Уже после Октября Белый замысливает целый ряд прозаических произведений, суть которых целиком связана с теософией и теургией («Записки чудака»; «Возвращение на родину»). Даже книги его воспоминаний—«На рубеже двух эпох», «Начало века», «Между двух революций», включающие и интересный материал, по существу являются попыткой реабилитации символизма. Они должны, по Белому, показать, что символизм был не реакционен, а прогрессивен. При этом автор представляет себя «протестантом» против мистики, капитализма и т. п.
Однако творчество Белого свидетельствует о другом. Критик А. Селивановский говорит о послеоктябрьских книгах Белого: «В них писатель выступает как не изменившийся почти ни в чем продолжатель прежней линии своего творчества». Это верно. Но тогда стоит ли писать, что «революцию 1917 года Андрей Белый встретил восторженно» и что «в годы пролетарской революции Блок, Белый и Брюсов оказались вместе с пролетариатом». Между тем с такой противоречивой оценкой мы встречаемся сплошь да рядом: Белого, по его значению в русской литературе XX века и, в частности, в советской литературе, ставят в один ряд с Блоком и Брюсовым.
Согласиться с этим нельзя.
Весь творческий путь Брюсова был путем неизменного преодоления символизма и связанной с ним эстетики и философии истории. Брюсов, приняв Октябрь, действительно «вернулся на свою Родину».
Таков же, при всех индивидуальных отличиях, был, как выяснится далее, и путь Блока, о котором прекрасно сказал К. Федин: «Как поэт, Блок обрек на гибель время, которому принадлежал, и воспел победу другого времени, которое породило Советскую страну».
У Белого во многом не то. Он, правда, тоже в известном плане «обрек на гибель время, которому принадлежал», но совсем не для того, чтобы воспеть то, что породило Советскую власть. «Восторженно» Белый встретил не Октябрь, воспринятый им как «бунтующую стихию безверия», а «христософию», скрытую для него за этим «внешним покровом».
Самые значительные свои произведения Белый создал до Октября. Здесь он наиболее полно и свободно выразил свое философское и поэтическое кредо. И не случайно поэтому друзья и единомышленники Белого, доказывая его «гениальность», «эпохальность», «пророческое» значение, ссылаются в первую очередь на его дооктябрьское творчество и прежде всего на «Петербург».
Вместе с тем друзья Белого раскрывают подчас и прямой политический смысл его творчества. Мы с этим встречались уже, говоря, например, об Иванове-Разумнике (трактовка поэмы «Христос воскрес»). Еще более откровенно сказал об этом в 1922 году С. Аскольдов. Объявляя Белого «водителем и вдохновителем духовной культуры», он спрашивал: «Чему же учит в конце концов вся эта [Белого] художественная мистика?» И отвечал: «Она заключается, во-первых, в ясном сознании мистического присутствия прошлого в настоящем». А во-вторых (и в силу этого), она учит, что всякая вообще «политика,— кукольный театр, исполняющий чьи-то подсказываемые за сценой роли...»
«Практический же итог такого понимания, — заключал Аскольдов, — не фаталистическое равнодушие, а более осознанное приобщение к мистическим агентам культуры и истории, отказ человека от роли марионетки. Религиозное самоопределение есть главная обязанность человека в этом новом понимании истории».
Яснее трудно сказать: реальная жизнь и политика — театр марионеток; выход — в религии. И это, по признанию величайшего почитателя Белого, — вся «мудрость» творчества писателя. Незавидный итог.
Но так получилось не случайно. Творчество Андрея Белого — ярчайший образец того, как ложная философия и ложная эстетика неизбежно уродуют даже очень талантливого художника. Ибо искусство в своей сущности всегда было и есть — образная форма познания бытия. Старая истина, которую утверждали все великие художники и мыслители. По слову Толстого, художник обязан говорить людям что-то важное и нужное о жизни. Салтыков писал: «Мы только тогда интересуемся произведением искусства, когда оно объясняет истину жизни и истину природы». И далее: «Неясность миросозерцания есть недостаток настолько важный, что всю творческую деятельность художника сводит к нулю».
Символизм же основывался на крайне туманной, субъективистской метафизике. Искусственные историко-философские концепции, в которые, как в прокрустово ложе, втискивалось многообразие жизни, неизбежно приводили к неправде, к надуманным ситуациям и образам. Не случайно критики-марксисты еще в годы разгула религиозников, всячески восхвалявших Белого, указывали, что его поэзия — образы «Серебряного голубя» и «Петербурга» — это, прежде всего, «куклы», «мистические бредни». И кал бы предвидя гибельность для художника такого пути, П. Коган еще тогда писал: «Нет спасения там, где ищет его Белый... Удастся ли ему спастись от своих болезненно нетерпеливых мистических порываний и обратиться к единственному источнику познания, — к действительности ?».
А. Белый, однако, не ушел от мистики. И это закономерно привело его к глубоко печальному результату. По существу, все творчество Белого — скорбная повесть об изуродованном ложным мировоззрением большом таланте. Это трагедия таланта, пошедшего по противопоказанному искусству пути. И это — еще одно свидетельство, что символизм приводил к безнадежному тупику (как это было и с Бальмонтом, с Сологубом, с другими). Впрочем, такова судьба всех разновидностей «модернизма». Но это уже — особая тема.
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта biografia/
3-11-2013, 01:39