Циклоидные психопаты (циклоиды). Циклоиды необычны в сравнении с другими психопатами своей уютной, солнечной или грустно-дождливой, характерологической гармоничностью. Патология проявляется здесь возникающими без понятных причин циклами – спадами или подъемами чувства, которые могут быть и ежечасными, превращая сам характер в зыбкое настроение.
Опишу вначале душевный рисунок этих психопатов или соответствующих им здоровых людей, которых называют сангвиниками. Мышление их не отличается ни эмоциональной детскостью, ни тугоподвижностью. Оно естественно, живо, реалистично, легко переключается с одного на другое и практично, крепко держится за факты.
Если сангвиник делается ученым, то его научные работы насыщены практической пользой (в духе работ Ломоносова, Джоуля, Роберта Майера), не содержат обычно в себе отвлеченно-теоретических построений, быть может, и гениальных, но непонятных пока в смысле практической применимости.
Писатели-сангвиники славятся не столько самоуглубленным психологическим анализом, сколько солнечной гармоничностью в описании событий, человеческих поступков, переживаний, упором в ярко-чувственную сторону жизни, практической заботой о всяком живом нуждающемся человеке, трезвой ненавистью ко злу. Одни из них отличаются прежде всего сочным бытописательством, умением создавать выпуклые социальные типы в шумно-оптимистическом, остро критическом или приглушенно-сердечном тоне (Рабле, А. Дюма-отец, А.Н. Островский, Гончаров, Лесков, Бальзак, Мамин-Сибиряк, Куприн, Гашек, Шолом-Алейхем, Хемингуэй). Другие славятся утонченно-реалистической светлой мудростью (Шекспир, Пушкин, Фейхтвангер, Моруа).
Сангвиники склонны к разумным компромиссам, им присущ юмор, который обычно не изменяет им даже в трагической обстановке, как в том старинном анекдоте, когда приговоренный к смертной казни в понедельник ворчит при наступлении этого дня: «Ничего себе неделька начинается!»
Нередко они отличаются богатой памятью, острой сообразительностью. Естественность пронизывает всю их личность: что на душе, то и на лице. Приятно и легко общаться с такими людьми. Они заразительно, весело хохочут, когда им смешно, плачут в горе, бурной вспышкой отвечают обидчику. Все это их хорошенько очищает от душевного напряжения, дает «послегрозовую свежесть». Начальник такого склада за дело крепко выругает, но зла помнить не будет.
Они просты, доступны, какой бы высокий пост ни занимали. Склонны принимать живое участие в любом деле, подвижны, как ртуть.
Циклоиду, сангвинику вообще трудно держать в себе радость, обиду. Он должен разрядиться, но не садистски-жестоким эпилептоидным взрывом, а вылить свое напряжение в бурные движения (например, потискать кого-то от радости, отругаться, отплакаться). Так мушкетер в романе А. Дюма, дабы освободиться от душевной угнетенности, дерется без всякого намерения убийства на шпагах с подвернувшимися ему в переулке ворами.
Трудно им держать в себе и необыкновенную тайну-новость. Хочется облегчить себя подобно тому, как сделал это в сказке цирюльник, узнавший, что у царя Мидаса ослиные уши, «откричать» в безлюдные заросли тростника или в выкопанную в поле яму «У царя Мидаса ослиные уши!» столько раз, сколько понадобится, чтобы успокоиться.
Самый тревожный циклоид способен «растворить» в выразительных движениях свою тревогу, «раскидать» ее естественными (не театральными!) жестами.
Циклоиды и сангвиники обычно не склонны в подробностях анализировать свое душевное состояние, «копаться в душе», погружаться в самообвинение. Такой человек нередко любит организаторскую работу и отдает ей всего себя, заботясь прежде всего об интересах дела и меньше всего о собственных душевных ущемлениях. Он растворяется в общении с людьми, ему, с его бурным темпераментом, нередко невыносимо трудно в одиночестве. В естественной общительности сангвиника звучат сердечность, доброжелательность даже независимо от того, как близок ему по службе или родственной линии человек, которому он помогает. Сангвиник часто доброжелателен ко всем пассажирам автобуса, и, если он, например, врач, то может рассердиться на незнакомого пожилого полного пассажира без шапки («Ведь, наверно, гипертоник! Как же можно лысую голову под солнце!») с такой искренней заботой, будто это его родственник.
В любое дело вносят эти люди шутку, живость, мягкость, добросердечие. Не любят и не понимают утонченного самобичевания, а тем более мистики, абстрактной символики во всех проявлениях. Практики по натуре, они нередко замечательные организаторы, администраторы, заваленные планами, проспектами, деловыми встречами, телефонными звонками, просьбами. Они не только не тяготятся всем этим, но с удовольствием, живо переключаясь с одного на другое дело, растворяясь в этих делах, бесконечное число раз бескорыстно помогая живому конкретному человеку, лишь делаются свежее от всего этого.
Сангвиническая сердечная заботливость к человеку нередко не вмещает в себя какой бы то ни было «брезгливости». Мы с благодарностью наблюдаем это порой в добродушной расторопной работе сангвинического мусорщика, мягко-улыбчивой санитарки, которая в больнице с лицом ласковым или хмурым, но без всякой гримасы брезгливости, ничуть не морщась, ловкими движениями ухаживает за беспомощными больными, смягчая или устраняя душевную неловкость, напряженность больного своей земной естественностью, добродушной шуткой.
Как правило, сангвинические и циклоидные натуры отличаются неравнодушием или горячей любовью к природе, животным и вообще к «мясистым радостям» жизни (по выражению Кола Брюньона). Они нередко тонкие ценители вин, изобретатели изысканно-вкуснейших кушаний. Недаром собрания сочинений Дюма и Гашека заканчиваются томами созданных самими писателями кулинарных рецептов. Для многих истинное удовольствие наблюдать гурманистически-заразительный аппетит циклоида или сангвиника, видеть, как повязывает он себе салфетку, как умопомрачительно жмурится при вкусном глотке («ох, язык проглотил!»), в то время как на еду чванливо-злобного эпилептоида бывает смотреть неприятно.
Сангвиник, циклоид – обычно тамада в застолье, пышет смешными историями и анекдотами, охотник организовывать различные увеселительные поездки на природу с винами и закусками.
Многие циклоиды и сангвиники способны получать художественное, вкусовое наслаждение и при тяжелых обстоятельствах жизни, даже на пороге неминуемой смерти. Видимо, на людей такого склада рассчитан был роскошный ужин, который в старину в некоторых странах приносили заключенному в камеру накануне смертной казни.
Нередко высокой темпераментностью отличается сангвиник, циклоид и в сексуальном отношении, но и эта темпераментность проникнута такой живостью и жизнелюбивой естественностью, что порой жены не могут не прощать им грехи. Такие бурно темпераментные циклоиды, как писал П.Б.Ганнушкин, «просто проглядывают границу между дозволенным и запретным». Например, человек с доброй улыбкой, милый, беспорядочный, в духе толстовского Стивы Облонского, не видит дурного в том, что проводит время и с любимой женой, и с любимой женщиной, которую приглашает в свою семью, не стыдясь ни жены, ни взрослых детей. Сообщает близким, когда куда-то уезжает с ней «отдыхать», просит любить ее, доволен этой жизнью втроем, искренне огорчен и удивлен, узнав, что жена подает на развод («Зачем? За что? Ведь я так всех вас люблю!»).
Сангвиник, живущий на душевном подъеме, растворяясь в свежих, сегодняшних делах и радостях жизни, не думает о смерти, относится к ней с трезвым спокойствием или даже просто не верит, что умрет.
Американская писательница Карсон Маккаллерс в романе «Часы без стрелок» точно передает настроение такого рода у восьмидесятилетнего сангвинического старика: «У него не укладывалось в сознании, что он умрет. Он доживет до ста лет, если будет соблюдать диету и держать себя в руках. Какая жалость, что он съел лишний гренок! Ему не хотелось ограничивать срок своей жизни всего ста годами, – писали же в газетах о каком-то индейце из Южной Америки, который дожил до ста пятидесяти лет... А хватит ли ему ста пятидесяти? Нет. Он жаждал бессмертия».
Сангвиники и циклоиды нередко пикнического телосложения – отличаются избирательным отложением жира (особенно в пожилые годы) на лице и на животе. При этом ноги, руки могут быть худыми. Однако даже очень полный сангвиник с круглым лицом и большим животом тем не менее сохраняет удивительную для большого своего веса живость, точность, изящную легкость движений, и лицо его, как бы оно ни было жирно и заспанно, светится тонкой выразительностью. Реакция отличается живостью, быстротой и точностью.
Личностная сангвиническая структура выразительно звучит в образе роллановского Кола Брюньона: «...Для кого я пишу? Разумеется, не для славы; я, слава Богу, не дурак, я знаю себе цену... Для внуков? Что останется через десять лет от всех моих бумаг? Моя старуха меня к ним ревнует, она палит все, что ни найдет... Так для кого же? – Да для самого себя. Для собственного нашего удовольствия. Я бы лопнул, если бы не писал. Недаром же я внук своего деда, который заснуть без того не мог, чтобы не записать на сон грядущий, сколько кружек он выпил и изрыгнул. Мне нужно поговорить; и мне мало словесных боев у нас в Кламси. Я должен излиться, как тот, что брил царя Мидаса». «...Я, грешный, сознаюсь, что семи тощим добродетелям предпочитаю упитанный грешок». «Жена меня попрекает, что я слишком люблю кутнуть. Я не брезгую ничем. Я люблю все хорошее: хороший стол, хорошее вино, славные, мясистые радости...» «Благословен день, когда я явился на свет! Сколько на этой круглой штуке великолепных вещей, веселящих глаз, услаждающих вкус! Господи Боже, до чего жизнь хороша! Как бы я ни объедался, я вечно голоден, меня мутит: я, должно быть, болен; у меня так и текут слюнки, чуть я увижу накрытый стол земли и солнца...»
Существуют разные варианты сангвиников (норма) и циклоидных психопатов (патология). Одни из них всем своим существом больше направлены к «мясистым радостям» жизни, отличаясь нередко некоторой ограниченностью духовных интересов, беспечностью, благодушием. Эти любители выпить, закусить, пошутить, пошуметь, кстати, нередко спиваются благодаря такому винно-гастрономическому образу жизни. Другие отличаются духовно-практической направленностью, склонностью и умением к организаторским делам, соединяют в себе эпикурейство, гостеприимство и хлебосольство с трезвой самокритичностью и твердым чувством внутреннего порядка.
Какими бы оптимистичными ни были сангвиник, циклоид, по временам или внутри своей веселости они хоть немного грустят или тревожатся. Сангвинический (циклоидный) оптимизм светится мягкой грустью, а в сангвинической (циклоидной) трагической печали живет уютная улыбка от способности естественно примириться с любым поворотом судьбы. Такая улыбка чувствуется, например, в записке жене из больницы: «Рак есть, принеси крабы». Записку эту приписывают покойному грустно-сангвиническому, романтическому поэту Михаилу Светлову.
Беспричинные спады настроения, продолжающиеся и по несколько часов, дней, чередуются с подъемами.
Грустно-тяжелокровные сангвиники, циклоиды нередко вялы, ленивы. Называют их порою «флегматиками», но неожиданно в них обнаруживаются мгновенная реакция, живой юмор, практичность, удивительно тонкое понимание людей. Здесь под угрюмой сумрачностью кроется теплая человечность (Кутузов, Крылов, характерные роли француза Жака Габена). Иные пессимистические сангвиники, циклоиды ворчат на улице, сыплют вереницами проклятия, даже слывут «людоедами». Но вдруг удивляют окружающих, выказывая сквозь ворчливые ругательства естественное тепло, заботу о людях и животных. О таком ломовом извозчике Пепе – рассказ Бласко Ибаньеса «Людоед».
Циклоид, сангвиник на подъеме склонны ярко, цветасто одеваться – не от истерической позы, а от свежей, красочной остроты ощущений. Спады циклоидов есть состояния патологические. Болезненная замедленность мышления соединяется здесь с малоподвижностью, душевною телесной опущенностью. Тоскливость придает всем восприятиям и переживаниям темный тон, порождает сомнения, неуверенность, самообвинение, хотя и без аналитической утонченности, свойственной шизоидам и психастеникам, о которых речь впереди. Обыкновенные житейские мелочи превращаются в трагические трудности.
Циклоид на спаде обычно не накладывает на себя руки, как случается это с душевнобольным в депрессивном состоянии, когда смерть представляется единственно действующим лекарством. Но и здесь, как и в депрессии, часто не верится, что эта душевная пасмурная погода когда-нибудь кончится, и подкрадываются даже мысли о том, что если б попал сейчас, например, в автомобильную катастрофу, это не было бы так уж плохо. Бывает, в таком состоянии циклоид как бы ищет смерти, упрашивая послать его в чрезвычайно опасную экспедицию, или, как случалось в старину, ссорится, чтоб драться на дуэли.
Врачу обычно удается помочь тоскливому циклоиду оживляющими его теплыми подробными беседами, сеансами гипнотического сна, «рассасывающими» на время субдепрессию, лекарствами, травами.
Спад настроения может смениться подъемом или ровным настроением, когда циклоида можно считать временно здоровым.
На подъеме циклоид, движимый патологически-веселым стремлением к деятельности, нередко совершает опрометчивые поступки: сразу нескольким девушкам предлагает пойти за него замуж, ввязывается в какое-нибудь аферистическое предприятие и т. д., не чувствуя себя нездоровым и к врачу, конечно, не обращаясь. Но нередко способен он в это время, как и на спаде, ярко выразить свои переживания (пасмурные или солнечные) в художественном творчестве.
Сангвиники и циклоиды, не отличающиеся стойким пессимизмом и долгими спадами, мало склонны к ипохондричности – повышенной озабоченности своим здоровьем, переживаниями по поводу болезней, которых у них нет. Тут как раз, наоборот, часто приходится встречаться с оптимистической недооценкой своего действительного болезненного состояния, спокойно-трезвым и даже порой наплевательским отношением к возможной смертельной опасности.
Слова кавказской песни с просьбой: «А когда умру, мой друг, положи меня в бурдюк – брызжет пена через край, в бурдюке мне будет рай» весьма точно поясняют этот сангвинически-циклоидный трезво-оптимистический настрой по отношению к смерти. Бурно-сангвинический склад личности особенно распространен в Грузии, во Франции, Испании, в Израиле.
Пожилой сангвиник или циклоид, страдающий, например, гипертонической болезнью или перенесший инфаркт миокарда (пикники, как известно, весьма расположены в пожилые годы именно к сердечно-сосудистым заболеваниям), ходит, работает, когда нужно ему лежать в постели, избегает врачей или пытается их успокоить, когда врачи встревожены цифрами его артериального давления. Смертью его не запугать. «Ну, умру и умру; все умрем», – отвечает он.
Сангвинику, не выполняющему во вред своему здоровью предписаний врача, особенно важно подчеркнуть, что он может внезапно слечь с параличом или инфарктом и тогда не сможет ни работать, ни помогать близким. Только это, пожалуй, как-то способно заставить соматически больного сангвиника или циклоида беречь себя.
Пессимистические сангвиники и циклоиды порядочно тревожно-мнительны и ипохондричны, но и здесь нет упорной сосредоточенности на своем состоянии. С движением настроения к свету все проходит.
Особенность душевной (психологической) защиты сангвиника и циклоида сказывается, очевидно, в их склонности по настроению либо немедленной живой, естественной реакцией выплескивать из себя свои переживания, либо растворять эти переживания в печальном самоуглублении.
Шизоидные психопаты (шизоиды). Шизоидный – значит подобный шизофреническому, но, подчеркиваю, лишь подобный, несколько похожий. Сейчас уже совершенно ясно, что истинный шизоидный психопат не являет собой какую-то предрасположенность к шизофрении или медленный переход (превращение) в шизофрению, как ошибочно полагал Кречмер. Шизоид так же мало предрасположен к шизофрении, как и другой какой-либо психопат или здоровый человек.
Как циклоидным психопатам соответствуют по личностному рисунку (однако без патологической выраженности) здоровые люди-сангвиники, так и шизоидным психопатам соответствуют шизотимические здоровые люди. Шизоидный (шизотимический) душевный склад в противоположность циклоиду пронизан некоторой «выкрутасной» неестественностью, чудаковатостью, «неслаженностью». Трудно бывает предугадать поступки шизоидов, реакцию их на те или иные события.
Вообще обычно по выражению лица и осанке шизоида трудно догадаться о его мыслях и переживаниях. Здесь наблюдается как бы противоположность тому тонкому циклоидному (сангвиническому) согласию между настроением, содержанием переживания и выразительными движениями.
Переживая какую-то неприятность или радость, шизоид не «растворяет» ее в выразительных движениях (радостных или печальных). Он как бы прячет мучительное переживание в глубину души и страдает от внутренних конфликтов, без живой склонности выговориться, выплакаться. Сангвиническая женщина, бывает, долгое время не может понять своего шизоидного мужа, когда из-за каких-то неприятностей, наполненный переживаниями, он закрывается в своей комнате без потребности исповедоваться ей.
Шизоид малообщителен по существу, не любит открывать людям в подробностях душу, хотя внешне бывает весьма разговорчив, остроумен и любезен. Он, как уже отмечено, весьма раним. Раны от неприятностей и обид медленно затягиваются в нем, порождают все новые внутренние душевные конфликты, которые не выплеснуть из души ни агрессивно-эпилептоидным взрывом, ни освежающим циклоидным разрядом выразительных слов и движений. Психологическая защита шизоида отчасти состоит в том, что он, дабы не раниться лишний раз, сторонится истинного общения с людьми, иногда умело прикрываясь внешней легкой общительностью.
Ранимость шизоида обычно не сочетается с острой тревожностью по поводу своего благополучия, как это бывает у астеников и психастеников. В острой опасности психологическая защита здесь нередко дает себя знать страхом, проникнутым энергией азарта, интуитивно-глубокой и четкой работой мысли, верой в судьбу, как это звучит в лермонтовском Печорине («Фаталист») и как рассказывают об этом шизотимические летчики-испытатели, водолазы, солдаты.
Иногда шизоид кажется психологически покрытым какой-то невидимой стеклянной пленкой, настолько ощущается его душевная неприступность, желание находиться на дистанции вытянутой руки от людей. Это внешне гордые, застегнутые на все пуговицы люди, отличающиеся внутренней ранимостью и неуверенностью.
Известная эмоциональная бесчувственность сочетается в шизоиде с изюминами острой чувствительности. Даже холодный шизоидный фашист-преступник, уничтожив спокойно несколько сотен ни в чем не повинных детей и женщин в газовой камере, вскоре после этого искренне-трогательно может плакать над стихотворением Шиллера либо слушая из приемника музыку Бетховена и рассматривая фотографию жены и детей. Или нежный, жалостливый, мягкий, поэтически источающий внутреннее свое духовное благородство шизоид вдруг выказывает стеклянный холодок к умирающей матери, отказываясь помириться и попрощаться с ней, поскольку она когда-то обидела его своим равнодушием к его возлюбленной. И здесь парадоксальность сказывается в том, что полярные движения души сосуществуют друг с другом,
10-09-2015, 02:49