В свидетельстве Геннадия есть одна черточка, которая, по-видимому, подтверждает приведенное толкование его заявления: "ино-де ведь то всю землю излаял, что нет человека на земле, кого бы избрати на поповство". Излаял, т. е. обругал и, вместе, солгал. Геннадий говорит как бы: вот ты, безграмотный ставленник, утверждаешь, что в стране не можешь найти грамотного человека. Ты бранишься, ты лжешь, что нет грамотного человека, которого можно бы избрать в попы. Дело совсем не так худо, есть грамотные люди на Руси или в новгородской епархии. Но эта черточка нисколько не изменяет нарисованной печальной картины состояния образования в Древней Руси. Да, были грамотные люди на Руси и в новгородской епархии, об их существовании говорил тот же Геннадий и в том же свидетельстве, в самом его начале. Достать грамотного человека можно было, чтобы поставить его в попы; но вот беда, что грамотных было очень мало, что их было нужно искать и днем с огнем. Буквально Геннадий был прав, говоря ставленнику: ты лжешь, что нельзя найти в стране ни одного грамотного человека для избрания в попы, такие редкие люди бывали и есть. Но по существу дела жалоба ставленника была справедлива. Если бы безграмотные мужики, искавшие священства, были редким явлением, то Геннадий просто-напросто отказывал бы им и не сочинял жалобных посланий к митрополиту. Если бы легко было отыскать грамотных и поставить их учителями неграмотных, то не нужно было бы просить о заведении училищ, нужно было бы просто безграмотных направить в науку к грамотным. Но Геннадий так не делает, он молит о заведении училищ, а курс их определяет такой малый, такой скудный и ничтожный, что такого объема курс самым убедительным образом, непоколебимо устанавливает царившую безграмотность и истинность, по существу, заявлений безграмотных ставленников.
Чрезвычайно суровая действительность не давала возможности широко развернуться педагогическому идеалу. Образовательный идеал самого Геннадия был чрезвычайно ограничен. Чему учить в желаемых училищах? Толковой азбуке ("азбука-граница"), искусству разбирать слова с титлами, чтению Псалтиря со следованием твердо-натвердо. А затем, подчитывая наперед, затверживая или, по выражению Геннадия, "проучивая", можно читать всякие богослужебные книги и отправлять церковные службы. Вот и все, а это все обнимает лишь чтение церковно-богослужебных книг и знание церковных служб. В рассматриваемом образовательном идеале не только не упоминается о грамматике и счете, но даже и о письме, столь, по-видимому, необходимом во всяком образовании. Требование, чтобы ставленники умели писать, Геннадий не поставил, считая его, вероятно, очень затруднительным и невыполнимым по современному положению просвещения. В идеал вошло только то, без чего решительно невозможно было обойтись попу или дьячку, — умение читать с предварительной подготовкой каждый раз церковно-богослужебные книги и некоторое знание церковного устава. О знакомстве с Новым Заветом, о разумении Библии даже не упоминается ни единым словом. Очевидно, священники геннадиевского времени не только не умели писать, но не умели даже и читать, были часто совершенно безграмотными, отправлявшими церковные службы наизусть, без книг, заучив их с голосу 6 .
В идеале Геннадия на первом месте поставлено знание "азбуки-границы". Под такой азбукой разумелась не простая азбука, а более сложная, азбука-акростих. Каждый стих в этой азбуке начинался с буквы в порядке алфавита, а все стихотворение (обыкновенно без конечных рифм) начальными буквами представляло азбуку. Содержание стихотворений было весьма различное: нравственно-поучительное, историческое, догматическое, молитвенное, наподобие содержания позднейших прописей. Древнейший образец такой азбуки — "Молитва Константина Философа сътворена азбукою". Она читается так:
А. Аз словом сим молюся Богу:
Б. Боже всеа твори зижитилю
В. Видимыа и не видимыа!
Г. Господня Духа посли живущаго,
Д. Да вдохнет в сердце мое слово,
Е. Еже будет на оуспех всем,
Ж. Живущим в заповедех творих. И т. д.
Изложение азбуки в форме стихотворения акростиха, очевидно, производилось в тех видах, чтобы путем связных и осмысленных предложений облегчить запоминание названий букв. Акростих представлял собою своего рода звуковые картинки 7 .
Затем в свой образовательный идеал Геннадий вносит "псалтирь со следованием". Самая ходкая книга в Древней Руси была Псалтырь, по ней учились читать; следованная же Псалтирь служила для изучения "церковнаго постатия", т.е. порядка церковных служб и их устава. Изучив "азбуку-границу" и Псалтирь со следованием, можно, по убеждению Геннадия, "конархати" и чести всякия книги. Канонарх — это лицо, возглашающее стихиры, а вместе руководитель до известной степени клиросного чтения и пения. Следовательно, можно предполагать, что церковное пение входило, по плану Геннадия, в состав учебного курса для подготовки служителей алтаря.
В послании Геннадия есть чрезвычайно любопытные указания на способ и порядок древнего обучения, именно что мастера учили сначала вечерни, потом заутрени и часам, и за каждую службу получали по гривне денег и каше. Эти черточки древнего обучения мы пополним позднее данными из других источников, вследствие чего картина допетровского старинного обучения предстанет пред нами в довольно определенном виде.
Свидетельство Геннадия касается провинции, и притом лишь одной области — новгородской. В столице и в других областях русской земли дело образования находилось, может быть, в лучшем положении. Обратимся к другим классическим свидетельствам.
Второе свидетельство — Стоглавого собора, созванного в 1551 году при митрополите Макарии. В гл. 25 "О дьяцех хотящих во диаконы и в попы становитися" говорится: "иже есть дияки, котории хотящии диаконства и священства, а грамоте мало умеют... да и о том их святители истязают с великим запрещением, почему мало умеют грамоте, и они ответы чинят: мы де учимся у своих отцов или у своих мастеров, а инде де нам учится негде. Колько отцы наши и мастеры умеют, потому и нас учат, а отцы их и мастеры сами потому же мало умеют и силы в божественном писании не знают, да учится им негде. А прежде сего училища бывали в Российском царствии на Москве и великом Новеграде, и по иным градом многие грамоте, писать и пети, и чести учили. Потому тогда и грамоте гораздых было много, но писцы и певцы и чтецы славны были по всей земли и до днесь".
Обсудив такое положение просвещения, Стоглавый собор со своей стороны постановил: "В царствующем граде Москве и по всем градом тем протопопом и старейшим священником со всеми священники и диаконы, коемуждо в своем граде по благословению избрати добрых духовных священников и дияконов и дияков женатых и благочестивых, имеющих в серцых страх Божий, могущих и иных пользовати и грамоте чести и пети и писати гораздивы. И у тех священников, и у дияконов и у дияков учинити в домах училища, чтобы священники и дияконы и все православные христиане в коемуждо граде давали своих детей на учение грамоте, книжнаго писма и церковного пения и чтения налойного, и те бы священники, и дияконы, и дияки избранные учили своих учеников страху Божию и грамоте, и писати, и пети, и чести со всяким духовным наказанием" 8 .
Свидетельство Стоглавого собора не менее любопытно и важно, чем послание Геннадия. Читая соборное постановление, так и думаешь, что Геннадий воскрес и говорит устами отцов Собора, — так велико сходство по существу Геннадиева послания с постановлением отцов Собора. Спустя 50 лет мы снова слышим геннадиевские речи: ищущие священства "грамоте мало умеют". Знакомая картина, мы знаем, как выученики мастеров читают Апостол и Псалтирь, как они учат ектиньи. И причины те же, и обстоятельства те же: ставленники учатся у своих отцов или у своих мастеров, а отцы и мастера сами мало знают грамоту и Божественное Писание мало понимают. Сколько могут отцы и мастера, столько и учат. "А инде де нам учитеся негде". Все точь-в-точь, как у Геннадия. А из тех же посылок и вывод получается тот же: необходимы училища, которые и следует непременно заводить. На этом настаивал Геннадий, это же постановляют и отцы Собора.
Если о послании Геннадия можно было говорить, что это голос одного епархиального архиерея, свидетельствовавшего об одной епархии, и перетолковывать этот голос и вкривь и вкось, то к постановлению целого собора относиться с такою легкостью нельзя: приведенное постановление Стоглавого собора есть голос всей русской церкви, а вместе всеобщий показатель состояния просвещения в России XVI века, и в столице, и в провинции. Собор прямо и решительно свидетельствует, что "прежде сего" училища в русском царстве бывали, а следовательно, теперь их нет. Какие это были училища? Были ли то церковноприходские школы или училища, возникшие под влиянием призыва Геннадия, — неизвестно, Собор об этом не говорит. Но он говорит ясно и определенно, чему учили в бывших училищах: грамоте, писать, петь, читать. Поэтому тогда грамоте гораздых было много, были славные писцы, певцы и чтецы. Но теперь помянутых училищ нет, писать, петь, читать более никто не учит, кроме малограмотных мастеров и отцов, а потому и ставленники "грамоте мало умеют", и научиться лучшему им негде. Что может быть определеннее и тверже этого свидетельства? А потому к посягновению на затемнение постановления Стоглавого собора таким соображением, что в нем-де не говорится, что школ было мало или их не было, но заявляется, что существующие школы (?) непригодны для специальной цели приготовления священников 9 , нужно отнестись как к покушению с совершенно негодными средствами.
Об устройстве желаемых училищ Стоглавый собор высказался определеннее Геннадия. У последнего остается не совсем ясным, каких именно училищ он желал: правительственных или частных, находящихся в распоряжении духовной или светской власти. С просьбой об учреждении училищ Геннадий непосредственно обращался и к митрополиту, и к великому князю. Конечно, по смыслу всего послания Геннадия следует думать, что он хлопотал об учреждении элементарных церковных училищ, безразлично на чьи средства — митрополита (церковные) или великого князя (государственные), и, понятно, в ведении церковного начальства (епископов). Но этого прямо он не сказал. Стоглавый же собор высказался по поставленному вопросу совершенно определенно: он постановлял устроить семейные, т. е. частные, школы в домах священно- и церковнослужителей. Учителями должны быть избранные, лучшие священники, дьяконы и дьячки; учащимися — дети не только причта, но и всех православных христиан; значит, школы предполагались бессословные, для всех желающих учиться; предметами обучения были: грамота, письмо, пение и чтение. Последнее от грамоты выделяется, потому что под ним специально разумелось чтение "налойное", т. е. церковнобогослужебных книг в церкви при совершении богослужения. Такие училища долженствовали быть устроенными по всем городам и везде "по благословению своего святителя". Очевидно, Собором проектировались небольшие элементарные церковные школы, бессословные, для всех желающих, с главной задачей подготовлять будущих членов клира, "чтобы им (детям) вашим (учителей) береженьем и поученьем, пришед в возраст, достойным быти священному чину (постановление собора)". Денег на устройство школ ниоткуда не отпускалось. Об изучении грамматики, арифметики, об ознакомлении с библией Стоглав в проекте своих школ точно так же ни словом не обмолвился, как и Геннадий в проекте своих. О такой роскоши знаний и думать еще было нечего. Зато Стоглав превзошел Геннадия тем, что прямо потребовал от ищущих священства искусства писать, а так как проектированные им школы были бессословные, то, следовательно, внес обучение этому искусству и в общий учебный курс.
Но и Геннадий и Стоглав имели в виду прежде всего подготовку лиц, ищущих священства. Может быть, при воспитании детей светских и особенно достаточных родителей образование было шире и научнее? Нет. Не забудем прежде всего, что в Древней Руси духовенство было наиболее образованным сословием. Хорошее образование было ему необходимее, чем какому-либо другому сословию. Оно было учителем других сословий, и притом училось не в каких-либо особенных, профессиональных сословных школах, но в училищах, доступных всем желающим, всех сословий. Но на поставленный вопрос дает ясный ответ третье свидетельство.
В 1721 году в Москве была издана во второй раз грамматика Мелетия Смотрицкого, появившаяся в свет в Вильно в 1619 году. Ко второму московскому изданию было присоединено "предисловие любомудрому читателю", составленное Феодором Поликарповым, бывшим директором синодальной типографии. Сама должность, которую занимал Поликарпов, свидетельствует о нем как о человеке книжном, а предисловие, им написанное, несомненно обнаруживает в нем значительную начитанность и знакомство со школьным делом, с его положением в современной ему и древней России. Этот-то Поликарпов в написанном им предисловии делает следующее замечательное заявление: "...яко издревле российским детоводцем и учителем обычай бе и есть учити дети малые в начале азбуце, потом часословцу и псалтыри, также писати; по сих же нецыи преподают и чтение апостола. Возрастающих же препровождают к чтению и священныя библии, и бесед евангельских, и апостольских, и к разсуждению высокаго в оных книгах лежащаго разумения, а истаго на таковое разсуждение орудиа (еже есть грамматика), оным наперед не показуют, по чему бы всякое речение, период и все слово разбирати, и в подобающий чин располагати, и крыемую в нем силу разума разсуждати; и тако, читающе по своему разсуждению, мнози о вере погрешиша, и доныне погрешают, впадающе в свое суемудрое мнение и не знающе осмочастнаго чинорасположения".
Из этого чрезвычайно ценного и поучительного свидетельства открывается следующее: 1) в свидетельстве очерчивается постановка образования не ищущих священства, а всех вообще учащихся, всех малых детей, постановка не только современная, но и старинная — "издревле обычай бе и есть"; 2) учебный курс в сущности указывается тот же, какой указывался и Стоглавом и Геннадием, т.е. церковно-богослужебный, как будто бы он назначался для подготовки будущих служителей алтаря. Можно смело сказать, что и Стоглав и Геннадий этим курсом остались бы вполне довольны, если включить в него пропущенное автором обучение церковному пению; 3) учебный курс в рассматриваемом свидетельстве изображается состоящим из трех ступеней; основной — обучения азбуке, Часослову, псалтири и письму; средней — чтения Апостола и высшей — чтения Библии, бесед евангельских и апостольских, рассуждения о смысле божественных книг. Означенные ступени отделяются одна от другой вполне определенно: сначала говорится об учении малых детей — "и псалтири таже писати". Это первая ступень. Потом сказано: "...по сих же нецыи преподают", следовательно, далее шел такой курс, который проходили не все учащиеся, так как преподавали его не все российские детоводцы и учителя, а только некоторые. Наконец, "возрастающих", т.е. более зрелых и по возрасту, и по познаниям, более успевающих учащихся, переводили на третью, высшую ступень занятий.
Конечно, громадное большинство учившихся ограничивалось первой ступенью образования и дальше не шло; меньшинство продолжало обучение и дальше, на второй ступени, и наконец, вероятно, не особенно многие, "возрастающие", занимались предметами третьей ступени, так как обучение в древности, как мы увидим далее, было делом многотрудным и тяжелым, требовавшим большого напряжения сил и времени. А отсюда и из приведенных ранее свидетельств Стоглава и Геннадия мы должны заключить, что древнее русское образование мало знакомило учащихся с христианскими идеалами, потому что школьники засиживались на Часословце и Псалтири, на изучении вечерни и утрени и не достигали до изучения Апостола и тем более до чтения Библии, бесед евангельских и апостольских и рассуждения о высоком смысле этих книг. Для такого, более серьезного и глубокого религиозного образования им оставался один источник — церковь. Но даже и в XVII веке немало было таких, которые в ответ на поучения своих пастырей говорили: "Что нам в книгах учительных? Достаточно Часослова и Псалтири". Но зато в одном азбуковнике XVII века от имени мудрости говорится о книжном учении по окончании азбуки: "К тому не глаголю ти о часослове и псалтири, без них же учение не бывает". Так важны были в учении Часослов и Псалтирь. Что такое Псалтирь, что она содержит — это общеизвестно. Не мешает только заметить, что наряду с прекрасным выражением высокой религиозной поэзии, чувствований раскаяния, сознания своей греховности, ничтожества пред Богом, покорности воле Божией она содержит излияние гнева, мести, жестокости, отчаяния, вообще чувствований, мало гармонирующих с христианским настроением. Скажем несколько слов о содержании Часослова.
Он состоит из неизменяемых молитвословий полунощницы, утрени, часов 1-го, 3-го, 6-го и 9-го, вечерни и повечерия. Все эти службы состоят главным образом из чтения псалмов и отрывков из книг Ветхого Завета, разных молитв, ектений, Евангелие же читается редко. Так, служба часов (1-го, 3-го, 6-го и 9-го) — каждого — состоит из трех псалмов, тропаря дня, песни в честь Богородицы, пресвятого, молитвы Господней, кондака дня, молитвы: "...иже на всякое время и на всякий час" и заключительной молитвы. Во всей службе из Нового Завета взята лишь молитва Господня. Вечерня слагается из чтения и пения псалмов, ектений и молитв. Кафизмы и паремии составлены из псалмов или прямо суть псалмы. Утреня заключает
10-09-2015, 03:02