии лишь в неявной, косвенной форме. Приведем для иллюстрации одно из наиболее полных определений эмпатии, данное Роджерсом в книге «Способ бытия». Отмечая процессуальную, а не статичную природу эмпатии,
Роджерс пишет: «Она (эмпатия. — А. О.) означает вхождение в личный перцептивный мир другого и основательное его обживание. Она подразумевает сенситивность к постоянно изменяющимся в этом другом человеке чувственным смыслам, которые плавно переходят друг в друга, — к страху или гневу, или нежности, или смущению, или чему бы то ни было еще, что переживает он или она. Эмпатия означает временное проживание в жизни другого человека, осторожное перемещение в ней без того, чтобы делать какие-либо оценки; эмпатия означает ощущение смыслов, которые он или она едва ли осознают, но без стремления раскрыть неосознаваемые чувства, поскольку это могло бы быть слишком угрожающим.,. Эмпатия означает частую сверку с человеком в отношении точности ваших ощущений и руководствование теми реакциями, которые вы получаете от него. Вы являетесь надежным спутником человека в его внутреннем мире» (Rogers, 1980а,р. 142). Вместе с тем, концептуальное различение эмпатии и идентификации было не одномоментным действием, но скорее процессом, который, начавшись в середине 50-х годов, продолжался почти два десятилетия и был обозначен рядом промежуточных «кентаврических» понятий. Дж. Уоткинс в этой связи пишет: «Под точной эмпатией Роджерс понимает способность терапевта полно и точно понимать реакции клиента и особенно заключенные в них переживания... Дискутируется вопрос, действительно ли Роджерс требует, чтобы понимание было основано на сходном переживании, которое терапевт актуально ощущает в данный момент. В одной из работ (Rogers, 1951) Роджерс писал: "Переживание вместе с клиентом, проживание его установок, но не в терминах эмоциональной идентификации со стороны консультанта, а скорее в терминах эмпатической идентификации, когда консультант воспринимает отвержения, надежды и страхи клиента посредством погружения в эмпатический процесс, но без того, чтобы самому, в качестве консультанта, ощущать эти отвержения и надежды, и страхи". В более позднем высказывании Роджерс (см. Shlien, 1961, р. 304) определяет эмпатию следующим образом: "Она (эмпатия. — А. О.) означает, что он (терапевт. -— А. О.) ощущает и понимает непосредственное осознание клиентом своего собственного личного мира; это означает не только обнаружение тех аспектов опыта, которые клиент уже способен вербализировать, но также тех несимволизированных аспектов его опыта, которые каким-то образом оказываются понятыми посредством тонких невербальных проявлений клиента с помощью чувствительного радара психотерапевта. Умелый терапевт ощущает мир клиента, как если бы он был его собственным, но без какой-либо утраты этого качества как если бы". Он утверждает (см. Rogers, 1959), что если это "как если бы" качество утрачивается, то мы имеем дело с состоянием идентификации. Роджерс, очевидно, считает, что как только эмпатия превращается в идентификацию, консультант уже больше не способен полно понимать клиента, поскольку для того чтобы делать это, необходимо, чтобы он сохранял свою объективность» (Watkins, 1978, р. 85—86). Если поначалу психотерапевты, работавшие в рамках клиентоцентрированного подхода (в частности, Раскин. См. Rogers, 1951, р. 29), настаивали на проживании чувств и установок клиента для того, по-видимому, чтобы отойти от медицинской (диагностической и интерпретационной) модели терапевтического процесса, то в более поздних работах в рамках данного направления вполне однозначно подчеркивается необходимость «как если бы» качества эмпатии (см. Tornlinson, Whitney, 1970). Мерри, один из британских сторонников и пропагандистов человекоцентрированного подхода, прямо указывает на данную особенность эмпатии: «Особое качество эмпатии, которое делает ее столь творческим способом бытия в терапии, состоит в том, что она позволяет нам войти в личный
10-09-2015, 04:20