Александр I

III, что “окружен негодяями” и “многих хотел прогнать, но на их место яв­лялись такие же”. Он старался приблизить к себе людей, не имевших прочных связей в аристократических кругах, привлекал лиц, заведомо ничтожных и даже презираемых в обществе, неохотно назначал на государственные посты представителей родовой аристократии, которая вела себя независимо. Особенно оскорбляло чувства обойденных “российских патриотов” “засилье иностранцев” на рус­ской службе, которым Александр демонстративно отда­вал предпочтение. “Чтобы понравиться властелину, нужно быть или иностранцем или носить иностранную фамилию”, — сетовал А. М. Муравьев.

В салонах передавали друг другу остроту генерала А. П. Ермолова, который на вопрос царя, какую награду он хотел бы получить за свои воинские заслуги, ответил:

“Государь, произведите меня в немцы”. Декабрист

И. Д. Якушкин вспоминает: “До слуха всех беспрестанно доходили изречения императора Александра, в которых выражалось явное презрение к русским”. Во время смо­тра своих войск в 1814 г. близ французского городка Вертю в ответ на похвалы герцога Веллингтона по поводу их хорошей организации, Александр во всеуслышание за­явил, что этим он обязан иностранцам на русской службе, а однажды в Зимнем дворце, “говоря о русских вообще, сказал, что каждый из них или плут или дурак”. Не слу­чайно в числе задач первой декабристской организации Союза спасения было “противодействие иностранцам, на­ходившимся на русской службе”.

Помимо неискренности, “изменчивости и двусмыслен­ности его характера”, у Александра отмечали упрямство, подозрительность, недоверчивость, большое самолюбие и стремление “искать популярности по любому поводу”. В семейном кругу его называли “кротким упрямцем”. Шведский посол барон Стединг отзывался о нем: “Если его трудно было в чем-нибудь убедить, то еще труднее за­ставить отказаться от мысли, которая в нем возоблада­ла”. Особенное упрямство и настойчивость он проявлял, когда дело касалось его самолюбия. Упрямство вполне соединялось со слабой волей, как “либерализм” на словах — с деспотизмом и даже жестокостью — на деле. “Он слишком слаб, чтобы управлять, и слишком силен, чтобы быть управляемым”, — отзывался о нем Сперанский, ко­торый отмечал и непоследовательность царя (“он все де­лает наполовину”).

Александр никогда не забывал событий марта 1801 г. — не столько из-за “угрызения своей совести”, сколько как предостережение. Подозрительность, унаследованная от Павла I, с годами у Александра возрастала. Отсюда си­стема надзора и сыска, особенно развившаяся в последние годы его царствования. Сам он охотно слушал доносы и даже поощрял их, требуя от своих сотрудников, чтобы они следили друг за другом, и даже считал допустимым прочитывать корреспонденцию своей жены.

У современников сложилось представление о крайней его ветрености и непостоянстве. Для ближайшего окру­жения Александра не были тайной его сложные семей­ные отношения, полные взаимной подозрительности и притворства. Все прекрасно знали, в том числе и импера­трица Елизавета Алексеевна, о продолжительной (более чем 20-летней) связи Александра с А. М. Нарышкиной, которая в 1808 г. родила ему дочь Софью (смерть Софьи Нарышкиной в 1824 г. Александр переживал как самую большую личную трагедию). Он особенно любил “обще­ство эффектных женщин”, выказывая им “рыцарское по­чтение, исполненное изящества и милости”, как выража­лись его современницы. По свидетельству графини Эд-линг, “отношение к женщинам у Александра не изменя­лось с летами, и [его] благочестие отнюдь не препятство­вало веселому времяпрепровождению”.

Полицейские донесения австрийскому канцлеру Мет-терниху во время Венского конгресса 1815 г., куда съеха­лись монархи-победители над Наполеоном вершить судьбы Европы, пестрят сообщениями о волокитстве рус­ского царя. Но надо сказать, что “игра в любовь” у Алек­сандра подчинялась дипломатической интриге. В салонах велась закулисная дипломатическая игра, тон в которой задавали Александр, сам Меттерних и французский ми­нистр иностранных дел Талейран.

Несколько слов о внешнем облике и некоторых чертах повседневной бытовой жизни Александра I. Сохранилось немало его портретов, на которых он изображен высоким и стройным молодым человеком, розовощеким и голубо­глазым, с приятной улыбкой. Хотя придворные художни­ки, несомненно, идеализировали облик Александра, но, судя по рассказам современников, основные черты его переданы верно. Наиболее близким к натуре считается портрет, написанный знаменитым английским художни­ком Джорджем Доу. Здесь изображен задумавшийся муж­чина средних лет с небольшими бакенбардами и сильно поредевшими волосами. С юности Александр был близо­рук, но предпочитал пользоваться не очками, а лорнетом;

был глух на левое ухо, поврежденное еще в детстве, когда во время стрельбы он оказался рядом с артиллерийской батареей. С юности закаливал свое здоровье, ежедневно принимая холодные ванны. В повседневном быту сам он жил относительно скромно. С весны до глубокой осени обычно проживал в Царском Селе, занимая там малые комнаты дворца. Ранним утром, в любую погоду прогули­вался он по Царскосельскому парку. С 1816 г. постоянным спутником его прогулок стал Карамзин. Император и придворный историограф беседовали по самым острым политическим вопросам, при этом Карамзин смело высказывал о них свои суждения. Зимой император переез­жал в Петербург, где по утрам бывал на разводе караула и воинских экзерцициях, затем принимал с докладами ми­нистров и управляющих.

В первые годы царствования он редко покидал Царское Село или Петербург. Частые и продолжительные разъ­езды приходятся в основном на последние 10 лет его цар­ствования. Подсчитано, что за это время им было проде­лано более 200 тыс. верст пути. Он путешествовал на Се­вер и на Юг России, бывал на Урале, Средней и Нижней Волге, в Финляндии, Варшаве, ездил в Лондон, несколько раз в Париж, Вену, Берлин, посетил ряд других городов Западной Европы.

В манифесте 12 марта 1801 г. Александр I объявил, что будет управлять “Богом врученным” ему народом “по за­конам и по сердцу в Бозе почивающей августейшей бабки нашей государыни Екатерины Великия”, тем самым по­дчеркнув приверженность политическому курсу этой им­ператрицы, много сделавшей для расширения дворянских привилегий. Он начал с того, что восстановил отмене­нные Павлом I “Жалованные грамоты” дворянству и го­родам (1785), дворянские выборные корпоративные ор­ганы — уездные и губернские дворянские собрания, осво­бодил дворян и духовенство от телесных наказаний (кото­рые ввел Павел), объявил амнистию всем бежавшим за границу от павловских репрессий, вернул из ссылки до 12 тыс. опальных или репрессированных Павлом по полити­ческим и иным мотивам чиновников и военных. Среди них значились возвращенный еще Павлом I из Сибири, но на­ходившийся в ссылке в Калужской губернии “бывший коллежский советник Радищев” и сосланный в Кострому за участие в тайном политическом кружке “артиллерии подполковник Ермолов”.

Были отменены и другие раздражавшие дворянство павловские указы, вроде запрета носить круглые фран­цузские шляпы, выписывать иностранные газеты и жур­налы, выезжать за границу. В городах исчезли виселицы, к коим прибивали доски с именами опальных. Была объ­явлена свобода торговли, поведено распечатать частные типографии и дозволить их владельцам издавать книги и журналы. Была упразднена вселявшая страх Тайная экс­педиция, занимавшаяся сыском и расправой. Пока это были еще не реформы, а отмена наиболее тиранических распоряжений Павла I, вызывавших всеобщее недоволь­ство, но влияние этих мер на умы было исключительно велико и породило надежды на дальнейшие перемены. В серьезность реформаторских намерений Александра I ве­рили не только в России: даже американский президент Томас Джефферсон полагал, что новый русский царь всерьез готовится к реформам.

Хотя в манифесте о восшествии на престол Александр I и подчеркивал преемственность своего правления с цар­ствованием Екатерины, однако его правление не было ни возвратом к “золотому веку” Екатерины, ни полным от­казом от политики, проводимой Павлом. Александр не любил, когда ему напоминали о царствовании бабки, и не­дружелюбно относился к екатерининским вельможам, на многое претендовавшим. Демонстративно подчеркивая свое отрицание характера и методов павловского правле­ния, он воспринял много черт его царствования, причем в главной его направленности — к дальнейшей бюрократи­зации управления, к укреплению самовластья. Да и сами “гатчинские привычки” (приверженность к воинской муштре) глубоко укоренились в нем, любовь к парадам и разводам осталась у него на всю жизнь. По натуре Алек­сандр I не был реформатором. К такому заключению пришел и весьма осведомленный его биограф великий князь Николай Михайлович Романов: “Император Алек­сандр никогда не был реформатором, а в первые годы царствования он был консерватором более всех окружав­ших его советников”.

Однако Александр не мог не считаться с “духом време­ни”, в первую очередь с влиянием идей французской рево­люции, и даже в какой-то мере использовал эти идеи в своих интересах. Любопытно его заявление: “Самое мо­гучее оружие, каким пользовались французы и которым они еще грозят всем странам, это общее убеждение, кото­рое они сумели распространить, что их дело есть дело сво­боды и счастья народов, поэтому “истинный интерес за­конных властей требует, чтобы они вырвали из рук фран­цузов это страшное оружие и, завладевши им, воспользо­вались им против их самих”. В русле этих намерений и сле­дует рассматривать широковещательные демагогические заявления царя (особенно за границей) о его стремлении к преобразованиям, к обеспечению “свободы и счастья на­родов”, о намерении отменить в России крепостное право и ввести “законно-свободные' учреждения”, т. е. консти­туционные порядки.

По сути дела Александр I стремился, не меняя основ­ного направления политики Екатерины II и Павла I, к укреплению абсолютизма, найти способы укрепления своей власти, которые соответствовали бы “духу време­ни”. В этом и заключалась суть его заигрывания с либера­лизмом, присущего, впрочем, не только Александру I, но и другим российским монархам. Однако он не чуждался, особенно в годы его откровенно реакционного полити­ческого курса, применять и “палаческие методы управле­ния”. Одна из характерных черт российского самодержа­вия — его умение, в зависимости от конкретной обстанов­ки, проводить гибкую политику, идти на уступки, приспо­сабливаться к новым явлениям и процессам в стране и ис­пользовать их в интересах укрепления своих позиций. В значительной мере этим и объясняются относительная самостоятельность, сила и живучесть российского само­державия.

Вступая на престол, Александр I публично и торже­ственно провозгласил, что отныне в основе политики бу­дет не личная воля или каприз монарха, а строгое соблю­дение законов. В манифесте от 2 апреля 1801 г. об уничто­жении Тайной экспедиции говорилось, что отныне поло­жен “надежный оплот злоупотреблению”, что “в благо­устроенном государстве все преступления должны быть объемлемы, судимы и наказуемы общею силою закона”. При каждом удобном случае Александр любил говорить о приоритете законности. Населению были обещаны пра­вовые гарантии от произвола.

Все эти заявления имели большой общественный резо­нанс. Идея законности, утверждения “власти закона” была главнейшей у представителей различных направле­ний общественной мысли: Сперанского, Карамзина, де­кабристов, Пушкина (наиболее четко выражена эта идея в его оде “Вольность”). Для разработки плана преобразо­ваний царь привлек своих “молодых друзей” Строганова, Кочубея, Чарторыйского и Новосильцева, которые и со­ставили его “интимный кружок” или “Негласный коми­тет”. Хотя комитет и назывался “негласным”, но о нем знали и говорили многие. Впрочем, и сам Александр не делал из него тайны, опираясь на него в борьбе с сановной оппозицией. “Молодые друзья”, однако, уже оставили былые республиканские увлечения и придерживались весьма умеренных взглядов, были осторожны в своих проектах и предположениях и, строя планы реформы го­сударственного управления, рассуждая о необходимости издать “Жалованную грамоту народу”, тем не менее исхо­дили из незыблемости основ абсолютизма и сохранения крепостничества.

С июня 1801 по май 1802 г. комитет собирался 35 раз, но в 1803 г. после всего дишь четырех заседаний был закрыт. Александр I уже прочно чувствовал себя на троне, и не было нужды в либеральных разговорах. Хотя все дело и ограничивалось по существу этими разговорами, но они пугали аристократию екатерининских времен, окрестив­шую комитет “якобинской шайкой” (слова поэта Г. Р. Державина). Повод к такому нелестному эпитету по­дал и сам царь, в шутку называвший свой “интимный ко­митет” “Комитетом общественного спасения” (так назы­вался один из комитетов французского Конвента в период якобинской диктатуры под главенством М. Робеспьера).

“Дух времени” выразился в проведенных Александром мерах, хотя и второстепенных, по такому жгучему вопро­су, как крестьянский. С самого начала новый царь без ка­кого-либо специального указа или манифеста прекратил раздачу крестьян в частные руки. Уже во время корона­ции в сентябре 1801 г. таких раздач не последовало (во­преки сложившейся “традиции”) “к великому огорчению многих жаждавших сего отличия”. Когда один из сановни­ков (герцог Александр Виртембергский, родственник ца­ря) в 1802 г. обратился к Александру I с просьбой о пожа­ловании ему имения, царь ответил: “Русские крестьяне большею частию принадлежат помещикам; считаю из­лишним доказывать унижение и бедствие такого состо­яния, и потому я дал обет не увеличивать число этих не­счастных и принял за правило не давать никому в соб­ственность крестьян”.

Это отнюдь не означало, что казенные крестьяне были вполне гарантированы от перевода их на положение кре­постных. В 1810 — 1817 гг. в связи с тяжелым финансовым положением империи было продано в частные руки свыше 10 тыс. душ мужского пола крестьян; широко практиковалась сдача казенных крестьян в аренду част­ным лицам в Белоруссии и на Правобережной Украине (к концу царствования Александра в аренде там числилось 350 тыс. душ). Казенных крестьян закрепощали и дру­гими путями: например, переводили в удельное ведомство (в разряд удельных крестьян, принадлежавших царской фамилии), приписывали к казенным заводам и фабрикам, наконец обращали в создаваемые при Александре I воен­ные поселения (последнее бьыо худшим видом крепо­стной зависимости, о чем будет сказано ниже).

О характере мер к смягчению крепостной зависимости крестьян можно судить и по указу 1801 г. о запрещении публиковать объявления о продаже крепостных “без зем­ли” (“на своз”), хотя практика таковой продажи не запре­щалась: в публикуемых в официальных изданиях объяв­лениях теперь сообщалось, что такой-то крестьянин или крестьянка не “продается”, а “отдается внаймы”. Ука­зами 1808 — 1809 гг. помещикам запрещалось продавать крестьян на ярмарках “в розницу” (“с раздроблением се­мейств”, т. е. отдельно мужа от жены и детей от родите­лей), ссылать крестьян по своему произволу в Сибирь “за маловажные проступки”; помещиков обязывали кормить своих крестьян в голодные годы. Ничтожные результаты дал и указ 20 февраля 1803 г. о “вольных хлебопашцах”, предусматривавший выкуп крестьян на волю с землей по обоюдному согласию их с помещиками. Выкупная сумма была настолько высока и сделки обставлялись такими ка­бальными условиями, что к концу царствования Алек­сандра дарованным им правом смогли воспользоваться лишь 54 тыс. душ крестьян, что составляло менее 0,5% их общего числа. В 1804 — 1805 гг. был проведен первый этап крестьянской реформы в Латвии и Эстонии. На этом этапе реформа коснулась “крестьян-дворохозяев”. Они получали личную свободу без земли, которую должны были арендовать у своих помещиков за установленные за­коном феодальные повинности — барщину и оброк. Ука­зом 12 декабря 1801 г. недворянские свободные сословия — купцы, мещане, казенные крестьяне — получали право покупать землю. Все эти меры Александра I в принципе не затрагивали прав и привилегий помещиков.

Многие меры Александра I касались просвещения, пе­чати, центрального управления. В 1804 г. был издан цен­зурный устав, который считается самым “либеральным” в истории России XIX века. Устав гласил, что цензура вводится “не для стеснения свободы мыслить и писать, а единственно для принятия пристойных мер против зло­употребления оною”. Цензорам рекомендовалось руко­водствоваться “благоразумным снисхождением для сочи­нителя и не быть придирчивым, толковать места, име­ющие двоякий смысл, выгоднейшим для сочинителя об­разом, нежели преследовать”. Однако цензорская прак­тика сводила этя благородные пожелания на нет, а годы усиления реакционного курса Александра I характеризу­ются настоящим цензурным террором. И все же некото­рые цензурные послабления в первые годы его царствова­ния нельзя не отметить; расширялась издательская де­ятельность, — появился ряд новых журналов и альмана­хов, печатались многочисленные переводы.

По инициативе Александра за счет казны были переве­дены на русский язык и изданы произведения известных западноевропейских просветителей — философов, эко­номистов, социологов, юристов — Адама Смита, Джорджа Бентама, Чезаре Беккария, Шарля Делольма, Шарля Монтескье. Позже декабристы на следствии будут постоянно указывать на этих авторов, из произведений которых они заимствовали “первые вольнодумнические и либеральные мысли”.

Реформа народного образования была проведена в 1803 — 1804 годах. Отныне в учебные заведения могли быть приняты представители всех сословий. На низших ступе­нях училищ обучение было бесплатным, на “казенном коште” училась часть студентов в университетах. Вводи­лась преемственность учебных программ. Низшей сту­пенью являлось одноклассное приходское училище, вто­рой — уездное трехклассное училище, третьей — шести­классная гимназия в губернском городе. Высшей сту­пенью был университет, который был поставлен также во главе учебного округа и должен был обеспечивать гим­назии и училища учебными программами и кадрами учи­телей из числа воспитанников университета. Помимо су­ществовавшего с 1755 г. Московского университета, в 1802 — 1804 гг. были открыты еще Дерптский (ныне Тар­туский), Виленский, Казанский и Харьковский, а также на правах университета Петербургский педагогический институт (преобразован в университет в 1819 г.). Универ­ситеты призваны были готовить кроме учителей для гим­назий кадры чиновников для гражданской службы и спе­циалистов-медиков. Университетам предоставлялась ши­рокая автономия. К университетам приравнивались привилегированные средние учебные заведения — Царско­сельский (учрежден в 1811 г.) и Демидовский (в 1803 г. в Ярославле) лицеи. Основанием в 1801 г. Института путей сообщения и в 1804 г. Московского коммерческого учи­лища было положено начало высшему специальному об­разованию.

Еще большее значение имели преобразования органов центрального управления. Все важные законы 1802 — 1812 гг. (а позже, при Николае I) составлялись или редак­тировались М. М. Сперанским. Выходец из семьи бедного сельского священника Владимирской губернии, Сперан­ский, благодаря своему выдающемуся уму, энергии и не­обычайной работоспособности, быстро сделал блес­тящую служебную карьеру. Все современники Сперан­ского и впоследствии историки отмечали, что никто не мог с таким блеском и строгой логикой составить доклад, проект закона. Он оказался наиболее подходящей канди­датурой для разработки преобразований, которые в но­вых условиях, не меняя основ феодально-абсолютист­ского строя, могли бы придать российскому самодержа­вию внешние формы конституционной монархии. В конце 1808 г. Александр I поручил Сперанскому разра­ботку плана государственного преобразования России, и к октябрю 1809 г. проект под названием “Введение к уло­жению государственных законов” был им представлен ца­рю

В своем проекте Сперанский теоретически оправды­вает и закрепляет неравенство сословий, привилегии дво­рянства и отсутствие политических и гражданских прав у “народа рабочего”, куда им зачислялись помещичьи кре­стьяне, рабочие по найму и домашние слуги. В “среднее состояние” включались свободные, но непривилегиро­ванные сословия (купцы, мещане, государственные кре­стьяне), которым предоставлялись “гражданские”, лич­ные и по имуществу, но не политические (участие в управ­лении) права. Проект проводил принцип “разделения вла­стей” — законодательной, исполнительной и судебной, при независимости судебной власти и ответственности ис­полнительной перед законодательной. Эта система да­вала доступ к управлению страной дворянству и верхам нарождающейся буржуазии, нисколько не нарушая абсо­лютной власти царя.

Александр I признал проект “удовлетворительным и полезным”, однако проведение его в жизнь встретило сильное противодействие со стороны высших сановни­ков, считавших его слишком радикальным и “опасным”, и дело свелось к учреждению в 1810 г. Государственного совета — законосовещательного органа при императоре. Новый орган, централизуя законодательное дело, обес­печивал единообразие юридических норм, предотвращая появление противоречий


3-11-2013, 01:17